Акция протеста в Москве
Фото: Dmitry Golubovich/Global Look Press
2013 год, конец мая. Аннексия Крыма еще совершенно немыслима, не говоря уже о войне. Президенты Казахстана, России и Беларуси встречаются со своим украинским коллегой Виктором Януковичем в Астане, чтобы убедить его вступить в свой Таможенный союз. Евразия или Европа? Стоял ли этот выбор перед Януковичем в реальности — сегодня в этом уверенности нет: Украина при Януковиче стремительно двигалась к авторитаризму, уже давно установившемуся в странах-участницах Таможенного союза. На его правление пришелся рост репрессий и коррупции и одновременное снижение уровня плюрализма. Авторитарные режимы умеют учиться друг у друга и оказывать взаимную поддержку. Ради сохранения авторитарной власти Януковичу куда выгоднее присоединиться к «союзу диктаторов», чем к Европейскому союзу с его копенгагенскими критериями демократизации. Но и отказать себе в возможности лавировать и выторговать условия повыгоднее он тоже не может. Но время не ждет, терпение партнеров по постсоветскому пространству, и прежде всего Владимира Путина, иссякает. В конце концов 21 ноября 2013 года Янукович объявляет, что Украина не подпишет соглашение об ассоциации с ЕС, которое после долгих переговоров было наконец готово. Янукович пытается силой подавить протест на Майдане Незалежности, который в обществе и СМИ начинают называть Евромайданом. Это ведет только к эскалации насилия, а массовое недовольство перерастает в «революцию достоинства». Янукович бежит в Россию, а 22 февраля парламент объявляет его низложенным.
Астанинский квартет диктаторов так и остался трио. Гражданское общество Украины сумело оказать сопротивление и добилось от политической системы выполнения взятых на себя обязательств: по обеспечению независимости, демократии, европеизации и общественного самоопределения. Гражданские общества Казахстана, России и Беларуси в аналогичных ситуациях как будто бы потерпели неудачу: режимы в этих странах выстояли, и даже с виду кажется, что усилились. Историческая статистика вообще не на стороне протестующих: если режим в целом стабилен, массовые демонстрации протеста почти никогда не приводят к его свержению. Так почему же Украина справилась и почему не справились остальные три страны? Что означает «в целом стабильный режим»? И что, на самом деле, значит «не справились»? Есть ли уроки, которые можно извлечь из истории освободительных протестов на постсоветском пространстве? Этот текст — часть спецпроекта «Диктатуры. Перезагрузка» на Dekoder, созданного авторками проекта «Мы хотим быть свободными людьми» — под этим лозунгом 17 июня 1953 года больше миллиона жителей ГДР вышло на улицы в первом из серии выступлений против коммунистической диктатуры в Восточной Европе.
В поисках ответа многие аналитики обращаются к теориям, акцентирующим внимание на разнице политических культур. Так, российская агрессия против Украины вдохнула жизнь в представление о том, что у россиян попросту нет демократических традиций, что их история «всегда» была тиранической, а потому либерально-демократические ценности, на короткое время утвердившиеся вслед за объявлением гласности и началом перестройки, были «чужды их природе». Исследователи, а часто публицисты, ставящие в центр идею о наличии особого типа «советского человека», Homo Sovieticus, более или менее открыто говорят о том, что жители пятнадцати государств, возникших на обломках Советского Союза, — это в массе своей, скорее, поданные, чем граждане, что они беспрекословно повинуются приказу вышестоящего начальства и воле коллектива, что они — конформисты. Подобные подходы нередко исходят из предпосылки, что политическая культура не поддается почти никакому изменению или, во всяком случае, имеет более или менее выраженный «эффект колеи».
Но пример Украины, а еще ранее стран Балтии (а на самом деле, не только их) показывает, что подобный детерминизм нуждается, как минимум, в корректировке. Кроме того, результаты анализа, проведенного в рамках Всемирного исследования ценностей (World Values Survey, WVS), позволяют сделать вывод, что либеральные и демократические ценности даже в авторитарных системах постсоветских стран ближе людям, чем установки, которые традиционно приписывают Homo Sovieticus.
В итоге подходы, основанные на концепции «политической культуры», — как минимум, сами по себе, без привлечения дополнительных методов, — не помогают ответить на вопрос, почему демократия сменяет одну авторитарную систему и не сменяет другую. Как показывают исследования, представленные в нашем спецпроекте, более плодотворным оказывается изучение структур конкретного режима.
