Аргументов в пользу модернизации появляется все больше и больше. Но кризис многократно усилил проблематику, связанную с модернизацией. И мы как специалисты в области социальной политики, я имею в виду сотрудников нашего института, – мы поняли, что наша подопечная – социальная политика – в этом контексте модернизации вообще, как правило, не рассматривается. Видимо, самое главное добиться технологической и информационной модернизации, а социальные институты – это само собой разумеющееся. Мы не можем согласиться с такой постановкой вопроса. Получив некоторые уроки кризиса, мы позволили предложить некоторые векторы социальной модернизации. Это не является четкой программой, но, на мой взгляд, из этих векторов следуют определенные действия. Для нас важно, что у модернизации есть экономические, есть социальные цели. И мы должны понимать, что критерий успешной модернизации, который выражается в качестве человеческого капитала, находится в принципиально другой среде, чем это было в эпоху индустриального, традиционного общества. Резко меняется ситуация, связанная с экономическими трендами, конкуренция перемещается с рынка ресурсов в сферу компетенций, информации и услуг. Институты, их баланс будет найден только в том случае, если найти баланс распределения функций ответственности между самыми главными акторами социальных отношений, а ими в самом общем смысле [выступает как минимум триада] государство, рынки, семья. Все происходит на фоне резкого роста значения конфликта между карьерой индивидуума и выполнением семейных традиционных функций, которые связаны с выполнением социальных обязательств в отношении тех членов общества, которые не могут решать свои экономические и социальные проблемы самостоятельно. Переходя к высоким требованиям производительности, мы попытались сформулировать, в чем же заключаются векторы развития, что мы имеем и почему мы не можем удовлетвориться этим состоянием статус-кво, в каком направлении нам нужно двигаться. Мы хорошо знаем болезнь российского рынка труда – нетрадиционное поведение основных параметров на рынке в кризис, легкое реагирование занятости на экономические процессы. Но, несмотря на то, что многие эксперты призывали к модернизации, которая должна была коснуться рынка труда, мы видим, что безработица имела тенденцию к росту во время кризиса, но уже к 2010 году мы видим резкое сокращение показателей безработицы как общей, так и зарегистрированной, и почти незаметное изменение в динамике занятости. Общий вывод ясен: рынок труда возвращается к состоянию близкому, с которого стартовал кризис. Социальные работники, министерство социального развития, министерство экономики, вся страна радуется этому феномену. Но мы понимаем, что это лишнее доказательство того, что сдвигов в экономике не происходит. Моя гипотеза, которую предстоит проверить, когда появится достаточный объем данных: мы вернулись не просто к состоянию предкризисному, а с точки зрения занятости все может оказаться хуже, чем было. В течение кризиса мы потеряли около 2 млн рабочих мест, скажем так, в хорошем секторе экономики на предприятиях. Но поскольку сама занятость мало сократилась, мы понимаем за счет чего идет переток занятости в сектор малого бизнеса. Но этим гордиться не годится. Это не бурный рост малого бизнеса, а скорее всего, реструктуризация в преддверии роста ставок отчисления в социальные фонды. Крупный и средний бизнес во избежание роста ставок отчисления в социальные фонды реструктурировали свой бизнес. Рассчитывая на льготы, адресованные малому бизнесу. Что бы не происходило, мы должны давать себе отчет, то, что в стране называется политикой занятости, никогда и нигде таковой не являлось. Все это было политикой противодействия безработице. Занятость как таковая, ее структура, ее динамика, создание новых хороших рабочих мест не было приоритетом ни государственной институциональной политики, ни других агентов. Вот почему мы имеем ситуацию, когда нужна полная переориентация с политики противодействия безработице за счет выталкивания, неприятия их в реестр безработных. Мы хорошо знаем цену, которую заплатила страна за такую политику. Это низкий уровень заработной платы. Независимо от того, что на рынке труда формально занято чуть больше половины экономически активного населения, это базовый экономический процесс, при котором все остальные процессы являются производными. При низкой заработной плате, определяющей динамику доходов, – низкие пенсии, низкие пособия, низкие социальные выплаты. Политика удовлетворительной безработицы по сути дела предопределила низкий уровень дохода населения в целом. Следующий определяющий параметр социальной сферы – отношение к пожилому населению. Как интерпретировать все события, которые происходили в пенсионной системе в последние годы. Главный процесс заключался в следующем, на протяжении долгих лет при помощи сначала небольших косметических перемен, а потом крупномасштабной пенсионной реформы, по сути дела в реальном выражении все время шла борьба между двумя параметрами пенсионной системы – величиной средней пенсии и прожиточным минимумом. Что такое прожиточный минимум – это индикатор бедности. Война на поле бедности, и эту войну пенсионная система выиграла: размер пенсии стал обеспечивать большую часть пенсионеров прожиточным минимумом. Но за это время была проиграна война за коэффициент замещения, который даже на пике экономического роста достигал где-то 35%, что означало, что в 4 раза размер пенсии ниже заработной платы. В 10-ые годы произошли серьезные изменения. Меры были направлены на существенное повышение пенсий, и авторы этой инновации амбициозно называют эти нововведения модернизацией пенсионной системы. К чему свелась модернизация, мы знаем. Из всех элементов доходов населения, несмотря на то, что пенсии росли довольно быстро, все-таки абсолютный размер пенсии так и оставался слабым звеном, определяющим доходы населения. Модернизация пенсионной системы привела к тому, что мы видим, как резко скакнула кривая пенсий в 2010 году, но мы знаем, что речь идет об усилении распределительных механизмов в пенсионной системе. Существенное повышение пенсии было достигнуто за счет реструктуризации и повышения трансфертов из федерального бюджета в пенсионную систему, а так же повышения ответственности работодателя, но отнюдь не от поиска новых источников финансирования и придания пенсионной системе финансовой устойчивости. Мы должны признать, что пенсионная система находится в состоянии острого системного кризиса после повышения [пенсий]. Этим [повышением] мы обманули себя, макроэкономистов, но мы не смогли обмануть самих пенсионеров. Когда мы [в ходе исследования] спросили пенсионеров, как они оценивают перспективы в ближайшие три года, число пессимистов зашкаливало. Людям дали деньги, но не дали надежд, что реальные пенсии будут означать их экономическое благополучие. Они не уверены в завтрашнем дне. Следующая система – это социальная защита населения. Ее болезнь тоже хорошо известна: несмотря на разговоры об адресной поддержке, что социальное государство вовсе не должно оказывать социальную помощь всем категориям. В условиях рыночных реалий, гораздо более эффективный инструмент – адресная поддержка социально уязвимых групп. До сих пор из 1000 категорий пособий всего три пособия у нас строятся на слабой институциональной основе, связанной с адресностью, – это ежемесячное пособие на ребенка, адресная субсидия по оплате жилья и пособие по бедности. Тем не менее, эта система позволила сэкономить некоторые финансовые ресурсы и перенаправить их действительно социально уязвимым группам населения. Тем не менее, большая часть ресурсов реально достается небедным домохозяйствам, а реально бедные не являются получателями в рамках этих программ. Что такое поддержка населения на различных этапах демографического цикла? Вопреки заблуждению, что самая бедная группа населения – пенсионеры, нет, это не так. Исследования показывают, что реально самые бедные в стране – это семьи с детьми. Особенно это стало видно в 2010 году, когда индексация пенсий повлияла на зону бедности пенсионеров, и ничего не принесла семьям с детьми. Строго говоря, для семьи с двумя детьми риск оказаться в числе бедных выше, у нас чаще всего каждая вторая семья с двумя детьми относится к категории бедных. Дыра, которая существует и систематически воспроизводится в рамках системы социальной поддержки населения, и заключается в том, что несмотря на то, что мы существенно подняли пособие на ребенка в возрасте до 1,5 лет, в некоторых регионах оно может достигать даже до 70% прожиточного минимума ребенка. После полутора лет следует огромное падение. Это неприлично для страны, которая объявила программу повышения благосостояния семей с детьми. Сегодня пособие на ребенка в целом по стране составляет 6,7% прожиточного минимума ребенка, а в некоторых регионах – 4%. Если вас это шокирует, то у нас абсолютное большинство регионов по-прежнему выплачивает это пособие в размере 70 рублей на ребенка. Огромный вызов, который предстоит осознать не только России, но всем странам, особенно там, где достигнута высокая продолжительность жизни. Это принципиальное перераспределение социальной нагрузки между разными группами населения. Речь не только о макроэкономических трансфертах от одного поколения другому. Мы должны понимать, что существование таких больших полюсов как дети и пожилое население – это реальная нагрузка на экономически активное население с точки зрения услуг и ответственности, которую несут каждый трудоспособный человек и семья. Самая большая нагрузка: деньги и время, которые тратятся тем или иным поколением, выступая донорами и реципиентами по отношению друг к другу, – на трудоспособное население сегодня падает на возраст от 44 до 55 лет. Эти люди несут ответственность перед несколькими поколениями – перед поколением своих родителей, которые пожилые и их надо поддерживать, перед детьми, которых в силу традиционалистских тенденций содержат на протяжении долгих лет, теоретически может возникать и ответственность за поддержку внуков. Это поддержка четырех поколений. Я была приглашена на президиум Госсовета, который был посвящен положению стариков, и мне пришлось возразить против, казалось бы, очевидного призыва Общественной палаты, что надо в обществе воспитать ответственность детей по отношению взрослых. Это справедливый посыл, но я позволила себе возразить. Логика такая, чем больше социальная ответственность родителей по отношению к детям, тем больше вероятность, что дети частично или полностью покинут рынок труда. Страна потеряет трудовые ресурсы, сократит ВВП, в стране будет меньше социальных ресурсов, которые можно направить на поддержание социальноуязвимых групп. Это макропоследствия, но есть и микропоследствия. Если люди покидают рынок труда и ухаживают за своими родителями, они теряют мощный источник дохода в виде заработной платы, и тот самый бедный пенсионер, за которым они ухаживают, становится еще беднее. А если в семье есть еще дети, то это ловушка бедности. Это прямой путь к формированию бедной семьи. Конечно, психологически и ментально эта поддержка необходима, но я не верю в то, что в нашей стране потеряна эта социальная ответственность. В обществе нет институтов, на которые могли бы опереться люди, чтобы решить конфликт между семейными обязанностями в отношении детей и пожилого населения и быть эффективными на рынке труда и в других сферах экономической деятельности. В чем должен быть вектор социальной модернизации, который на наш взгляд должен отойти от традиционной модели: мы всей страной боролись с бедностью и не достигали результатов, решить ее слегка помог экономический рост, который дал бюджету больше денег, но тем не менее бедность никуда не исчезла. Приоритет должен быть в другом: лучший способ борьбы с бедностью – это рост среднего класса. В 2007 году, когда никто не знал про кризис, мы провели исследование оценки среднего класса, класса, аккумулирующего сразу несколько ресурсов: доходные, сбережения, недвижимость, образование, позиция на рынке труда и т.д. Измерили устойчивость этих характеристик и пришли к выводу: несмотря на бурный рост доходов, реальных сдвигов в социальной структуре даже после 7 лет экономического роста не было. Что из этого следует? Когда мы ищем параметры социальной политики, когда надо удовлетворить все социальные цели, различных социальных групп, – это неверная политика. Социальная политика не может решить все вопросы. Разным социальным группам нужны разные инструменты, потому что общество и экономика ждут от них разного. Не все группы населения способны дать желаемый экономический рост. Не все группы населения способны стать социальной базой модернизации. У кого-то для этого не хватает ресурсов, уровня образования и т.д. С другой стороны, не все группы населения будут претендовать на большие объемы социальной поддержки. В определенные группы мы должны адресовать политику социальной поддержки, понимая, что мы эти группы должны поддержать. В некоторые группы, к которым мы относим средний класс и его ближайшее социальное окружение, мы должны сделать социальные инвестиции. Но это не расходы, а именно инвестиции, которые при правильной модели поведения могут обернуться для страны ростом эффективности и производительности. Но есть еще один вопрос: кто модернизатор? Есть в обществе социальные группы, способные модернизировать. Я даже не хочу затрагивать то, что инициатива, импульс и замысел любой модернизации – это удел элит экономических, политических и никак иначе. Но если есть в обществе слои, которые способны освоить практики новые, транслировать их другим слоям общества, тогда модернизация имеет шансы на успех. Освоение инновационных практик всегда принимал на себя средний класс. Ценность среднего класса – ни как гаранта стабильности, ни поддержка реформ, а освоение и трансляция всему обществу социальных, финансовых, трудовых передовых практик – с этой целью российский средний класс справлялся неплохо. Способен ли он выполнить эти функции сейчас? Я проявляю очень осторожный оптимизм вот в связи с чем. Средний класс образца 2000–2007 гг. по своему качеству оказался сильно хуже, чем 10 лет до этого. Многие характеристики среднего класса говорят о следующем: пассионарность, которая была присуща среднему классу в 90-е, – желание рискнуть, построить свой бизнес, взять на себя повышенные обязательства трудовые, экономические – уступила место любви к социальной стабильности. Одно хорошо оплачиваемое место стало ценнее, чем две работы, которые в сумме приносили более высокий доход. Это один из примеров того, что средний класс полюбил стабильность, и его потенциал попадает под сомнение. Но почему я говорю об оптимизме? Давайте пойдем от обратного. Власть не хочет замечать существования среднего класса. Она не хочет принимать его во внимание при выработке приоритетов. Но дело в том, что средний класс может научить общество как хорошему, так и плохому. Если не дать нормального развития среднему классу, то он [будет прививать плохие практики]. Кто первый приучил ГИБДД к взяткам, кто первый массово сел за руль? Массовую практику расплачиваться на дорогах ввел средний класс. Кто первый научился платить за услуги повышенного качества в системе здравоохранения и дал старт такому процессу, как неформальные платежи врачам? Кто первым научился вычислять престижные вузы, для которых нужны репетиторы, не удовлетворился школьной подготовкой и опять же сформировал неформальный сектор в образовании? Я не беспокоюсь за судьбу российского среднего класса, он показал высокую адаптивность к тем или иным условиям. Он приспособится, но от его стратегии зависит вектор. Он приспособится в хорошем смысле или плохом. Он может научить и эффективным практикам и стать основой модернизации, а может стать индифферентным участником, попутчиком, а не участником. Мне хочется верить в первое, а получится это или нет, будет зависеть от того, пойдет ли страна на модернизацию и будет ли она рассматривать в качестве социальных приоритетов модернизацию социальных институтов. Если эти институты будут созданы и модернизированы, то средний класс найдет себя в этих координатах, и мы можем рассчитывать на его благоприятное влияние. Если нет, то нет. На этот вопрос нам должны ответить лица, принимающие решения. Вы даже знаете, кого спросить.
– Я говорю про пенсионеров с тяжелыми заболеваниями, которые нуждаются в уходе. Представьте себе, что в семье есть инвалид, это на 10% снижает занятость членов семьи. Общество стареет, но продолжительность жизни не растет. У нас будет все больше людей в возрасте, которые нуждаются в уходе. Потребность в таких услугах растет как снежный ком, и поэтому дети уходят с рынка труда.
– Все попытки исследовать богатых ни к чему хорошему никогда не приводили. Я прекрасно понимаю, что у них огромное влияние на сферы экономической жизни, но с точки зрения структуры они не делают погоды. Богатые в населенческую выборку не попадают, они даже в перепись не попадают. Они могут иметь отношение к выработке каких-то решений или действий на рынке, но социальное состояние общества не зависит от них. Как себя ведет средний класс, так себя начинает вести все общество, а с богатыми не так.
– Социальная модернизация вещь верная, но надо понять, что это такое. Борьба с бедностью, да, это важно. Но если мы поставили цель модернизировать страну, то мы должны понимать, что модернизация – это не цель, а процесс. Вынужденный процесс. Но тогда надо понять, при помощи модернизации куда мы должны прийти, что мы должны получить, в данном случае в социальной сфере? Как мне представляется, тут надо ставить высокие гуманитарные ценности: какие должны быть пенсии, зарплаты, но этого недостаточно. Ради чего мы это затеваем? Это интеграция и перспектива семьи и конкретно социального слоя. Мы не имеем интегрированного общества, она разъединено. У нас в социальном плане нет единой стратегии. Я помню, как предлагал Академии наук сделать такую работу, сколько у нас укладов в нашей стране. Я их насчитал где-то штук двадцать. Тут у нас есть совершенно разные миры, это люди, которые живут по другим экономическим законам. Классический пример: мы говорим, что у нас высокая безработица на Северном Кавказе, – это все блеф. Я там часто бываю, экономика домохозяйств в республиках в большинстве случаев построена на том, что небольшая часть людей работает в Москве, Петербурге, еще где-то, получает хорошие деньги и содержит всех остальных, кто живет [в республике]. Это такой стиль жизни, мы этого не понимаем, с нашей точки зрения, это дико, но такое есть, нравится это нам или нет. Я взял крайний пример. Как образуется жизнь какой-нибудь отдаленной русской губернии? Возьмите Костромскую область, когда в регионе люди питаются за счет природы, и крошечные пособия, про которые рассказывала Татьяна Михайловна, – это деньги. Наше общество, с которым мы имеем дело, – оно дезинтегрировано. Нет никаких моточков для взаимодействия. Даже с точки зрения социальных процессов. Интеграция как раз заключается в том, чтобы ни одна социальная крупная группа не чувствовала себя исключенной из жизни страны. Россия попала в ловушку дезинтеграции, и с таким багажом говорить, что мы можем быть обществом современным, инновационным бессмысленно. Если говорить о социальных услугах, то у нас есть провалы. CNN сделало репортаж о пострадавших в теракте в «Домодедово»: люди, пострадавшие в теракте, лежат в больнице в коридоре. Вот вам провал в самом экстремальном случае. У нас, по данным министерства внутренних дел, два миллиона детей школьного возраста не ходят в школу. Я понимаю, что эти дети могут быть счастливы. Но с точки зрения социальной модернизации, эти два миллиона человек станут взрослыми, что они будут делать? Заниматься нанотехнологиями? В худшем случае это [ресурс] для организованной преступности, криминала. Почему я говорю про интеграцию? Можно много про пенсионеров, инвалидов. Без постановки вопроса об интеграции нашего общества, [невозможно] чтобы все группы соединились в каком-то потоке, получили все от процесса модернизации позитив. Но мы об этом пока не говорим, говорим только о деньгах. Перспективы вытекают из первого моего пункта. У нас образовался колоссальный застойник. Это не просто ловушка бедности, а, правильно говорит Татьяна Михайловна, безысходности: у вас могут быть деньги, но у ваших детей нет шанса стать кем-то другим, например, попасть в тот же средний класс. Если у тебя есть возможности, то ты можешь отдать ребенка в хороший садик, хорошую школу, после хорошей школы можно поступить в хороший вуз, получить хорошую работу. Мы получили картину, когда жизненные орбиты значительной части населения прерваны. Некоторый позитив в пользу тех времен, которые закончились [с кризисом], – некоторое наше население решило, что у них есть перспектива: они брали кредиты, начали рожать детей, рассчитывали свою траекторию. А сейчас все обвалилось, хотя в кризис все и замазывали деньгами. Опросы же показывают, и «Левада-центра», что люди потеряли ощущение того, что можно строить конкретный план жизни семьи на несколько лет вперед. Люди, которые побогаче, начинают делать ноги, у кого нет такой возможности – опускают руки. На этом фоне все разговоры о том, что мы должны модернизироваться, тонут в этой дезинтеграции. Возникает вопрос: что дальше? Я, честно говоря, пессимист, потому что мне кажется, Россия упустила точку, когда можно что-то исправить. Мы открылись даже не в смысле передвижения нашего по миру, а с точки зрения экономики. Еще несколько лет и отток человеческого капитала, который происходит из России, станет необратимым. В 2009 году 20 000-30 000 человек уехало в США. И это лучшие, и это только то, что зафиксировала статистика. В этом смысле человеческий капитал становится хуже. Он ухудшается не только денежно, но и качественно. Мы говорим о производительности труда, инновациях, у нас, к сожалению, возникает ситуация, когда людям это не нужно. Когда люди сами себя опускают, волнения у нас не будет. С моей точки зрения, наивысшая точка позитива социальных протестов, когда люди выходят и об этом говорят. Самое худшее проявление – когда люди сидят по домам и тихо деградируют. Процессы маргинализации сильно нарастают. Почему я пессимист?Я надеюсь, катастрофы не будет, но итогом, видимо, станет ситуация, когда Россия будет оттеснена (сейчас Россия во втором ряду стран) в пятый, а может и в шестой ряд. Это будет огромная территория, население которой будет выживать. 10–15% сконцентрируется вокруг «Газпрома», «Роснефти», что дает еще какой-то доход от продажах на мировом рынке. В рамках одной страны будет две России. Одна более менее успешного типа, вроде Москвы, и подавляющая часть страны, которая будет жить непонятно как. И вся забота страны будет в том, чтобы эта часть страны не дай бог никуда не вышла. Такая нерадостная перспектива, но чудеса бывают, и в России в том числе.
