Сергей Белоусов – гражданин Сингапура, хозяин и генеральный директор швейцарской компании Parallels с офисом разработки в Москве. Будучи одной из немногих отечественных хай-тек-фирм, известных за границей (оборот компании превышает $100 млн в год, почти весь бизнес держится на зарубежных контрактах), в России Parallels не на слуху. Зато сам Белоусов известен как один из основателей производителя и продавца бытовой электроники Rolsen.
В интервью Slon.ru Белоусов поделился своим мнением о том, отчего в России мало знаменитых IT-компаний, почему Google – это мировое зло, а также кто и сколько будет инвестировать в отечественные высокие технологии.

КУДА ДЕЛИСЬ РОССИЙСКИЕ IT-КОМПАНИИ?

– Вспоминая 1990-е, когда вы пришли в бизнес, можно назвать десятки, если не сотни громких проектов и интересных IT-компаний. А сейчас в России есть три – четыре, может быть, пять относительно крупных IT-брендов. Может быть, вам, как гражданину Сингапура, виднее, куда все подевалось? – Это совершенно нормально. Вот сколько вы можете назвать индийских компаний, производящих продукцию? – В Индии школа программирования возникла позже, чем у нас. – Действительно, никакого гиперроста IT-отрасли в России не было, хотя есть некоторое количество успешных компаний среднего размера. Может быть, все дело в том, что из всех хорошо известных компаний, ни одна не была венчурно профинансирована, – может быть, за исключением «Яндекса». Он единственный, кто получил инвестиции на ранней стадии, а все остальные росли сами по себе. Условия, в которых работали наши IT-предприниматели, были вполне нормальными, но у них не было доступных инвестиций. Первая причина этого в том, что сама по себе школа венчурных инвестиций нуждается в людях, которые могут управлять венчурными фондами, – это проблема курицы и яйца. Таких людей у нас не было. Наверно, теперь, с высоты 17 лет работы в области IT и 10 лет разработки собственных продуктов, я уже могу кому-то помогать, но 10 лет назад я не был способен помочь даже сам себе. Деньги в России вообще менее доступны, чем, скажем, в Америке. Все-таки Россия – развивающийся рынок, и считается, что риски тут выше. Но деньги, которых и так попадает сюда меньше, чем куда-то еще, совсем недавно можно было очень выгодно вкладывать в нетехнологические проекты. 10 лет назад, например, можно было купить землю на Дмитровском шоссе, и сейчас она бы стоила во много раз дороже. Сейчас это не так. Теперь земля, которую вы купили год назад, стоит в полтора – два раза дешевле. И в 10 раз она уже не вырастет. Теперь все эти причины уходят. Во-первых, появилось большое количество опытных предпринимателей, понимающих российский рынок. Они участвовали в собственных или чужих стартапах, в зарубежных компаниях. Во-вторых, российский рынок денег стал более цивилизованным, и инвестиции в Россию перестали быть экстримом. В свое время вкладывать деньги в Россию и, скажем, в Нигерию, считалось одинаково страшным. Теперь же Россия кажется гораздо более безопасной. И, в-третьих, больше нет сверхприбыльных проектов в обычном бизнесе. Ни недвижимость не растет с дикой скоростью, ни розница не растет с дикой скоростью, и банки стало открывать не так просто, как раньше. Возвраты на инвестиции в обычный бизнес приблизились к норме, и теперь потихонечку стали возникать венчурные фонды. Например, появился «Алмаз». Я знаю, что у нас собирается появиться еще парочка фондов, да и зарубежные фонды начинают смотреть на Россию. – Правда, лишних денег у них нет. – Это заблуждение, с деньгами как раз нет проблем. У фондов есть деньги, и благодаря этому, кстати, рынок может быстро восстановиться. Сейчас обратная ситуация: фонды «подняли» гигантские деньги, и до сих пор их не разместили, потому что не понимали, по какой цене их нужно размещать. То есть проблема была не в отсутствии денег и даже не в отсутствии проектов, а в отсутствии оценки вложений. Предприниматели ожидали, что стоимость их компаний будет такой же, как два года назад, а венчурные инвесторы не понимали, какой она должна быть. Сейчас они понемногу сошлись во мнениях. – И нам теперь можно ждать инвестиционного взрыва в IT-отрасли? – Взрыва не будет, но, думаю, сейчас в технологические компании будут больше инвестировать, чем до кризиса.

ОТЕЧЕСТВЕННОМУ ХАЙ-ТЕКУ ОБЕЩАЮТ МИЛЛИАРД

– Можете примерно оценить объем рынка инвестиций в российские IT-проекты?
– Он небольшой. Полагаю, что между всеми игроками рынка можно удачно разместить $1 – 2 млрд, – намного больше не получится. За год рынок может переварить $1 млрд, причем это верхняя оценка.
– Вы-то сами собираетесь в Россию инвестировать?
– Ну, конечно, я же вхожу в фонд «Алмаз».
– Значит, вас уже можно поздравить с приобретением кусочка «Яндекса»?
– Нет-нет-нет, я не могу это комментировать. «Алмаз» же не мои лично деньги размещает, я там только венчурный партнер. Если «Алмаз» что-то покупает, то это делаю не лично я.
– Но «Алмаз» уже точно покупает долю в «Яндексе»?
– Вот если я выйду из компании Parallels как CEO, то, наверное, стану активным партнером в «Алмазе», и тогда смогу отвечать на такие вопросы. Но пока это может делать только его гендиректор Александр Галицкий.
– Неужели Вы собираетесь уходить из Parallels?
– Думаю, это может произойти в течение пяти лет. С одной стороны, в этом бизнесе у меня наличествует финансовый интерес. А с другой стороны, в данный момент трудно найти человека, который будет столько же времени тратить на работу, и так же разбираться в проекте. Бизнес Parallels продолжает быть очень сложным.
Существуют примеры более простого бизнеса – это Acronics, или, к примеру, «Касперский» (притом, что и там основатели очень серьезно вовлечены в управление компаниями). «Касперский» – антивирус, а специалистов по компьютерной безопасности в мире много. Конкуренты у него сравнимы с ним по размеру: у «Касперского» выручка около $400 млн (оборот «Лаборатории Касперского» в 2008 г. – $361 млн – Slon.ru), а у того же Symantec по антивирусам оборот $1 – 1,5 млрд.
«Яндекс» сам по себе не очень сложный бизнес: компании, которые производят поиск, есть в любой стране. Но у него очень страшные конкуренты – Microsoft и Google. Конкурировать с ними тяжело, и, я думаю, управлять «Яндексом» очень трудно. А с Parallels совсем тяжело. Во-первых, конкурентами наших партнеров, сервис-провайдеров, являются те же Google и Microsoft. А во-вторых, это же совершенно новый рынок, Cloud Computing, и в мире не существует экспертизы, как этот бизнес развивать.

ПРОТИВ GOOGLE


– Вы, вообще, известны своей сильной нелюбовью к Google. Негатив вызван тем, что он «конкурент ваших партнеров»?
– Нет. Просто до недавнего времени Google был компанией, которая пыталась монополизировать очень большую часть IT-рынка. При этом, становясь монополией и зарабатывая на ней огромные деньги, Google действует очень хитро: он хочет всех убедить, что является «хорошей компанией», «доброй компанией». Делает он это осмысленно, чтобы не иметь проблем с государством и антимонопольными органами.
Если бы мир устроился так, как этого хотелось Google лет пять назад, множество небольших IT-компаний, таких, как наша, остались бы без бизнеса. Вы можете спросить: ну и зачем нужен этот ваш бизнес, если Google работает лучше вас? Но проблема такова, экономический закон таков, что как только компания монополизирует рынок, она тут же начинает предоставлять плохой сервис.
Хороший пример этого – браузер Microsoft Internet Explorer. Пока Microsoft конкурировал с Netscape, он очень быстро развивался, а как только стал монополистом, развиваться прекратил. И много лет после этого мы пользовались уродливым браузером с плохой юзабилити, который подвешивал операционную систему. А сейчас у Explorer появились конкуренты в виде Safari, Chrome, Firefox, отбирающие у него большую долю рынка, и он опять начал развиваться.
– Заметьте, что у Google нет монополии на рынке поиска ни в России, ни в Китае.
– То, что в России у Google нет монополии, связано исключительно с тем, что российский офис Google плохо работает. Но это вопрос времени. Когда-нибудь их офис станет работать хорошо, и тогда «Яндексу» в России придется очень трудно.

РАЗРАБОТКУ ГОСУДАРСТВО НЕ ЗАДУШИТ


– Расскажите, сколько же зарабатывает Parallels?
– Я обычно говорю, что Parallels зарабатывает «более $100 млн».
– А какой частью в нем вы сейчас владеете?
– Вместе с партнером Ильей Зубаревым у нас сейчас 55% – мы в равных долях входим во все наши проекты. Некоторая часть Parallels принадлежит венчурным инвесторам, и фонд «Алмаз» теперь у нас имеет долю.
– Вас не расстраивает, что вашу компанию, неплохо известную за границей, мало кто знает на родине?
– Это спорный вопрос. А вообще, нам и не нужно, чтобы меня кто-то знал. Единственное, для чего нам может пригодиться узнаваемость, – это чтобы привлекать хороших сотрудников. И технологический бизнес Parallels, и технологический бизнес Acronics, и бизнес будущих инвестиций «Алмаза», – они же все делаются командами. Софтверный бизнес – это, вообще, в основном, история про набор персонала.
– Кстати, о персонале. Вопрос, который я сейчас всем IT-боссам задаю. Скоро у нас будет реформа ЕСН, и что вы будете делать с шестью сотнями российских сотрудников?
– Ничего не будем с ними делать, станем больше платить (страховых отчислений – Slon.ru). Наша бизнес-модель позволяет нам платить больше налогов. Но, конечно, реформа ЕСН – это очень плохо. Она заставляет нас серьезно рассматривать перенос некоторых функций компании в Белоруссию или в Индию, где они будут обходиться дешевле. Но, конечно, мы не можем перенести куда-то ключевую для нас разработку: она базируется на людях, а они привязаны к своим семьям, к домам в России.
– Так что же, в итоге, задушат налогами в России разработку ПО, как считаете?
– Строго говоря, реформа ЕСН увеличит стоимость продукта на 5%, а это очень много. В IT довольно часто прибыль составляет 10% от оборота, а это значит, что после реформы IT-компания будет сразу же куда-то платить половину своей прибыли. Насчет «задушит» я не совсем уверен, но менее конкурентоспособной российская IT-отрасль станет обязательно, и мне кажется, это не очень дальновидная политика государства.
Но разработку не задушат. Традиционная индустрия в России за ближайшие 10 – 20 лет вырастет раза в три. ЕСН в результате реформы в среднем по России вырастет на 0,6 – 0,8% оборота компаний, так что, может быть, государству удастся собрать больше денег. Но в IT-отрасли ЕСН составляет 5% оборота, и если IT-индустрия могла бы за 10 – 20 лет вырасти в 100 раз, то после реформы вырастет, допустим, только в 10, и, в результате, налогов заплатят только меньше.

КТО ЖЕ КУПИТ ROLSEN?


– Вы с Rolsen’ом собираетесь что-то делать? Со знаменитым российским сборщиком электроники?
– Мне там принадлежат какие-то проценты, но я Rolsen’ом не занимаюсь, и поэтому ничего не собираюсь с ним делать.
– Насколько я могу судить, вы владеете его половиной.
– Почти.
– Сборка электроники в России – умирающий бизнес? Вас все в нем устраивает?
– Я им просто не занимаюсь. Parallels и Acronics – гораздо более перспективные проекты, на мой взгляд. В каком-то виде за Rolsen’ом следит мой партнер, и, кроме того, у компании есть профессиональный менеджмент. Они рулят Rolsen’ом, зарабатывают какие-то деньги. А я сейчас даже не знаю, какие у него показатели, хотя, естественно, могу узнать.
– Продавать его не думаете?
– Во-первых, куда же из него выходить, ведь сейчас его никто не купит. Но даже если бы и купили, планов на эту тему у меня никаких нет. Конечно, в условиях этого кризиса Rolsen не является фантастически прибыльным предприятием, и все деньги, которые он зарабатывает, он отдает за долги банкам. Тем не менее, он продолжит существовать, продолжит зарабатывать, но мне им заниматься бессмысленно.