Александр Гольдфарб, конец 70-х
Facebook* Александра Гольдфарба (* – принадлежит Meta, признанной экстремистской организацией и запрещённой на территории РФ)
Зарождение диссидентского движения, ранний самиздат, спор Сахарова и Солженицына, мытарства еврейских отказников и эскапады «бульдозерных» художников, разработки биологического оружия и козни КГБ — в автобиографии ученого и правозащитника Александра Гольдфарба «Быль. Об отце, сыне, шпионах, диссидентах и тайнах биологического оружия», только что вышедшей в издательстве «Новое литературное обозрение». С разрешения издательства мы публикуем главу «Узкий круг».
Весь август 1968 года я провел в больнице «Соколиная гора», в карантинном боксе, куда меня заперла московская санэпидслужба в компании с двумя товарищами по несчастью. Нас объединил тиф.
В том, что я заболел, виновата была любовь: навещая свою подругу в ее родном городе на Волге, в 700 километрах к северо-востоку от Москвы, я попробовал на рынке немытой малины и по возвращении в Москву свалился в горячке. Температура, правда, прошла после первой дозы антибиотика, но на санэпидслужбу это не произвело впечатления — меня все равно запечатали в бокс отбывать карантин.
В тот год либеральная Москва зачитывалась самиздатским бестселлером — повестью Солженицына «Раковый корпус», где в больничных буднях показан срез всей российской жизни. У нас в боксе тоже своего рода срез — три тифозника, которые в обычной жизни не провели бы друг с другом и пяти минут: пролетарий Николай, машинист подмосковной электрички; представитель власти Илья, народный судья из глубинки (обоим за тридцать), и я, вольнодумец еврейской национальности 21 года от роду, студент 4-го курса биофака МГУ. Мы полностью отрезаны от мира, попасть к нам можно только через предбанник, где посетитель должен облачиться в халат, тапочки, перчатки, маску и белый колпак. Посетителей, впрочем, нет, если не считать медсестры, дважды в день приносящей унылую больничную пищу. Даже врач не появляется — одним словом, карантин.
Наша связь с остальным миром — транзисторный приемник Sony, подарок моего отца, купленный во время командировки в Лондон, немыслимая роскошь по тем временам. Транзистор стоит на тумбочке и травит душу: «А у нас во дворе-е-е есть девчонка одна-а-а…». Все спортивные новости уже обсуждены, все жизненные истории выслушаны, все анекдоты рассказаны — скучно!
— Ладно, студент, давай включай «вражьи голоса», мы знаем, что ты их ночью под одеялом слушаешь, — говорит Николай. — Коль уж нет ни баб, ни водки, так хоть про политику послушаем.
— Про политику нельзя, судья в тюрьму посадит, — отвечаю я. — Илья, скажи-ка ему, что за это положено.
— Статья 190, часть 1-я: распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский строй. лишение свободы на срок до трех лет, — мрачно произносит Илья.
— Давай-давай, включай, не бойся, — говорит Николай. — Судья на бюллетене. Он только в рабочее время народ сажает. Эй, судья, ты сколько народу пересадил, признавайся!
— Отвяжись, — отзывается Илья. — Давай действительно включай, интересно, что там в Чехословакии.
Оглушительный треск с похрюкиванием и посвистыванием врывается в палату. Я переключаю диапазоны: 13 метров, 19 метров, 21 метр — ничего не слышно.
— Сегодня на редкость плотно глушат, — говорю я и включаю Би-би-си по-английски.
— Ну что там, переводи, студент.
— Все нормально. Наш десант в пражском аэропорту. Танковая колонна движется от польской границы.
— Давно пора, — заявляет Николай. — Я когда в Венгрии служил в 56-м, мы в Будапешт входили, и если где на крыше снайпер, то мы из танка — бабах! И полдома нету.
— Чехи оказывают пассивное сопротивление, — продолжаю я, — сняли все дорожные указатели и названия улиц.
— Пассивное, активное, какая разница! Мы их, гадов, кормим, а они бунтуют!
Четыре дня спустя Би-би-си сообщило о демонстрации диссидентов на Красной площади в поддержку чехов. Пять смельчаков развернули плакаты «за вашу и нашу свободу» и были тут же жестоко избиты и увезены в КГБ.
— Молодцы ребята! — заявляет Николай. — Судья, на сколько тянет?
— 70-я статья, антисоветская агитация и пропаганда, до семи лет. Я бы их просто в сумасшедший дом отправил; нормальный человек на такое не способен.
— Какой же ты, Илья, зверь, — комментирует Николай. — Люди за свободу, а ты — семь лет, в сумасшедший дом! Не дай Бог, чтоб ты меня судил. А ты что скажешь, студент?
— Я скажу, что ты сам себе противоречишь, Коля. Вчера ты в венгров из танка палил, сегодня ты за свободу. Ты уж либо так, либо этак, а то сам в психушку угодишь.
— Умный ты очень, студент. Смотри, на воле судье не попадайся. А то он тебя сразу по двум статьям привлечет: и за агитацию, и за пропаганду.
На следующий день меня выписали. За пятьдесят пять лет, что прошли с тех пор, лица Ильи и Коли стерлись из памяти, но наши разговоры запомнились навсегда, став моим персональным символом взаимоотношений интеллигенции, народа и власти, запертых в общую клетку советской действительности, в которой я провел первую треть своей жизни.
Александр Гольдфарб
Facebook* Александра Гольдфарба (* — принадлежит Meta, признанной экстремистской организацией и запрещённой на территории РФ)
