В рамках серии «Четыре четверти», организованной институтом «Стрелка», прошла встреча «Непознанная Россия». В дискуссии приняли участие кандидат географических наук, публицист Владимир Каганский, кандидат исторических наук, этнолог Екатерина Мельникова, доцент кафедры теории переходной экономики Высшей школы экономики, член научно-методологического совета Росстата Владимир Бессонов и кандидат экономических наук, директор Центра демографических исследований Института демографии Высшей школы экономики Сергей Захаров. Slon приводит самые яркие фрагменты беседы.

Владимир Каганский, кандидат географических наук, публицист

Начну с простой, но довольно фундаментальной проблемы: страна – не то же самое, что государство. Приведу пример: в состав государства РФ входит бывшая Восточная Пруссия, но входит ли она или, допустим, остров Беринга (про который никто ничего толком не знает) в состав России как страны? При этом еще до революции в научной среде было понимание, что завоеванные Сибирь и Кавказ – в каком-то смысле не Россия. Сам собой напрашивается вопрос: что же произошло с Россией в Советском Союзе? Ответа на него никто не ищет.

Природная составляющая нашей страны изучена достаточно подробно, но в культурном отношении Россия остается абсолютной terra incognita. Евгений Лезирович выделил на территории России 400 районов разной величины – и в каждом из них идут свои процессы, иногда сильно отличающиеся от глобальных. Модернизации и вестернизации сопутствуют грязное производство и одичание. Непонятен статус многих административных пунктов, следовательно, невозможно получить точные сведения о численности и соотношении городского и негородского населения, на которых строятся урбанистические концепции и меры региональной политики.

Многие географические штампы о России только создают иллюзию ее познанности. Например, сомнительное во всех отношениях представление о четырех традиционных конфессиях. Как тогда быть с практиками религиозного синкретизма? С шаманизмом? С бажовцами, которые числятся тоталитарной сектой, располагая при этом полумиллионом сторонников?

Иными словами, у нас до сих пор нет достойной культурной карты, учитывающей все скрупулезно собранные факты. Поле для исследования по-прежнему необъятное.

Владимир Бессонов, доцент кафедры теории переходной экономики Высшей школы экономики, член научно-методологического совета Росстата

Я бы хотел остановиться на двух тезисах. Во-первых, чем успешнее мы движемся по пути модернизации экономики, тем хуже понимаем, что в ней происходит. Российская государственная статистика сконцентрирована на экономике индустриальной фазы развития – то есть на традиционных товарах и услугах. При этом совершенно размываются показатели той инновационной высокотехнологичной экономики, с которой мы связываем свое будущее. Главную роль тут играет качество продвинутых и быстро меняющихся продуктов: чем интенсивнее оно улучшается, тем сильнее запаздывают соответствующие индикаторы. Именно поэтому, я думаю, наше восприятие искажается в худшую сторону, в сторону занижения темпов экономического роста, – в действительности все может оказаться гораздо лучше.

Во-вторых, с течением времени мы все хуже помним прошлое. Прежние данные либо теряются (и восстановить их невозможно), либо сам временной ряд, которым мы измеряем экономическую динамику, утрачивает сопоставимость. Что это значит? С совершенствованием статистики и методологии прежние оценки отбрасываются – так происходит утрата преемственности. Выходит, что у нас в принципе нет исторической статистики.

Екатерина Мельникова, кандидат исторических наук, этнолог

Для меня Россия – это не земля, а в первую очередь те, кто на ней живет. Соответственно, непознанная Россия – как раз люди и их особенная жизнь: это о них мы ничего не знаем и с трудом, опираясь на отрывочные сведения, интерпретируем. Своими непохожими путями развивается региональная и провинциальная культурная жизнь, концентрируясь на местах и объектах, которые никто всерьез не исследует.

Дело даже не в картах: они как раз сейчас активно составляются. Проблема в том, что никак не могут синхронизироваться мир вокруг нас и описывающий его язык. Расплывчатыми кажутся такие термины, как «этничность» и «национальность». Например, жители Приладожской Карелии, где я работала, определяли себя русскими по остаточному принципу – исключив себя из числа карелов и финнов. Не очень понятно, что с этим делать дальше.

Сергей Захаров, кандидат экономических наук, директор центра демографических исследований Института демографии Высшей школы экономики

Говоря о демографии, нужно с сожалением отметить, что мы беремся управлять слабо познанной реальностью, при этом делая вид, что мы чего-то достигаем. В частности, для того, чтобы в угоду политическим или идеологическим мотивам продемонстрировать успехи демографической политики и прирост населения, обычно манипулируют данными по миграции. Другое распространение заблуждение – привязывать понятие повышения рождаемости к числу рождений, а это, конечно же, не одно и то же. Я берусь утверждать, что ни одно поколение, родившееся в России с 1910 года, не воспроизвело себя численно. Мы надолго обречены на отрицательный естественный прирост.

Главная и труднообъяснимая беда России – смертность, потому что такой долговременной отрицательной динамики, столь низкой продолжительности жизни и столь высоких рисков умереть развитые страны не знают. Все это никак не стыкуется ни с уровнем образования в России, ни со структурой занятости, ни со структурой проживания и продолжается последние пятьдесят лет, с начала 1960-х годов.

Ничего не добавляют к нашим и без того скудным знаниям и переписи населения. В 2002 и 2010 годах многие были переписаны по два раза, поскольку нет никаких информационных каналов между данными в паспортных столах или домовых книгах и фактическим местом проживания, и переписчику никто не сообщит, что этот человек уже прошел регистрацию. И я как специалист говорю, что не знаю, что такое численность населения регионов: чуть-чуть изменяя критерий, мы всякий раз получаем разные данные.

Демография в России – дисциплина совершенно неинституционализированная. У нас отсутствует не только ассоциация демографических исследований (которая есть даже в маленькой Эстонии), но и научные журналы, посвященные этой проблематике. Исторические корни такого положения очевидны: в советское время большинство демографических данных было секретным и воспроизводство специалистов почти не осуществлялось. Так что причина принятия таких порой не взвешенных решений заключается в низком уровне демографических знаний и слабой информационной базе.

Владимир Каганский

У меня общий ко всем коллегам вопрос: могут ли эксперты высшего класса, которых в России немного, но сколько-то еще осталось, заменить недостающее эмпирическое знание? Готово ли экспертное сообщество принять на себя такой груз ответственности?

Владимир Бессонов

Я думаю, что многие проблемы нашего незнания скорее обусловлены тем, что академическое и аналитическое сообщества не формируют адекватного спроса. И люди, которым различные данные необходимы для принятия решений, должны как-то взаимодействовать с теми, кто может их предоставить.

Сергей Захаров

Но дело еще и в том, что сейчас мы вступили в полосу, когда мнение профессионалов не очень хотят слышать. И принятие политических решений в последнее время все чаще происходит из каких-то других оснований, которые уже совсем далеки от экспертного мнения.

Екатерина Мельникова

Я хотела сказать пару слов о том, что нам стоит задуматься об адресате наших экспертиз. Помимо власти мы сталкиваемся с другими субъектами, до которых тоже нужно донести свою позицию, и, по-моему, в этом направлении нам тоже следует работать.

Владимир Каганский

Да и вообще государственный спрос – вещь довольно опасная. Попробуй написать для Минрегионразвития, что промышленное развитие на территории России в массовом масштабе представляется, во-первых, маловероятным, а во-вторых, нецелесообразным. Сразу откажут в заказах раз и навсегда. Вот так у нас и существуют словно две разные науки.

Сергей Захаров

А я бы поставил такой неожиданный вопрос: так ли уж наше общество хочет знать само себя? Может быть, мы специально бежим от сложности окружающей нас реальности? Намеренно хотим все упростить, загнать в прошлое, в котором, как мы думаем, смогли хорошо адаптироваться?

Владимир Каганский

Полагаю, нам остается лишь заниматься своим делом, не зависящим от того, хорошее правительство или плохое, дает оно умные заказы или глупые, хочет общественность знать сложную картину пространства России или нет. Главное – заниматься наукой, даже если при этом ты будешь бедным или невостребованным.