Обед политкаторжан, предположительно из литовских «лесных братьев». Инталаг, Северный Урал, 1951 год
Фото: Kaunas 9th Fort Museum
В разных государствах преемникам очередного почившего диктатора редко когда получалось по-быстрому разобраться с доставшимися проблемами. Годы, а то и десятилетия безжалостных репрессий, массовых казней и повальных арестов создавали особую реальность. Сохранять её означало нести колоссальные издержки, а любые попытки переформатировать привычные порядки вели к новым рискам. Из двух зол приходилось выбирать наименьшее.
Весной 1953 года в такой ситуации оказалась группа советских руководителей, осуществлявших коллективное руководство после смерти Иосифа Сталина. Ревизия наследия покойного началась, едва остыл его труп. Прежде всего, предстояло менять неповоротливую махину ГУЛАГа: не столько из гуманизма, сколько по соображениям эффективности. Гигантский «архипелаг» пожирал слишком много средств и приносил чересчур мало выгоды.
27–28 марта 1953 года первой ласточкой стал указ о массовой амнистии. Благодаря нему на свободу вышло больше миллиона человек, примерно половина советских заключённых. Иронично, что это решение пролоббировал Лаврентий Берия — человек, чьё имя больше ассоциируется с расстрелами и лагерями. В конечном счёте добрая воля сталинского эпигона обернулась смертью для него самого.
«Нет почти ни одной семьи, где кто-нибудь не сидит»
Есть один нехитрый трюк, объединяющий советскую власть с современными инфлюенсерами в cоцсетях. Если вторые выкладывают контент, потому что «подписчики часто спрашивают», то первая неизменно принимала то или иное решение «по просьбам трудящихся». Впрочем, советские трудящиеся действительно любили писать своему высшему начальству. И те порой даже читали их обращения.
Один из пиков этой эпистолярщины пришёлся на лето 1953 года, вошедшее потом в историю как «Холодное» благодаря одноимённому перестроечному фильму — повествующему как раз о последствиях амнистии в ГУЛАГе. К слову, первые послесталинские июнь-август в европейской части СССР действительно выдались прохладными. Например, в Москве лето 1953-го со среднеиюньскими 15–16 °С считается одним из пяти самых неласковых за весь ХХ век.
Похороны Сталина, 9 марта 1953 года
Фото: Wikipedia / U.S. Army Major Martin Manhoff
Некоторым гражданам это не мешало радоваться летним дням. Тем более, что советские Кавказ или Центральная Азия от температурных аномалий тогда не страдали. Как раз из таджикского Сталинабада (ныне Душанбе) в Кремль ещё весной 1953-го пришла до предела радостная анонимка:
«Улицы полны народом. На лицах улыбки, в глазах радость. Крепкие рукопожатия, возгласы поздравлений. […] В чём дело? Почему такое торжество? Вот некоторые возгласы и отрывки бесед: "Ай да Клим!" — "Широкий размах!" — "Клим рубит с плеча…" — "Клим наш" … "Докажем, что ты прав, наш Клим". […] Ведь уже нет почти ни одной советской семьи, из которой кто-нибудь не сидит в тюрьме, [но] за что? [Украденные или перепроданные] пачка папирос, коробка спичек, кило мяса»
— Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. Р-7523. Оп. 58. Д. 130. Л. 24.
«Наш Клим» — это бывший нарком обороны Климент Ворошилов. С 15 марта 1953-го этот деятель юридически возглавлял СССР как председатель президиума Верховного совета. Именно ворошиловская подпись стояла под указом от 27 марта, возвещавшего нежданную свободу для сотен тысяч советских граждан. Так что неискушённые в деталях государственного устройства обыватели сперва окрестили амнистию ворошиловской; «бериевской» в народе и историографии она станет лишь годы спустя. Ворошиловским тот указ называл и первый летописец советских репрессий — Александр Солженицын. Будущий нобелевский лауреат впоследствии оценивал амнистию 1953-го резко негативно: «проведённая в поисках популярности у народа, [она] затопила всю страну волной убийц, бандитов и воров, которых с трудом переловили после войны».