
Иранские дети на праздновании 35-летия Исламской революции. Мешхед, 2014 год
Фото: WIkipedia / Sonia Sevilla
День 1 февраля 1979 года (12 бахмана 1357 года по календарю солнечной хиджры) в иранском Тегеране выдался особенным. Буквально вчера столица бурлила, в городе не утихали столкновения между протестующими и лояльными властям силовиками. Правда, кому именно хранили верность солдаты с полицейскими, понять уже было трудно. Шах Мохаммед Пехлеви две недели как бежал из страны спустя год непрерывных манифестаций против своего правления. Оставалось только спешно назначенное монархом правительство Шахпура Бахтияра. Тот искренне верил, что причиной всех бед страны был лично Пехлеви, а без него иранцы легко примирятся между собой.
Но Бахтияр, рафинированный западник-либерал, не вызывал симпатий ни у людей в форме, ни у тех, кто им противостоял. Между тем Иран и его столица всё глубже погружались в хаос. Повсюду валялись перевёрнутые автомобили, горели жилые дома и магазины, прежде всего, торговавшие неприемлемым для ревностных мусульман спиртным. А в двенадцатый день месяца бахмана Тегеран будто вымер.
Рано утром десятки тысяч людей устремились к аэропорту «Мехрабад», чтобы встретить лидера исламистской оппозиции — Рухоллу Хомейни. Муниципальным властям пришлось даже учредить специальную комиссию, чтобы разместить всех желающих увидеть аятоллу и избежать давки. Несгибаемый борец с шахскими порядками вынужденно провёл за рубежом 15 лет. Лишь теперь, когда его главный враг уже сам покинул Иран, Хомейни возвращался на родину из Парижа.
Хомейни в тегеранском аэропорту, 1 февраля 1979 года
Фото: Wikipedia / Sa.vakilian
В 09:27 по местному времени чартерный «Боинг» компании Air France сел в «Мехрабаде». Аятоллу встречала толпа ликовавших поклонников: считается, что в событии поучаствовали до трёх миллионов человек. Из аэропорта Хомейни на вертолёте устремился к кладбищу Бехешт-Захра, чтобы почтить память павших борцов с монархией. Там аятолла выступил с речью перед собравшимися сотнями тысяч иранцев:
«Я благодарю народ за принесённые им жертвы, я выражаю глубокое соболезнование матерям, потерявшим своих детей, и разделяю их горе. Я соболезную отцам, потерявшим своих сыновей, сыновьям, потерявшим своих отцов. С самого начала существования шахский режим Пехлеви был незаконным».
Один из сопровождавших героя дня корреспондентов, канадец Питер Дженнингс, ещё на борту «Боинга» спросил Хомейни, что тот чувствует, возвращаясь домой после многих лет изгнания.
«Ничего», — бросил собеседник.
Сторонники позже трактовали лаконичный ответ в позитивном ключе, мол, их лидера просто закалила долгая борьба, освободив от лишних и пустых эмоций.
Критики расценивали реплику как одну из немногих честных в жизни политика-священнослужителя. По их мысли, бывший изгнанник и будущий правитель действительно не испытывал ничего тёплого к своей стране и её народу. Так было проще навязать Ирану свою диктатуру — ценой многих тысяч уничтоженных жизней и искалеченных судеб.
Островок условной стабильности
К началу 1978 года персидская монархия выглядела одной из самых прогрессивных восточных стран. От соседей её отличали высокие темпы экономического роста, образованное население и внешне вестернизированная жизнь: с одеждой по западной моде, общенациональной любовью к футболу, поп- и рок-группами и, наконец, своим кинематографом по голливудскому образцу. Казалось, президент США Джимми Картер нисколько не лукавил, назвав 31 декабря 1977 года шахский Иран «надёжным островком стабильности в одном из наиболее неспокойных регионов мира».
Картер (стоит) произносит ту самую речь, справа от американца — шах Мохаммед Реза. Тегеран, 31 декабря 1977
Фото: Wikipedia / U.S. National Archives and Records Administration
Однако эта стабильность во многом представляла желанный образ. В 1970-х годах любовь шаха Мохаммеда Резы к строительству крупных инфраструктурных объектов и масштабным социальным программам обернулась гиперинфляцией. Власти пытались сбить её темпы наказаниями для «спекулянтов». Это возмутило торговцев на иранских базарах: там испокон веков жили по законам свободного рынка, без какого-либо государственного регулирования.