выступление на международной конференции «Научная диаспора и будущее российской науки» в Европейском университете в Санкт-Петербурге:
В течение пяти лет я поддерживаю две лаборатории здесь и сохраняю лабораторию в США. И я могу поделиться полезным опытом возвращенца. Вот сейчас официально объявлено о программе распределения 80 грантов на общую сумму 12 млрд рублей для привлечения авторитетных ученых в вузы. Там есть важный момент: за эти деньги ученый должен провести в университете не менее 4 месяцев в год. Это очень важно, но, возможно, недостаточно. Первое, что я понял, работая в России: безусловно, нужно быть на месте, если вы хотите, чтобы что-то работало. За 2 месяца невозможно ничего создать, невозможно создать полноценную лабораторию. Чем больше времени вы будете проводить здесь, тем лучше. Понятно, что людям, которые стоят одной ногой на Западе, чтобы работать здесь, совершенно необходимо иметь там tenure [постоянную профессорскую должность] и хорошее фондирование. И главное – уметь поддерживать это фондирование, проводя значительную часть времени вне своей родной западной лаборатории. Вторая вещь, довольно приятная: деньги здесь, безусловно, есть. На самом деле, иметь значительный даже по западным меркам бюджет в России не так уж и сложно. Это связано, в том числе, с низкой конкуренцией за гранты, так как немного людей вернулось в страну. Если начнется массовое возвращение, неизбежно появится конкуренция за финансы, и ситуация усложнится. Но, в целом, деньги есть, и получить их несложно. Да, надо привыкнуть к специфическим формам заявок, но дальше будет легче. Одно из достоинств русских грантов, если можно так сказать, – доступность. Американский грант требует очень серьезного интеллектуального напряжения, вы должны заглянуть вперед, увидеть, где вы хотите быть в научном плане. Особенность российского гранта в том, что да, у него непростая административная часть, но научная часть совершенно игнорируется. То время, которые вы бы в другом случае могли потратить на научное обоснование заявки, вы можете посвятить формальному заполнению формы. Баш на баш выходит, примерно то же самое, что в США. Еще важно понимать, что в связи тем, что контингент ученых, которые вернулись в Россию, ограничен, отношение к возвращенцам на самом деле хорошее, причем, на самых разных уровнях. Никаких препон сознательных никто нигде не чинит. Более того, многие решения принимаются быстрее , чем в других странах. Еще есть РАН. Да, там много пожилых людей, – и в этом есть своя хорошая сторона. Главная поддержка, которую здесь можно получить на уровне членов академии, это бескорыстная поддержка. И она исходит чаще всего именно от пожилых людей, от советского поколения. Одна из причин, почему надо быть часто здесь, на месте, чтобы что-то сделать, – это отсутствие среднего звена в академической системе. Здесь все придется делать самому, здесь не будет менеджеров, выполняющих значительную часть рутинной работы. Придется работать самому, работать со студентами. В штатах у меня лаборатория существует 14 лет, и за один год она заработала самостоятельно. Здесь у меня лаборатории существуют пять лет, ни одна из них не работает без меня. В целом, гранты в западном исполнении и российском исполнении – это разные вещи. На Западе вы получаете грант, чтобы нанять кого-то на работу для развития исследования, и ваша зарплата от этого гранта чаще всего не зависит. У нас же порочное исполнение грантовой системы. В России возможны неограниченные надбавки к грантам. Чем больше грантов ты набираешь, тем больше ты можешь заплатить себе родному и своим сотрудникам. Это выхолащивает весь смысл системы. В результате грант – это просто способ получения зарплаты, но не инструмент производства науки. В связи с этим немного про нашу биомедицину. Надо понимать, что российская наука в этой области составляет крошечный процент от мировой науки. Если в США в Национальном институте здоровья одновременно поддерживают 50 000 грантов в области биомедицины, то во всей России не наберется и сотни лабораторий, которые бы могли на равных с американскими претендовать на получение подобных грантов. При этом русских, которые руководят в США лабораториями, точно больше ста. То есть, на самом деле научный вес русской диаспоры превышает вес исследователей из России. И это во многом определяет наше будущее. Да, все признают, что биомедицина очень перспективна. И в России очень популярна эта идея, государство мечтает ее развивать. Но здесь работает закон больших чисел. Если в России всего 50 лабораторий, то какими бы умными русские не были по сравнению с американцами, нельзя здесь ничего построить. Вот есть цена на разработку лекарств, она составляет $1 млрд. А в России считают, что можно делать лекарства за $10 млн или $100 млн. Но это все неправда, этого никогда не будет. Потому есть ощущение, что России нужно переориентировать свои приоритеты с прогрессивной медицины, биомедицины на альтернативные биологические технологии.
