Когда мне было 15 лет, старший товарищ по какому-то поводу спросил меня, верю ли я в любовь. Я тогда мгновенно ответил «да» — потому что а как иначе, — но с тех пор много возвращаюсь к этому вопросу и думаю, а что именно он у меня спросил.
Если это был вопрос сродни «Веришь ли ты в инопланетян?», то есть верю ли я в то, что любовь существует, то это странный вопрос. Глупо отрицать то, что испытали на себя миллиарды людей. Верю ли я в любовь как в Бога, как в могущественную, всепобеждающую светлую силу? Это более сложный вопрос, в разные периоды жизни я отвечал на него по-разному. Верю ли я, что любовь может быть зла? Хм, а любовь ли это тогда?
Минуточку, а что такое любовь?
Собственно, об этом — новый номер Republic-Weekly. Ответить не беремся, но поговорить хотим.
Виктор Вилисов пишет о любви как о заботе и обостряет ее терапевтическую функцию контекстом больших катастроф. «Любить во время катастроф значит любить политически», — пишет Вилисов, и с тех пор, как он прислал свой текст, я много думаю об этой фразе. А потом думаю о политике как оппозиции любви. Если политика бесцеремонно вторгается в частные жизни и подчиняет их себе, подчиняет ли она и любовь? Что сильнее: любовь или политик? Это какой-то неожиданно новый для меня вопрос. С другой стороны, ну та еще новизна, конечно. Камон, леди Макбет.
Конфликту, а также симбиозу, любви и политики посвящен новый текст политолога Клима Бакулина (псевдоним). Он рассказывает несколько ярких лав сториз кровавых тиранов и диктаторов — ну и избранниц этих кровопийц, понятное дело. От Елены Чаушеску, построившей благодаря своему положению фейковую научную карьеру и расстрелянную вместе с мужем, до перуанской первой леди Сусаны Хигучи, бросившей политический вызов своему мужу. Где там любовь? Есть ли она там вообще? Интересно, конечно, что бы ответили на вопрос моего старшего товарища герои этого текста.
Любовь как свобода, любовь как похоть, любовь как вечная молодость — это любовь из текста социолога Полины Аронсон про отношения и секс в новой российской эмиграции. Поразительные наблюдения: у многих уехавших на новом месте повышается либидо. Люди влюбляются, находят новые формы отношений, в разы больше, чем в мирной жизни, занимаются сексом — как так вообще? Аронсон уже несколько лет пытается ответить на этот вопрос. Промежуточные результаты исследования — здесь.
Полина Барскова исследует культуру блокадного Ленинграда. Барскова изучает и любовь — и называет ее любовью болезненной:
«Когда меня просят написать о том огромном болезненном и нам не вполне понятном, что называется блокадной любовью, я ощущаю протест и свою недостаточность перед этой задачей», — сразу оговаривается Барскова, но тем не менее за эту задачу берется.
Ее текст — о любви как спасении и любви как ужасе, о любви на фоне большой смерти, большого коллективного страдания, да и просто-напросто голода. Барскова ближе других авторов этого номера подбирается к вопросу, способна ли любовь спасти мир, касаясь и другого тяжелого вопроса — а стоит ли этот мир того, чтобы его спасать? Стоит ли он любви? Прямого ответа она нам, конечно, не даст, но давайте читать и думать вместе.
Казалось бы, вся любовь из материалов, описанных выше, — это любовь как выбор, любовь, конечно, порой социально неравных, но взрослых людей. Осознанная любовь, короче. А как быть с любовью врожденной, естественной? Например, с любовью родителя и ребенка.
Я задаю этот вопрос педагогу Диме Зицеру, у которого только что вышла книга «Любовь в условиях турбулентности», и он качает головой:
«Когда говорят, что родительская любовь — это нечто само собой разумеющееся, эта позиция не просто неверная, а крайне опасная».
Зицер не то чтобы не верит в иррациональную любовь. Верит, но отвергает. Он выступают за любовь «прикладную». «Любовь — это всегда глагол», — говорит он. То есть по Зицеру любовь — это буквально про «что делать».
Его книга — сборник практических советов. Он предлагает конкретные решения и сценарии в конкретных ситуациях, некоторые из них мы вспоминаем в интервью, но в основном говорим именно что о любви. Причем не про то, что значит любовь, а что значит любить.
Есть версия, что «любовь» и «любить» — два слова с совершенно разным значением, лишь по какой-то случайности обладающие общим корнем.
2020-е — страшное время для мира, а для России и подавно. Это время, как будто исключающее любовь, уничтожающее ее. Но вот ведь парадокс: если меня попросят назвать символ этого времени, я не назову букву Z, не вспомню фашистский салют Илона Маска или арабскую вязь на черных флагах исламских террористов. Мне не кажется, что визуальные образы времени — это значок ФСБ, кремлевская звезда, красная кепка Трампа или желто-черный значок ядерной опасности.
Символом этого страшного времени для меня останется сердце, которое с подачи Алексея Навального показывают политические заключенные из клеток и аквариумов на судах. Два пальца одной руки, два пальца другой. Вот она — победа.
Последний материал выпуска — это последнее слово адвоката Дмитрия Талантова, осужденного на семь лет за несколько антивоенных постов. Его последние слова перед приговором: «Я тебя люблю».
Любовь победит? Конечно, победит. Если мы ей поможем.
