22 декабря Политехнический музей провел встречу с профессором Высшей школы экономики Иосифом Дзялошинским, прочитавшим большую лекцию на тему «Интернет, постмодернизм. Сетевой человек. Что с нашей личностью и нашими ценностями?». Главный вопрос – насколько естественным для общества является состояние, описываемое как постмодернисткое, болезнь это или просто очередная стадия, через которую проходит человечество? Slon публикует материалы лекции с небольшими сокращениями.

Я страшно удивлен тем, что в зале очень много людей: думал – придут трое сумасшедших, мы с ними пообщаемся, обругаем интернет по полной программе и разойдемся. А тут такие здравые, интеллектуальные лица, и я с некоторым трепетом думаю, а что же я вам буду говорить? Центральная моя идея – человечество в целом совершает сейчас великий переход из мира рабства в мир свободы. Он тянется уже две тысячи лет как минимум, и на этом пути мы создаем новые виды интеллектуальной и общественной жизни, как, например, постмодернизм. И это не козни злодеев-американцев, стремящихся поработить Россию, как предполагают некоторые наши деятели, а естественная, самая удобная для свободного человека форма существования. То же касается интернета – естественного для свободного человека способа коммуникации. Сегодня сотни тысяч публикаций в научной, псевдонаучной и популярной среде посвящены тому, чтобы выявить развращающее влияние постмодернизма и интернета на высокие духовные ценности, патриотизм и все то, что объявляется нашей, российской привилегией.

Есть концепция, согласно которой человек как вид не меняется, трансформируются только формы действия и взаимодействия, по сути происходит всего лишь смена костюма. Но эти перемены одежд выстраиваются в определенную логику, ее описание предложил Карл Маркс, старшее поколение помнит его пять формаций – рабовладельческую, феодальную, капиталистическую, социалистическую и коммунистическую. От грубых, животных форм регуляции отношений к великим, красивым и чистым – коммунистическим. Тот, кто читал «Манифест коммунистической партии», навсегда останется человеком, его читавшим, этого не смыть – это вековая мечта человечества, пустая, как и все мечты, но как сказано! Потом возник ряд других моделей. Модель Поппера – Сороса, в которой развитие проходит три фазы. Первая – закрытое общество, родовое, традиционное, где человек ничто, общество, находящееся в ситуации сожженной крепости, боящееся внешнего. Противоположное явление –общество открытое, ничего не страшащееся, не имеющее границ, готовое изменяться и ошибаться. И между ними – переходное, гражданское общество. Дэниел Белл, автор концепции постиндустриального общества, тоже выделял три фазы. Первая – аграрная, вторая – индустриальная, третья – постиндустриальное общество, в котором люди в занимаются производством не машин, но и информации. Тоффлер также говорил о трех волнах: аграрной, индустриальной и постиндустриальной. Последняя ступень – это общество, где люди чувствуют себя свободными, живут по законам, которые они сами для себя сформулировали и приняли.

Скажу о традиционном обществе для того, чтобы мы с вами прикинули ответ на вопрос – кто мы и где. Это зависимость социальной жизни от религиозных и мифологических представлений, цикличность в противовес поступательному движению, попытка крутиться, как заезженная пластинка, в одном и том же мире так называемых традиционных ценностей, коллективистский характер общества, отсутствие понятия личности, ориентация на метафизические ценности, а не инструментальные, авторитарный характер власти, отсутствие способности производить ради будущего, ориентированность на сегодняшний день и так далее. Человек – часть, даже частичка, мелочь пузатая в большом и важном целом – его можно называть родиной или как-то иначе. Что такое современное общество, по тому же Тоффлеру? Это преобладание инноваций над традицией, светский характер социальной жизни, риск ради развития, в центре внимания личность, а не целое или интересы целого, ориентированность на жизнь и ее ценность, либеральный характер власти, способность производить ради будущего, преобладание людей с активным, а не пассивно-созерцательным началом. Вот два края шкалы, и между ними вариации, остановки в разных точках. Самое забавное, что остановиться можно в любой момент и надолго – на тысячу лет, на две тысячи лет, на пять тысяч, как когда-то Китай. Но потом возникает вопрос: можно ли сорваться с места и нагнать, прыгнуть из одной фазы в другую? Монголия пыталась это сделать, я помню. Мы тогда внимательно изучали ее опыт, из феодального общества – сразу в коммунистическое. Но все мы знаем, где сейчас Монголия.

Модернизационное общество – мечта нашего бывшего президента Медведева, а модернизация предполагает, что мы берем элементы западного, капиталистического общества, технологические в основном, «Сколково» строим, но сохраняем наши базовые ценности. Опыт показывает, что такое не очень получается. Даже в Японии.

В современном обществе человек – личность, индивид, свободный, неизменяемый, самодостаточный. Сегодня с большой иронией и даже осуждением говорят, нет свободы, мол. А я сорок лет повторяю: есть свобода и свободный человек есть, если он этого хочет.

Постмодерн – естественно или болезненно?

Почему люди моего поколения очень любят эпоху модернизма? Потому что эта эпоха перехода из рабства в свободу окрыляет человека борьбой. Герои модернизма – борцы. Это время очень яркого, осмысленного искусства, которое сейчас третируется – фу, соцреализм!

Постмодерн же наступил, когда оказалось, что быть героем, во-первых, трудно, во-вторых, ответственно, в-третьих, никаких лавров не приносит, потому что те, ради кого ты отдавал жизнь, пожимают плечами и говорят: «Ну ты и дурак, Вася!»


Постмодернизм – это эпоха усталости от бури и натиска модерна, когда общество вдруг начинает понимать, что быть героем больно, неудобно, куда проще – жить простым человеком, получать зарплату. Оказалось, что прогресса, развития, о котором мечтал Маркс, нет, мы крутимся на одном месте – и ради чего класть свою жизнь на алтарь? Зачем? Не важно, в каком государстве живешь, социалистическом, капиталистическом, каком угодно, все они одним миром мазаны, любое государство зло, но и без него тоже никак. Это попытка уйти от ответа на вопрос о существовании эффективных моделей организации коллективной жизни, уход в приватность, частную жизнь. С точки зрения модернизма все это было мелочью, и теперь она вдруг обретает смысл. Ничтожное оказалось значимым. И самое главное: модернизм предполагал, что есть перспективные, прогрессивные модели жизни, а есть отсталые, неправильные, устаревшие; есть продвинутые культуры, а есть те, что нужно развивать, отсюда колониализм – давайте поможем всем стать цивилизованными. А постмодернизм говорит – ничего подобного, нет продвинутых и нет отсталых, каждый имеет право быть таким, какой он есть, возникает модель гомогенного культурного поля и проблема контакта культур, мультикультурализм. Я до сих пор убежден в его необходимости.

Меняется система ценностей. Крепнет идея плюрализма, каждый прав по-своему, нет правых и нет виноватых, человек имеет право выбирать национальность, пол, родину. В модернистской картине мира это нечто ужасное. В постмодернистской – совершенно нормально. Это мое дело, кем и каким я буду.

Главный вопрос – следует ли рассматривать это состояние общества как следствие естественной логики развития родового человека? Или это искривление, болезнь, которую надо лечить вместе с теми, кто ею болеет, через, скажем, концлагеря или как-то по-другому? Моя мысль в том, что это нормальная фаза.


Сегодня мы можем сказать, что дело не в тлетворном влиянии Запада, не в том, что разрушает человека и что он теряет. Человечество в целом проходит определенные стадии – кто-то медленнее, кто-то быстрее, кто-то, обратите внимание, в страхе останавливается на пороге и стоит, понимая, что, если он войдет в это новое пространство, жить там он не сможет, ему будет плохо, он неконкурентоспособен, у него низкая производительность труда, он мало знает. Тогда он говорит: нет, я не пойду, а буду добиваться, чтобы они оттуда вернулись ко мне, сюда. Вам это ничего не напоминает?

Процитирую Фрэнка Вебстера. «Постмодернизм – это одновременно интеллектуальное движение и наша повседневность: то, с чем мы сталкиваемся, когда смотрим телевизор, выбираем, в чем выйти на улицу, или слушаем музыку. То, что объединяет эти совершенно разные проявления, – наше отрицание сформировавшегося в Новое время отношения к этим актам поведения». Вот я, когда шел сюда, к вам, надел совершенно приличную одежду, что-то вроде костюма. Чехов, когда отправлялся на встречу с Толстым, зашел в лавку и перемерил двенадцать пар брюк – ему было очень важно, в чем он идет. А Лев Николаевич встретил его в замызганных навозом шароварах и грязных сапогах. Чехов повернулся и ушел, и больше эти два титана литературы никогда не встречались. В мою эпоху одежда была знаком того, как человек относится к другим, сигналом, а в эпоху постмодерна – никаких сигналов. Одеваюсь как хочу. Я тебе не нравлюсь? Не смотри. Для людей моего поколения это катастрофа.

Возрастает значимость сегодняшней, а не будущей жизни, отказ от доктрины светлого будущего. Люди хотят сегодня жить хорошо, а не ждать, что после затягивания поясов на три года все снова наладится. Это первое. Второе – идея справедливости теряет значимость как движущая сила. Братство, справедливость, родовые отношения – все по боку. Есть я. Третье – отсутствие национальных идей, ориентиров, знамен, за которыми массово идут все. Есть разные группы с собственными интересами и взглядами. Мы считали, в России – примерно 190 таких групп, иногда они выскакивают на поверхность, иногда сидят тихо, поют свои песни, празднуют праздники и не высовываются. Но идея сплоченной нации кончилась. Четвертое – возросла потребность в культурном самовыражении. Огромное количество людей, не имеющих иных возможностей, сейчас пытаются реализоваться через коммуникацию в интернете. Я есть, вон он я, мои тексты, мои реплики. Нет других возможностей, поэтому люди уходят в сеть.

Постмодерн и интернет

Интернет – одна из главных систем, наряду с более старыми медиа, склеивающих это общество. В эпоху модерна такой могла служить работа – люди идут на завод, потом с завода, это их объединяет. А сейчас – медиа, интернет. Вот даже такие встречи, как наша, тоже отомрут, их место займут вебинары.

Нет господствующей идеологии, господствующей религии. Это рассматривается как несчастье, а я полагаю, что это естественное явление, такая сыпь у общественного организма, который переходит из одной фазы в другую. Мой вывод по постмодернизму, я готов его бросить, как кость, на растерзание, таков: это крупный культурный сдвиг, о результатах которого мы пока не можем судить, так как еще не все прошли его. Это похоже на то, что было 50–60 тысяч лет назад при переходе от племенных форм к каким-то иным, на то, что делал Моисей, таская евреев по пустыне.

Количество критических текстов об интернете, пожалуй, превышает количество таких же текстов по постмодернизму. Это явление в культурной среде воспринимается как помойка, ресурс, развращающий молодых людей. Тут, конечно, есть почва для размышлений. На сегодня примерно 32 млн россиян регулярно торчат в сети. Вот лично я там не сижу, для меня это принципиально, мне нужно видеть собеседника. И я не чувствую себя ущербным. А эти 32 млн человек не могут отказаться от сети, потому что она дает им иллюзию включенности, значимости, это с моей точки зрения, а с их точки зрения – реальное участие в важных процессах. 3% ищут информацию, 8% обмениваются почтовыми сообщениями, 28% смотрят видео, 7% ищут новости. Каждый четвертый житель планеты пользуется интернетом. А что еще делать?

И еще один пункт – новые медиа. В книге «Современное медиапространство России», которая выходит в январе, я более подробно расписываю, что такое традиционные медиа, что такое новые, какую роль они играют в становлении нового человека. Вместо модели внимательного чтения, привычной для предыдущих поколений, когда ты читаешь газетный текст и в конце должен помнить, что было в начале, вытащить главную мысль и суметь пересказать другому, новые медиа дают читателю текст объемом с экран, пятнадцать фраз максимум. Это мир клипов, мир картинок, где смысл остался где-то за бортом, они легко воспринимаются, их не надо анализировать, и ты постоянно чувствуешь себя при деле, при информации – не при смысле, а при информации. По Бодрийяру, информации становится все больше, а смысла все меньше.

Читая лекции студентам в МГУ или Вышке, я, человек модерна, думаю, хорошо, что у нас запрещено оружие! Они меня не слушают, я им не нужен, они в телефонах сидят, прячут их под парту, в рукав, главное – не отключиться от связи. Это эпохальный слом коммуникативной культуры, подмена отношений коммуникацией через технические устройства. Девочки в столовой поминутно фотографируют себя на фоне других и отсылают в социальные сети. Кранты миру! Но я издеваюсь, конечно, все это важные вещи.

Сегодня человек пытается уйти от межличностных, малых контактов и включиться в общечеловеческую систему отношений. Мне мало, чтобы меня признавали в семье, классе, хочу, чтобы весь мир знал, что я есть, мне важно быть на связи со всем миром. И это страшно интересно!


Эти явления, вызывающие улыбку, злость или насмешку, то, над чем надо размышлять. Повышается значимость того, кто рядом с тобой, повышается планка, все это нужно для того, чтобы громче заявить о себе. Васю, который пишет в труднодоступных местах, высоко в горах, «здесь был Вася», гложет непризнанность, но теперь ему не надо забираться на Эльбрус, есть же интернет, можно заявить о себе там.

Видеоигры. Нас заставляли сдавать нормы ГТО, заниматься спортом. Не получится сейчас восстановить эти нормы, потому что это реальный спорт – нужно бежать, обгонять, и все равно есть шанс, что обгонят тебя. Поэтому спорт сегодня стал вотчиной профессионалов. А я лучше поиграю в видеоигру, сам с собой я всегда выиграю, даже если проиграю – нет проблем! В метро я вижу, как тети, дяди, девочки и мальчики непрерывно играют во что-то и сами себя побеждают, им хорошо.

В интернете привлекает неограниченность возможностей. Это не значит, что они будут реализованы, но человека всегда манят именно они, возможности, а не реальность. Второе – фрагментированность этого мира, который тебя вроде как ни к чему не принуждает, ты свободен, хочешь – пошел сюда, хочешь – туда. И тебя никто не увидит! Кроме того, это возможность говорить. Помните, в 1993 году на Красной площади стояла «Будка гласности». Три минуты каждый мог говорить со страной. Люди заходили и передавали привет Васе, естественно. Интернет стал этой будкой. Не важно, разбираюсь ли я в том, о чем говорю, ведь никто не разбирается – это очевидно, если почитать комментарии к любой статье.

Но это не интернет виноват в происходящем, это мы стали другими. Постепенное движение от несвободы к свободе потребовало этого, человечество, не ЦРУ, придумало для себя такую форму свободы – может быть, иллюзорной. Но, возможно, и настоящей!


Почувствовав вкус свободы в интернете, человек непременно потребует ее в реальной жизни. Современные революции – опять же не происки ЦРУ. Это результат того, что люди оглянулись вокруг и сказали: нам не нравится мир, его надо переделать. Поэтому интернет так не любят властители всех стран.
Еще интернет дает анонимность – тоже проявление свободы и множественность «я»: я могу быть мужчиной, женщиной, старухой, рисовать себя каким хочу. Интернет – потрясающий ресурс самопрезентации.

Физиологически человек – так себе, две руки, две ноги и больной желудок, но социально он безграничное существо. А ему говорят: сиди и не рыпайся, делай вот это, а мы будем тебе зарплату платить. Да идите вы со своей зарплатой, говорит человек, и ищет возможности.


Хочет мужчина быть женщиной – прилепил фотографию, и операцию не надо делать. Какие из этого криминальные следствия – другой вопрос.

Какие проблемы породили интернет и постмодернизм в тандеме? Первая – повышение значимости коммуникативной активности в сравнении с другими ее разновидностями. Человека или организацию ценят не по тому, что они умеют, а по тому, как они представлены. Вторая – усиление зависимости обществао от коммуникационного процесса. На день отключить интернет везде – катастрофа, мир остановится. Мы зависим от него, но не чувствуем этого, пока он работает. Третья проблема – мы не можем отличать симулякры от действительности, живем в мире иллюзий и фантомов, и они создаются целенаправленно. Те, кто может контролировать эти ресурсы, управляют нашими представлениями о мире. Четвертая проблема – инфляционные процессы в сфере коммуникаций. Чрезмерное количество текстов, повторов мыслей приводит к потере смысла, мы перестаем доверять даже значимым людям, идеи быстро успевают навязнуть в зубах, а нам постоянно хочется нового. За жизнь человек может прочитать пять тысяч книг, а у нас 32% населения вообще не читают, только телевизор смотрят, тогда как в России ежегодно выходят 120 тысяч новых наименований. Вопрос: какие из них читать? И пятая проблема – расширение возможностей технического контроля за каждым из нас.

Современный человек как продукт медиа

Именно web 2.0 представляет собой воплощение постмодернизма. Неслучайно концептуальная схема постмодернизма и интернет возникли примерно одновременно. Интернет – это практическая реализация философии.


Современный человек не является суверенным субъектом, который строил себя сам. В прошлом человека формировали четыре системы: семья, двор, школа, медиа. Сегодня все наоборот. Ребенок смотрит мультики, тыкает кнопки в компьютере, и, по подсчетам американских социологов, в среднем подросток общается с медиа в 16 раз больше, чем с живыми родителями. Телевизор, компьютер, плеер – ресурсы становления личности.

То, что мы называем медиа, это набор смыслов, которые перестали нам подчиняться. Это не мы их создаем, они дошли до такой стадии самостоятельности, что сами воспроизводят себя с нашей помощью. Не мы управляем медиапространством, а оно нами. Я огрубляю, и этот тезис необходимо подробно доказывать, но мне важно его сейчас проговорить. Каждый из нас своим внутренним миром воспроизводит ценности и смыслы, заложенные в это медиапространство, не в семью, не в школу. Мы дети медиа. Современный человек – это продукт.

Каждый создает себе медиакапсулу и чувствует себя в ней комфортно. Выход за ее пределы – это болезненно, трудно. Интересно, что ощущает гусеница в момент, когда лопается панцирь и она вылетает оттуда бабочкой? Мы с вами то ли окукливаемся, как она, то ли скоро вылупимся из панциря и полетим дальше.

Ценностные стратегии постмодерна

Человечество выработало три ценностных вектора: традиционно-родовой, где человек – часть целого, модернистский и постмодернистский. До сегодняшнего дня все эти модели предполагали, что без человека не может быть морали. Человек морален внутренне. Вот существует бинаризм – добро и зло, красота и уродство, мудрость и глупость, и наше сознание бинарно, мы пытаемся поведенчески выбрать светлую сторону. Человечество придумало много этических принципов: этику любви, долга, даже этику зла. Но двадцатый век уничтожил этику внутренне кристаллического человека – целостного. Постмодернизм сказал – нет, таких людей нет и не должно быть, человек множественен, каждый из нас – мешок с мыслями, а не кристалл. У нас внутри много разного. Современный человек рассыпался. Вот, например, я сейчас – лектор, в семье у меня другая роль, с друзьями третья, а стержневой, центральной – нет. Мы не знаем, где наш стержень, что с точки зрения модернизма ужасно, с точки зрения постмодернизма – нормально.

Человек становится не управляющим своей сущностью, а пучком разнородных явлений, которые управляют им. Вот он проснулся, встал с левой ноги, и он не запрещает себе идти туда, куда его влечет. А завтра не будет запрещать себе что-то другое. Не внешняя среда порабощает его, нет, он внутренне неуправляем, он просто следует импульсу, в каждый момент не знает, кем будет в следующий.

Когда у тебя есть стержневая роль, ты себя оцениваешь, ты знаешь, чего стоишь. Когда же у тебя много маленьких ролей, возникает проблема самооценки: кто я, как мне доказать окружающим, что я что-то значу, что-то могу?


Отсюда большое количество криминальных действий в стремлении обозначить свое присутствие, значимость, силу, и, с моей точки зрения, этот процесс будет нарастать. Человек постоянно чувствует дискомфорт – потому что его окружают такие же, как он. Отсюда – подавленность и гигантская склонность к рисковому поведению. Спрыгнуть на одной лыже с Эвереста, нырнуть в пещеру, куда еще никто не нырял – люди проверяют собственную значимость на псевдозначимых факторах. Человек не знает, кто он и зачем он, он лишен внутреннего смысла, всего смыслы вынесены за пределы внутреннего мира, они в контактах, и если обрезаются контакты, человек приходит в ужас, оказываясь в пустоте.

Культурное пространство конструирует себя как эпоха программно плюралистичная. Я насчитал двадцать типов этики, а сейчас говорю – вы можете выбирать любую. И это правильно в движении человечества от рабства к свободе. Другое дело, что тому, кто остался в модерне, это страшно.

А что делают в этой ситуации люди?

  1. Первая стратегия – актуализация дефективности как способ индивидуализации. Чтобы состояться как личность, нужно найти какой-то дефект: одеться не так, как одевается нормальный, извините за это слово, человек, делать не то, что принято делать, приковать себя за мошонку к Красной площади, делать то, что неправильно, некрасиво, и тогда тебя заметят. Скажу вам честно, многие из вас на вид так себе, слишком правильные, в толпе не заметишь! Чем уникальнее дефект, тем вы будете значимее в этом мире.
  2. Вторая – стратегия тотального развоплощения. Послать режиссера куда подальше, перестать быть чем-то одним, жить в спектакле, который ты сам сочиняешь. Это идея ухода от контроля, от роли, предложенной нам властью, семьей и так далее.
  3. Третья стратегия – формирование нового списка моральных стандартов. Человек не может совсем все себе разрешить, все равно возникает потребность в личном стандарте поведения. Я обнаружил такое – мораль переживания – впечатления, эмоциональный опыт в противовес знанию. Эти люди ходят по паркам, гладят кошек и собак, ходят на спектакли. Или, наоборот, практичность: надо просто жить. Не вреди, не гонись за недостижимым, делай то, что доставляет удовольствие; позитивность как нравственная норма. Не надо переживать по пустякам. По возможности добиваться согласия между людьми, поддерживай простые формы человеческих связей.
  4. Четвертая стратегия, которая мне ужасно не нравится, это транссентиментализм, или возврат к вечным ценностям. Страх перед развращающим набором свободного человека приводит к тому, что люди крестятся и двигаются назад в неодуховность, неоакадемизм и прочее. Возвращается культ физического здоровья. Я ахнул, когда узнал об идее восстановить нормы ГТО, кранты потому что постмодернизму. Даже не буду напоминать, где он был, культ здорового тела.
  5. Ну и пятая стратегия, самая смешная. Перекладывание этических проблем, идеи ответственности на плечи внешних сил – государства и бизнеса.