Александра Гармажапова
Фарида Курбангалеева
Большинство погибших российских солдат в Украине — из Бурятии. Об этом говорят данные из открытых источников. На этом фоне выходцы из этой республики основали международный антивоенный фонд «Свободная Бурятия» (Free Buryatia Foundation), который ставит перед собой сразу несколько целей. В их числе — прекращение войны, борьба с кремлевской пропагандой и избавление бурят от клейма «главных защитников русского мира». Фарида Курбангалеева поговорила с президентом фонда, журналисткой Александрой Гармажаповой, почему буряты так охотно едут воевать в Украину, о шовинизме и ксенофобии в России и о том, насколько далеко простирается желание бурятских активистов быть свободными.
— Ваш проект — это первая антивоенная инициатива в России, созданная этнической группой. Почему вообще возникла такая необходимость?
— Она возникла, потому что за бурятами в Украине закрепилась негативная репутация. Когда Путин развязал войну на Донбассе, туда под видом так называемых ополченцев и шахтеров отправляли воевать военнослужащих из Бурятии. Об этой ситуации в 2014 году писал журналист Илья Барабанов, он тогда работал в «Коммерсанте». Местные жители показали ему на бурят и сказали: «А это у нас донбасские индейцы».
Потом появилось интервью, которое «Новая газета» брала у 20-летнего танкиста Доржи Батомункуева. Этот парень получил страшные ожоги в бою под Дебальцево, и он рассказывал в том числе о том, как бурят-контрактников российские власти туда втихаря отправляли воевать.
Потом о бурятах стали активно писать украинские медиа. Они использовали формулировку «боевые буряты Путина». Эта фраза очень сильно тиражировалась, появились мемы на эту тему. Уже с началом нынешнего вторжения некоторые украинцы стали говорить, что они будут «воевать с Россией до последнего бурята». Это очень неприятно. У нас маленький народ и нет ничего хорошего в том, что вокруг него сложился такой образ.
— Судя по данным о погибших, сейчас буряты тоже активно участвуют в войне в Украине?
— Да, и это объяснимо. Бурятия — регион очень бедный, и в принципе у мужчин есть два основных способа заработка. Либо вахтовым методом ехать работать на Север, либо идти на контрактную службу. Когда мы смотрим на данные погибших в Украине бурят, то видим, что у всех в графе «место рождения» написаны те или иные села. То есть это ребята из глубинки, которые пытались, как им казалось, заработать. Многие подписывали контракты, потому что это единственный шанс получить жилье. Они могли взять так называемую военную ипотеку, чтобы купить недвижимость в Улан-Удэ, которая для них очень дорогая.
— А есть точные данные о количестве бурят, которые участвуют во вторжении?
— Точных цифр мы не знаем, но так или иначе война охватила практически все семьи. Выяснилось, например, что там воюет троюродный брат моей подруги, он ранен сейчас. У других знакомых тоже есть на этой войне родственники. В Бурятии живет меньше миллиона человек, поэтому война никого не обойдет стороной.
— Число погибших бурят вам известно?
— Согласно данным из открытых источников, погибло 100 человек, связанных с Бурятией. Это очень большое количество. Многие сейчас пишут о том, что по смертям лидирует Дагестан, но нужно понимать, что есть буряты, проживающие в других регионах. Прежде всего, это Забайкальский край и Иркутская область, мы смотрим этнических бурят еще и оттуда. При этом в Иркутской области многие буряты — крещеные, и у них русские имена. Возможно, мы кого-то даже пропускаем. Наш аналитик Мария Вьюшкова считает, что в процентном соотношении на душу бурятского населения мы впереди всех в этой печальной статистике.
— Как вы относитесь к гипотезе о том, что российские власти намеренно отправляют на войну в Украину военнослужащих из национальных регионов?
— Я читала об этом. Скорее всего, российские власти исходят из того, у нацменов вряд ли могут быть родственники в Украине. В то время как у выходцев из русских регионов связи с украинцами как раз очень плотные. Троюродный брат, двоюродный брат, тетя, дядя… все пересекается. Но мне все-таки кажется, что ключевая причина — это уровень жизни. Погибают ребята из самых бедных регионов. Из Москвы, Петербурга — практически никого. Значит, уровень жизни в этих регионах таков, что людям приходится соглашаться на такую «работу».
— То есть ключевой критерий — это не национальный признак, а именно жизнь в бедной провинции?
— Да, абсолютно. Но есть еще один момент, который мы обсуждали с моими коллегами. Казалось бы, как вообще буряты готовы воевать за идеи «русского» мира, если сами, живя в России, постоянно сталкиваются с проявлениями ксенофобии и расизма? Я не знаю бурят, которые, оказавшись в Питере или Москве, не слышали фраз, типа «валите в свой Китай» или «понаехали косоглазые». Возможно, срабатывает психологический фактор. Бурятам кажется, что участие в войне дает им возможность «возвыситься» до русских. Они готовы забыть эту дискриминацию, чтобы в борьбе против «плохих украинцев» русские признали их равными. По-другому я это объяснить не могу.
— Насколько я понимаю, российские власти использовали бурят и в информационной войне против Украины?
— Да, движение «Сеть» (это было отделение прокремлевского движения «Наши») записало в 2015 году видео «Обращение боевых бурят Путина к испуганному народу Украины». Там иркутские буряты говорили украинцам, что их экономика «летит в промежность Кончиты Вурст» и так далее. Этот ролик, к сожалению, набрал около миллиона просмотров.
Я могу сказать, что многие из ребят, которые там снимались, были совершенно аполитичными. С одной девушкой я не так давно связывалась, она живет в Германии. Она честно призналась, что ей стыдно за это видео, и сейчас она понимает, что это было абсолютное позорище. Она говорила, что сняться в ролике ее попросил друг. Ей тогда было 16 лет, и по ее словам, она не разбиралась в политике. Только когда видео выпустили, она поняла, что это была очень большая ошибка. Сейчас она думает, не принять ли ей участие в нашем проекте. Особенно в последнее время, когда она видит вокруг себя огромное число украинских беженцев.
— Предпосылки для создания вашего проекта понятны, а что послужило отправным моментом?
— После начала войны мы как-то собрались человек 10 в зуме — это были буряты, живущие в Америке, Финляндии, Чехии, Великобритании. Честно говоря, встреча была больше похожа на психологический тренинг. Хотелось душу излить, потому что все мы были в упадническом настроении. Ну как так, почему мы оказались в образе главных борцов за «русский мир»? Мы осуждаем эту войну.
Я предложила записать ролик «Буряты против войны», и все эту идею поддержали. Но я поняла, что, кроме меня, ни у кого из них нет релевантного опыта, никто не создавал медийный продукт. Среди нас были программисты, ученые, студенты… Поэтому я активно включилась в эту работу. Первыми записавшимися, собственно, и были участники этого зума.
Я всем выслала техническое задание о том, что в видео обязательно должны прозвучать три вещи. Во-первых, нужно было представиться, чтобы мы не выглядели какими-то подставными персонажами. Во-вторых, нужно было сказать фразу «я бурят» или «я бурятка» или «я родом из Бурятии». И в третьих, нужно было обязательно произнести «я против войны». Мы сразу решили, что нам не нужны беззубые фразы, типа «я за мир во всем мире» или «я против спецоперации». Нужно было назвать войну войной — это было главное требование.
У нас есть активистка из Нью-Йорка Туяна Лубсанова. Она подтянула, мне кажется, всю свою семью и всех своих друзей-бурят оттуда. В итоге получилось, что в первом ролике было 19 человек. Мы думали, что на этом все и кончится, у нас не было далеко идущих планов. Но нам вдруг начали писать другие буряты, живущие в самых разных странах — из Германии, из Польши, опять же из Америки. И мы поняли, что нужно выпускать видео еще. Мы записали четыре ролика, сейчас готовим пятый.
https://www.youtube.com/watch?v=f0cthsti9vA
— Я видела, что среди героев роликов были члены смешанных украинско-бурятских семей. Как вы их нашли?
— Некоторых я знала до того, как вышел этот ролик, например, Татьяну Выннык из Киева. После выхода прокремлевского ролика с бурятами в 2015 году я написала колонку для сайта «Эха Москвы». Ее прочитали сотни тысяч человек и перепечатали многие украинских медиа. Тогда мы и познакомились с Татьяной, поддерживали связь все эти годы. И когда начались первые разговоры о том, что Россия может напасть на Украину, мы с ней это тоже обсуждали. Обе не верили, считали этот сценарий фантастическим.
После начала войны я спросила Татьяну, не хочет ли она сняться в нашем видео и не знает ли она других украинских бурят. Татьяна порекомендовала нам, к кому можно обратиться. Так мы начали знакомиться с новыми героями, а они стали распространять наши ролики среди своих родственников и друзей в Украине.
Например, нам написала Аюна Морозова из Харьковской области. Она сама чудом выжила под артобстрелами и говорила: «Я очень вас поддерживаю, спасибо за то, что вы делаете». Аюна входила в сборную по водному поло Украины, она — директор детско-юношеской спортивной школы по плаванию в Харькове. Бурятка по маме и украинка по отцу. Я, конечно, спросила у нее, не хочет ли она тоже сняться в нашем видео, и она ответила, что с радостью.
— Вы решили, чем еще будете заниматься, кроме записи роликов?
— Конечно, мы определили несколько направлений. Первое — это предоставление правовой помощи. Потому что нам после первых видео начали писать очень много матерей, жен и сестер бурятских контрактников, которые спрашивали: «Вот мой сын, например, не хочет подписывать контракт. Как ему от этого можно отказаться? Можно ли это сделать, если он уже находится на территории Украины? Будет ли это считаться дезертирством?» Тогда мы занялись активным поиском юристов, которые разбираются в военном праве, и мы нашли несколько таких специалистов.
Второе направление — исследовательское. Мы готовим доклад о потерях среди этнических меньшинств в Украине. Соответственно, нам нужно вести четкую статистику. Мы сверяем наши данные с материалами правозащитников и журналистов-расследователей. Мы, например, хотим понять, что произошло в Буче, потому что по прокремлевским телеграм-каналам была запущена информация, что славяне не могли поступить со славянами так жестоко. И тут Арестович нам немножко помог, когда сказал, что там зверствовали вполне себе крепкие славянские парни.
Мы не говорим: давайте все сваливать на славян. Но мы хотим отбиться от нарратива, продвигаемого Кремлем. И мы хотим сделать полноценный доклад по потерям, который мы сможем распространять через медиа и предоставлять в международные инстанции. Мы считаем, что, кроме уничтожения украинцев, Россия ведет и уничтожение своего населения. Мы хотим показать этих погибших. Когда мы слышим, что один бурят погиб или двое погибли — эта информация не складывается в одну большую картину. Но когда сотня человек — это совершенно другое. Это как если бы в центре Улан-Удэ произошел теракт и погибло 100 человек. Наверное, это будет иметь ошеломительную реакцию. И я считаю, что мы должны эту реакцию вызвать.
И еще третье направление. Мы выступаем за санкции в отношении руководства Бурятии. Мы считаем, что они несут прямую ответственность за то, что происходит. Функция главы региона — защищать своих граждан. Алексей Цыденов с этой функцией явно не справляется. Он, наоборот, потворствует тому, чтобы люди погибали. Соответственно, он непосредственный виновник этой трагедии. Поэтому мы составляем сейчас санкционные списки, которые также будут предоставляться в международные инстанции.
— Кто-то поддерживает ваш фонд? Есть ли у вас финансирование?
— Пока у нас нет финансирования, это все на общественных началах, на голом энтузиазме. Кто-то из наших участников уже оставил работу и занимается этим проектом фултайм, кто-то пытается до последнего параллельно работать. Но мы все, конечно, живем в новом формате, потому что реагировать на вопросы нужно постоянно — и днем, и ночью. Жизнь у нас у всех изменилась.
— Ваш фонд называется «Свободная Бурятия». Это наводит на определенные мысли. Как далеко заходят ваши планы?
— Мы — за сильную, демократическую, свободную Бурятию в рамках Российской Федерации. Мы очень четко проговариваем, что для нас это важно. Но при этом мы считаем, что все проблемы республики сегодня связаны с тем, что реальной федерации нет. Реальная федерация — это когда регионы сами определяют свои социально-экономические приоритеты. Государство одно, но регионов много, у всех разные потребности и разные возможности.
Регионам нужно больше самостоятельности, потому что они не должны каждый раз смотреть в рот Москве и ждать от нее подачек.
И да, если бы была реальная федерация и эффективная экономика, такого количества жертв среди выходцев из Бурятии не было бы. Это происходит именно из-за нищеты, которая существует в рамках путинской вертикали власти. Из-за кривого управления, которое полностью коррумпировано. И эта важная повестка касается всех, не только бурят. Мы защищаем права и других национальных меньшинств.
Еще мы считаем, что Россия, заявив своей целью денацификацию Украины, абсолютно противоречит себе, потому что в самой России очень высокий уровень шовинизма, расизма и нацизма. Вот сейчас мы находимся в Праге и говорим на русском языке. С точки зрения российской пропаганды, нас должны бы уже все вокруг обматерить. Происходит это? Нет, не происходит. Более того, нигде в мире мы не сталкиваемся с таким уровнем шовинизма, как в России.
— Вы сами лично сталкивались с ксенофобией и шовинизмом в России?
— Конечно, много раз. Я выросла в Петербурге, а Петербург долгие годы называли «коричневой столицей России». С одной стороны, мне очень повезло с моими школой, университетом и коллегами по работе. Но проявлений шовинизма в быту было очень много.
Я начала водить машину в 23 года, потому что мне не хотелось спускаться в метро, где на меня всегда смотрели враждебно. Однажды я шла к эскалатору, и прямо перед входом на него образовался затор. Какой-то мужчина начал меня вытеснять из очереди плечом, но я продолжала идти. Тогда он резко меня отодвинул и сказал: «Ты должна русских всегда пропускать вперед, поняла?» Я обомлела, но так как уже научилась отвечать на такие выпады, то сказала ему: «Ну, раз вы представитель высшей расы, то почему до сих пор ездите на метро?» Он меня после этого от злости чуть не столкнул с эскалатора, а потом еще поджидал на улице.
Еще помню случай в новогоднюю ночь 2015/2016. Мои родители живут в центре Петербурга, там в основном интеллигентный контингент. Мы накупили очень много продуктов и доставали их из машин перед домом. У парадной сидела и курила женщина. В какой-то момент она резко встала и произнесла: «Как вы за***** (надоели), китаезы, житья от вас нет» и дальше что-то в таком же духе.
Я испытала состояние аффекта, начала на нее кричать в ответ. Эта женщина испугалась и забежала в дом, чтобы уехать от меня на лифте. Она не ожидала, что ей могут ответить на грамотном русском языке, да еще и обматерить в ответ. Думаю, для нее это был шок-контент. Я побежала за ней, мне казалось, я готова была ее избить. Это была моя накопившаяся ярость, потому что я переживала такое не раз, не два и не три. И если ты много-много раз за свою жизнь это проглатывал, то в какой-то момент срывает крышку.
Но мама удержала меня за куртку, она говорила: «Оставь ее, иначе она потом напишет заявление, и ты же потом еще окажешься крайней». Наверное, я и правда читала бы в российских медиа, что «приезжие из Бурятии избили коренную петербурженку». Именно в ту новогоднюю ночь я поняла, что больше не хочу жить в Петербурге.
— Вы не боитесь, что вас начнут обвинять в сепаратизме?
— Если бы мы чего-то боялись, то ничего не начинали бы. В нынешних российских реалиях тебя могут обвинить в чем угодно. В «изменении траектории движения», как Владимира Кара-Мурзу. Или в том, что ты вышел на улицу с пустым плакатом, на котором ничего не написано. Если на это ориентироваться, можно вообще ничего не делать.
Меня удивляет, почему в России так легко появляются дела ни за что. И при этом не появляются уголовные дела в тех случаях, когда для них есть реальный повод. Чиновники перевозят своих собак бизнес-джетами, скупают яхты и дворцы. Почему нет дел за эту тотальную коррупцию? Но есть дела за изменение ценников в магазине.
Ну и что, ориентироваться на то, что они могут тебя посадить? Это уже бессмысленно, потому что правил игры нет. Кроме того, люди, которые сейчас управляют Россией, не имеют права определять эти правила.
Для меня Путин не является президентом просто потому, что я очень хорошо помню, как он «переизбрался» в 2012 году. Я тогда работала на участке как журналист, видела очень много разных нарушений, включая вбросы. Как положено, мы досидели до утра. Получалось, что Путин набирал где-то 60% голосов, точнее, их ему «натянули». В принципе, это должно было его устраивать, хотя Петербург и Москва всегда голосовали за него плохо, а для Путина было жизненно важно — триумфально победить в родном городе.
Это был участок, который курировал депутат Виталий Милонов, и всех наблюдателей оттуда просто выкинули. Там остался чудом уцелевший член избирательной комиссии с правом решающего голоса, он адекватный был, и все. Мы говорим соратнику Милонова: «Дайте нам копию протокола, согласно которому у Путина 60% голосов». А он отвечает: «Ой, ну где мы сейчас будем искать принтер в шесть утра. Мы все равно уже все тут сдружились. Путин все равно победил, ну, какая разница?» Мы очень устали и сказали: «Ну ладно».
Просто сил не было уже вообще никаких, мы провели на этом участке 24 часа и подумали, что фальсифицировать там уже нечего. На самом деле, мы ошибались. Когда я на работе открыла систему ГАС «Выборы», то увидела, что по нашему участку у Путина было то ли 83%, то ли 86%. Первая реакция была: так я и знала, что этим жуликам нельзя верить абсолютно!
После того, как я видела все это своими глазами, как я могу считать Путина президентом? Я считаю его нарисованным президентом. И я ни разу, находясь в России, не видела честных выборов, хотя очень много на них работала. Я видела честный подсчет голосов только в посольстве России в Праге и в консульстве в Карловых Варах.
— Уголовного дела не боитесь?
— Я скажу так: я удивлюсь, если его не заведут. От этих ребят можно ждать чего угодно. Но мы указываем им на те вещи, которые они оспорить не могут никак. Они не могут оспорить, что Бурятия живет в нищете. Они не могут оспорить, что языки нацменьшинств уничтожаются. Они не могут оспорить, что ксенофобия цветет в России пышным цветом. Они сами активно поддерживали все эти организации, раскручивали рогозинскую партию «Родина».
Они же организовали международный консервативный форум в Петербурге в 2015 году, где реально собрали ультраправых со всего мира. Я была на этом мероприятии. Потом его организатор по фамилии Любомирский обещал меня повесить. Это было абсолютно нацистское мероприятие. Там были ребята, которые участвовали в войне на Донбассе, с татуировками в виде свастики. Там был такой Алексей Мильчаков, возглавлявший батальон «Русич». В свое время он был судим по статье о живодерстве. Я спрашивала, как он относится к идеям национал-социализма? Он отвечал, что неплохо. Был неонацист по имени Ян Петровский, который говорил, что в идеологии Третьего рейха ему близки «институт семьи и евгеника». Это был форум, организованный властями России! Ну, это чтобы понимать, кто русский мир в Украине защищал.
— Вы большие молодцы, что говорите об этом, но вы же не можете повлиять на то, что в головах у жителей Бурятии. Тем более, находясь за границей.
— Почему не можем? Бурятия маленькая. Если мы убедим кого-то из нашей аудитории, то он будет дальше убеждать остальных. Это потихоньку будет работать, как сарафанное радио. Даже наш ролик «Буряты против войны» — это борьба с пропагандой. В нем украинские буряты говорят, что их никто не притесняет и не надо их защищать.
После того как мы организовали фонд, к нам стало обращаться очень много бурят. Я каждый день получаю от них сообщения и ни разу не видела плохих. Люди пишут: «Я думал, что я один, я так устал от того, что вокруг меня эти буквы Z, спасибо за то, что вы говорите то, что я думаю». Нормальным людям кажется, что их мало, потому что они разрознены, но на самом деле это не так.
За две недели ко мне в инстаграм добавилось 250 человек из Бурятии. Это естественный рост, и я понимаю, почему он происходит. Мы еще и психологически поддерживаем людей, осуждающих эту войну, чтобы они не считали себя какими-то там предателями. А значит, помимо трех направлений работы, у нас есть еще две очень важные функции — объединяющая и поддерживающая.
