Александр Петриков специально для «Кашина»

В советской идеологической риторической системе было много всякой чепухи — единство народа и партии, пятилетки в четыре года, ударным трудом встретим дату, широкая поступь созидания, — ну, старшее поколение помнит. И еще оно, конечно, помнит, что самая лицемерная, самая навязчивая и самая перпендикулярная реальности сюжетная линия, излагаемая на советском речекряке, была про мир.

Этого лозунгового кукушонка в советское идеологическое гнездо второй половины сороковых закинула печальная для тогдашнего Кремля внешнеполитическая реальность, в которой у американцев уже была атомная бомба, а у советских еще не было, и политическая система, никогда не скрывавшая, что она сама по себе создана буквально для завоевания всей планеты, столкнувшись с заведомо превосходящей силой, оказалась вынуждена жалобно скулить, что, оказывается, она, вчера еще готовившая мировую революцию, больше всего на свете хочет мира, а меньше всего — соответственно, войны. Собирали миллионы подписей под Стокгольмским воззванием, вербовали полезных идиотов в западной левой интеллигенции, слагали песни, клеймили поджигателей войны с трибун — параллельно, конечно, осваивали и ядерное оружие, и прежние старые добрые виды вооружений, клепали танки тысячами, готовились к новой войне, достигли, наконец, паритета, но миролюбивая риторика, какой бы лицемерной она ни была, обросла за это время собственной эстетикой, символикой, голубями Пикассо, песнями, живописными полотнами, да и политически риторика про мир была, чего уж там, более конвертируемой и понятной, чем про коммунизм. Поэтому о мире говорить и петь не переставали. Изрыли Новую Землю и Южную Сибирь ядерными воронками — но пели о мире. Высаживали ракеты на Кубе — но не переставали рисовать голубя. Вводили танки в Будапешт и Прагу — но не забывали говорить, что за мир. Завоевывали Афганистан, но облезлое «Миру мир» так и висело на плакатах. В 1983 году, когда оба противоборствующих блока размещали ракеты в Европе, и планета была ближе всего к ядерной катастрофе, слова про мир никуда не делись — уже совсем пустые, бессмысленные, казенные.