Марина Овсянникова
Фейсбук Марины Овсянниковой
Редактор Первого канала Марина Овсянникова в понедельник, 14 марта, в прямом эфире программы «Время» встала за спиной ведущей Екатерины Андреевой с плакатом, посвященным протесту против специальной военной операции РФ на Украине. Сутки спустя суд оштрафовал ее на 30 тысяч рублей, но не за акцию в эфире Первого, а за видео с призывами «выходить на митинги», опубликованном в сети после акции с плакатом. Сейчас СКР рассматривает возможность возбудить против Марины Овсянниковой уголовное дело по новой статье о фейках, наказание по которой может достигнуть 15 лет колонии. Журналистка Мария Старикова поговорила с Мариной Овсянниковой о том, куда она пропала на 14 часов после задержания в студии Первого канала и как на акцию с плакатом отреагировали ее родные.
По весьма безумным требованиям российского законодательства нам пришлось внести в этот текст изменения, скрыв то самое слово, которым власти России запрещают называть «специальную военную операцию». Приносим за это читателям свои извинения.
— Что было с вами эти 14 часов, когда адвокаты разных правозащитных организаций сообщали, что не могут вас найти?
— Сначала со мной говорила останкинская полиция, меня увезли в дежурную часть, затем через несколько часов — в полицию Всероссийского выставочного центра, я даже не знала, что там есть отдел полиции. Всю ночь на вторник и весь день вторника я была там. И до суда со мной вели беседу — они называли это просто беседой, не допросом. Причем у меня не сразу даже забрали телефон, я успела написать друзьям и выложить посты в фейсбук, сейчас телефон изъят, связи почти ни с кем нет.
— Есть информация, что ваши адвокаты запретили вам говорить с друзьями и даже родственниками.
— Нет, я сама решила пока держать дистанцию.
— Кто вел с вами беседу, это были разные люди?
— Сначала полицейские, потом стали приезжать разные люди — они менялись очень быстро, и мне приходилось им всем рассказывать одно и то же. Большую часть времени со мной был сотрудник центра «Э» (центр по противодействию экстремизму МВД. — Republic), его, как и остальных, интересовало главным образом, спланирована ли моя акция с кем-то, но я ее ни с кем не планировала и не обсуждала заранее, поэтому рассказывала только одно — как много лет во мне зрел этот когнитивный диссонанс.
Когда нам было по 17 лет, мы поступали на журфак и хотели служить доброму-вечному, а к чему нас это в итоге привело? Мы стали орудием пропаганды в нечестной игре. И во мне этот диссонанс зрел многие годы, начало <…> стало триггером. Я до последнего не верила, думала — побряцают оружием, выторгуют себе преференции в борьбе с НАТО… А то, что я встану 24 февраля и начнется <…>, никто не думал, для меня это был невероятный шок. Это была моя выходная неделя, на Первом канале мы работаем неделя через неделю, и когда я вышла на работу и отработала семь дней, поняла, что больше не могу это делать. Сначала я хотела выйти на Манежную площадь 13 марта, но подумала, что я просто буду задержана, посижу в кутузке, и это не будет так эффективно. Тогда и возникло решение. В воскресенье, 13 марта, я пошла в магазин, купила плакат, нарисовала все, что считаю нужным, и, естественно, это было мое единоличное решение. Обо всем этом я и рассказывала полиции. Они до последнего не верили, что это моя личная гражданская позиция и что у меня нет никаких соучастников в западных спецслужбах, что я обычная русская женщина, что мой план был довольно пацифистским — я хотела показать, что большинство русских людей не хотят <…>.
