Тонкий лучик перебирает пылинки в полутьме палатки. Снаружи – ослепительные плюс 40. Я лежу в сапогах на верхнем ярусе и лениво думаю, как бы мне убрать из взвода молодого и уверенно бестолкового бойца майского призыва, который вчера, вместо отхода в оцепление за километр, заснул в 100 метрах от первого своего взрыва. А потом украл и принес в палатку детонатор. Игрун, твою мать. И в тот же вечер плеснул в печку бензин вместо соляры. Огреб боец, конечно, от души, но приключения мне во взводе не нужны. Я сержант, замкомандира отдельного минно-подрывного взвода. Одновременно выполняю обязанности начальника столовой и секретаря комсомольской организации роты. Последние, впрочем, очень условно, поскольку назначен исключительно по причине уверенного владения русским языком. У нас нет офицера, и я, как и.о. командира взвода, получаю офицерские 30 р. 80 коп. До Хабаровска отсюда 600 километров. Еду нам, раз в неделю, тяжелый трехосный ЗИЛ привозит за 200 км из Ургала. Преодолевает этот путь он, примерно, за сутки летом и зимой, осенью дольше, и то, если погода позволяет. Как-то две недели не мог пробиться, сидели на морковном чае. Кругом марь и тайга, дезертира, в апреле убежавшего от дедовщины, сожрал медведь. Мы нашли обрывки формы, кости и медвежью кучу. Работаем без выходных, стандартная смена 12 часов. Саперам в этом отношении везет: меньше, чем по 50 – 100 тонн мы не заряжаем, взрыв раз в 4 – 5 дней, и если нет разгрузки вагонов с ВВ на Этеркане, то мы параллельно занимаем должности всех батальонных придурков. У нас довольно много иностранной техники, немецкие самосвалы и японские бульдозеры, зампотех сразу бьет в рожу за попытку их сломать. К попыткам южных механизаторов сломать советскую технику он относится проще. Знаки различия носить у нас не принято, западло. Ближайшая точка, где есть электричество и женщины – Алонка, 70 км тайги. Там, как и в Ургале, 9 из 10 имеют судимость. Строем мы не ходили давно, с учебки. Летом моемся в речке под сопкой, зимой не моемся, так теплее. Нравы и жаргон в батальоне уголовные. Мне чуть больше 20 лет, остальным столько же или чуть меньше. Мы строим БАМ. Я попал в учебку железнодорожных войск одновременно со вступлением Советской Армии в Афганистан. Сразу после присяги нам предложили написать рапорт о переводе туда. Многие написали, и я в том числе. Сказалась тяга к приключениям, рожденная спокойной жизнью при социализме. Сейчас и так приключений хватает, а тогда многим было скучно. Потом выяснилось, что политотдел проверял настроения личного состава. Если отсечь сонные политзанятия, то через пару месяцев жизнь начинает казаться сносной. К физподготовке привыкаешь, а занятия по специальности – даже интересно. Теория подрыва, безопасность, разминирование учебных мин вероятного противника, тест на выдержку (это когда у тебя в руках шашка с горящим шнуром, а бросать ее можно только по команде), и взрывы, взрывы, взрывы. В холодной волгоградской степи впервые оценил простой совет: смотреть вверх, когда тебя накрывает осколками породы. Семь раз за службу накрывало. Страшно, конечно, но шаг в сторону – успеваешь. Выпуск, практика на Западной Украине, лук с грядки и парное молоко из котелка, драка с местными, тревога, транспортный самолет…. Через 10 часов самолет выплевывает нас на бетон аэродрома, который с воздуха кажется речкой и лесом. 5 утра, над нами кружит комар размером с бомбардировщик. В километре от нас раздвигается сопка, из нее выезжает маленький самолетик и практически вертикально пропадает в небе. Первое впечатление, что никто не знает, куда нас девать. Солнце в зените, появляется майор и виртуозным матом определяет нас пешком за 12 км на сборный пункт. Не проходит и суток, как мы все оказываемся свежесформированной путевой ротой, правда, пока вне штата, а значит, вне питания. На решение вопроса с едой уходит еще полсуток и – «Машка, дай! Машка, дай!». Ничего сексуального в этих криках нет. Под такой рефрен проходит согласованное выпрямление ломами железнодорожного пути. Строительство железнодорожной станции Ургал обогатило меня открытием, что 8 человек при помощи 4 клещей легко переносят рельс весом почти полторы тонны. Не прошло и трех месяцев, как отцы-командиры все-таки определили молодых специалистов работать, пардон, служить по специальности. К новому и окончательному месту службы я ехал, сутки трясясь от холода в кузове грузовика с едой. Приехал днем: сопка, припорошенная снегом, несколько палаток, три офицерских вагончика... Мрачный прапорщик выдал мне матрас и отправил в роту. Захожу – кромешная тьма и ощущение большого количества людей. Никто не разговаривает. Проверка ненавистью... На следующий день вызывают за печку, там человек 7 и претензия от парня с коричневыми зубами чифириста: «Ты брагу застучал?». Не успеваю сформулировать, ослепляющий удар сбоку. Наугад пробиваю, попал. Набрасываются остальные, прикрывая голову, отступаю. Не преследуют. Вдруг сверху, со второго яруса, удар ногой по голове, ловлю ногу, сажаю человека на пах на грядушку (спинка кровати). И опять никто не разговаривает, как будто ничего не случилось. Но к вечеру выясняется, что проверку прошел. Должен отметить, что в советской, да, думаю, что и в российской, армии с первого месяца прививается генетический ужас перед старшим призывом. И тот, которому я попал, оказывается, был на полгода старше. Я не знал... Комбаты в нашем батальоне меняются, как перчатки, раз в полгода. Потому что раз в полгода происходит либо бунт, либо самоубийство, либо несчастный случай. После которых нас на вертолете посещает военная прокуратура, и на пару месяцев воцаряется подобие дисциплины. Видимых результатов смена командира не приносит, а начальник штаба и зампотех демонстративно презирают всякого нового начальника. Оба они под два метра ростом и решительны, в связи с чем пользуются авторитетом среди личного состава. Примерно таким же авторитетом пользуются и «бичи» – здоровые мужики с несколькими рабочими специальностями и невнятным прошлым, которые занимаются квалифицированными работами и демонстративно не приходят в кассу, если им начисляют меньше тысячи рублей. Их вагончик стоит под сопкой. Столица БАМа Тында – это Западный участок. Там строят гражданские, и регулярные телевизионные репортажи на Большую землю идут именно оттуда. На нашем, Восточном участке, условия тяжелее, поэтому здесь заключенные, которые валят просеку, и за ними – солдаты. На политзанятиях нам объясняют, что КВЖД построена проклятым царизмом так, что в некоторых местах проходит на расстоянии артиллерийского выстрела от китайской границы. А БАМ на 600 км севернее. Нас это не очень радует. Зимой обычно 40 – 45 градусов мороза. Иногда день актируется, когда температура опускается ниже 55. Не из гуманизма, конечно, просто у техники рамы лопаются. Зато развиваешь смекалку, когда надо справить естественную нужду при минус 62. Но, с другой стороны, СССР – фантастически богатое государство! Простой солдат одет в «бамовский» костюм на гагачьем пуху. Который, пока не замаслился, не весит ничего. Некоторые норовят и уволиться в расшитой новой «бамовке». И, уж как минимум, с татуировкой на все предплечье, где на фоне солнца олень перелетает через рельсы... За месяц до дембеля нас снимают со всех должностей и формируют роту для дембельского аккорда – ковырять мерзлоту и строить заборы. И сразу видна польза политработы. Меня выдергивают писать комсомольские протоколы за весь год. Творчество в теплом клубе хочется растянуть как можно дольше. Пишу, как комсомольцы гордо говорят, что за прошедший год батальоном построено 40 километров насыпи под две желдорколеи. Это правда. И мой труд там тоже есть, и за свою медаль «За строительство БАМа» мне не стыдно. Те, кто пойдет за нами, класть будут одну ветку, движение реверсивное. Не знаю, сейчас, через 30 лет, положили вторую ветку или нет, раз отмечают юбилей, наверное, БАМ все-таки нужен. Я писал домой, чтобы к возвращению мне купили бутылку шампанского и шоколад. И обиделся на маму, когда меня ждала бутылка водки. Мама не поняла, чего я хочу...