Константин Маковский. Ксения Годунова над телом убитого брата.
Есть такой штамп, изобретенный еще советской пропагандой, — «навеки в памяти народной». Право определять, что там в памяти — навеки, а что дня на два, — важная государственная прерогатива. Мы и сейчас можем это наблюдать: ну, например, подвиги и победы Великой Отечественной, причем только подвиги и победы, ничего больше, — они, конечно, навеки в памяти народной. Кто рискнет усомниться, с тем разберутся правоохранительные органы. А вот, например, предвоенные репрессии — едва ли в памяти. Были и были. Кто старое помянет — тому глаз вон.
Что ж, тем ценнее шанс, который история иногда предоставляет человеку: получить возможность на самом деле заглянуть в бездны народной памяти. Так русский образованный класс открыл для себя в XIX веке народный фольклор. Принесенная из Европы романтическая мода заставила по-новому взглянуть на песни, которые пели крестьяне. Их стали собирать, и с изумлением обнаружили, что в крестьянской среде живы не только лирические и обрядовые песни (красоту которых нужно было заново учиться ценить). Выяснили, что у нас есть свой героический эпос — былины, рассказы о подвигах богатырей, восходящие, возможно, к эпохе Киевской Руси. Слово, кстати, выдуманное, ученое, сказители из северных деревень эти тексты называли старинами (ударение на первый слог).
И еще есть исторические песни. Самые старые из зафиксированных касаются событий XVI века и сложены скорее всего тогда же. «Навеки в памяти» — грозный царь Иван, его свершения и его зверства, события Смуты, похождения лихого бандита Степана Разина.
Их кинулись записывать славянофилы, — ну, тут идеологический интерес вполне прозрачен, некоторые варианты доводилось слышать собирателям в конце XIX века. Но, разумеется, Россия менялась, традиция уходила стремительно, под фабричную гармошку пели уже совсем другие песни.
И да, конечно, в качестве исторического источника в классическом, свойственном как раз XIX веку понимании песни эти никуда не годятся. Что крестьяне вдали от столиц могли знать о происшествиях при дворе? Разумеется, там, как, кстати, и в былинах полно анахронизмов. В одном из текстов, о которых ниже пойдет речь, царица Анастасия посылает сыновей за царем Иваном «в сенат». Или вот помню, как развеселил меня вариант былины о Калине-царе. Там князь Владимир велит «старому казаку Илье Муромцу» прочесть «ерлык», присланный от степного захватчика. «Не по-доброму тут напечатано», — сообщает князю богатырь, ознакомившись с документом.
Но они — как окно, которое мы можем открыть сегодня и заглянуть в исчезнувший мир. Они рассказывают не о том, что было, а о том, как самые обычные жители Руси относились к большой русской истории. О том, что они в истории видели, что выделяли как главное.
Их не так уж много осталось, и для сегодняшнего разговора я позволил себе выбрать два сюжета, хронологически близких, но дело не только в этом. Песни, о которых поговорим, связаны с грустными судьбами двух русских женщин, о которых народ не забывал веками.
И еще они очень красивые, вот что. Это настоящая поэзия.
Возможно, именно от слова ста́рина и произошло финское tarina. Тоже ударение на первый слог, впрочем в финском языке большинство ударений - на первый слог.
Вспомнил письмо Пушкина к Чаадаеву, в котором поэт излагает свой взгляд на историю России.
"Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре, — так неужели все это не история, а лишь бледный полузабытый сон?
А Петр Великий, который один есть всемирная история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел нас в Париж? и (положа руку на сердце) разве не находите вы чего-то значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка? Думаете ли вы, что он поставит нас вне Европы? Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора — меня раздражают, как человек с предрассудками — я оскорблен, — но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог ее дал".
Николай I способствовал гибели поэта, а Лермонтова губил уже последовательно, отказывая ему в заслуженных военных наградах и продвижению по службе, чтобы тот не мог оставить военную службу и заняться творчеством, а узнав о его гибели сказал: "Собаке - собачья смерть".
Но Пушкин, заблуждаясь в личных качествах царя, хорошо видел порочность его государственных деяний. Что же касается истории, то Пушкин ценил не скрепы, а историческую правду, без мифов, а такой, какой ее Бог дал.
А о заключительной трагедии в ипатьевском доме стоит помнить всегда и попытаться дать себе ответ, почему у династии был такой страшный конец, и не менее страшным было продолжение нашей истории.
Ну, де Кюстин написал же (наряду с множеством других ужасных оскорблений в адрес России), что эта страна населена рабами. Вот это и ответ, мне кажется.
А Александр Сергеевич - при всем его уме и при всей несомненной гениальности - тоже ведь не избежал этой болезни. Одно его "Клеветникам России" чего стоит...
Азиаты мы. С раскосыми и жадными очами... 😀
В принципе согласен с Вами. Я, кстати, недавно тут вспоминал Кюстина и ненависть к нему у наших думцев в 2001 году, как и при Николае.
Что касается "Клеветников России", произведения явно неудачного, то надо еще посмотреть причины его написания. Мандельштам и Ахматова вынуждено писали оды Сталину.
Частное письмо к Чаадаеву носит полемический характер и говорит о необходимости более глубокого понимания истории. В описании Пугачевского бунта Пушкин-историк был вполне объективен и честен.
Заблуждения простительны, а заведомая ложь - нет.