Игорь Эбаноидзе
У Томаса Манна в этом году две юбилейные даты — 150 лет со дня рождения (между прочим, родился он в один день с Пушкиным, 6 июня) и 70 лет со дня смерти (12 августа). Фигура и политическая позиция немецкого классика в последнее время стали особенно актуальны для антивоенной российской эмиграции: непримиримый борец с нацизмом, он эмигрировал в 1933 году, был лишен немецкого гражданства в 1936-м, а во время Второй мировой вел из США радиопередачи, в которых призывал немцев к сопротивлению и даже оправдывал бомбардировки немецких городов союзниками. После окончания войны Манн отказался вернуться в Германию, поддерживал жестокую политику победителей и продолжал критиковать немцев, настаивая на их коллективной ответственности.
О специфическом послевоенном патриотизме писателя и реакции на него немецких интеллектуалов в рубрике «Воскресная проповедь» рассказывает филолог и переводчик Томаса Манна Игорь Эбаноидзе.
Не только в немецкой, но и во всей мировой литературе XX века нелегко найти фигуру такого же масштаба и значимости, как Томас Манн. Интеллектуальное и художественное обаяние его «романов идей», эссеистика, делающая фактом литературы самые абстрактные философские концепции, страстные политические выступления, ухватывающие самую суть и идейные корни текущих явлений, неповторимое сочетание глубины и иронии в его творчестве — все это уже более столетия привлекает к себе множество новых читателей во всем мире. Мало к кому в немецкой литературе в большей степени применимо понятие национального классика — как по тематике, так и по характеру творчества. А во время Второй мировой войны его имя, по словам писателя Иоганнеса Бехера, «для тысяч и тысяч людей во всем мире означало ни много ни мало как веру в Германию и надежду на нее в самые темные времена ее истории».
Тем удивительней, что в середине XX века Томас Манн стал на своей родине объектом ожесточенной критики и даже ненависти. При этом широкий публичный выход эта враждебность нашла не во времена нацизма, когда ее диктовала власть, лишившая эмигрировавшего писателя немецкого гражданства, а уже после падения гитлеровского режима.
Как выразился тогда немецкий публицист Г. Лестибодуа, «мы готовы примириться со всем миром, но только не с Томасом Манном».
О более актуальном на повестке дня вопросе — насколько весь мир готов примириться с Германией, — речи у критиков Манна не шло.
В годы войны в своих радиообращениях из Америки Томас Манн призывал немцев, апеллируя к их чувствам стыда и гордости, к разуму и просто к инстинкту самосохранения, самим освободиться от нацистского режима или, по крайней мере, не препятствовать его падению. Поскольку публичной реакции на эти тайком прослушиваемые в Германии передачи быть не могло, трудно судить о том, каким было отношение к ним у немецких слушателей.
Если верить послевоенным критикам Томаса Манна, «глухие в этом народе их все равно не слышали, меж тем как знающие среди нас знали всегда куда больше того, что в них говорилось». Но если все действительно обстояло так, как уверяет здесь писатель Франк Тисс, это лишь усугубляет дело. Манн называл конкретные цифры жертв нацистского режима в разных странах, рассказывал не только о концлагерях, но и о «поездах смерти», в которых узники уничтожались на перегонах между станциями, — если «знающие» в Германии все равно знали во время войны «куда больше», то это накладывает на них дополнительную моральную ответственность.
Но национальное чувство немцев Томас Манн задел не столько своими радиообращениями к нации, сколько своим отказом возвращаться на родину из США, гражданином которых он стал в 1943 году. Триггером послужило открытое письмо Вальтера фон Моло, бывшего коллеги Томаса Манна по президиуму Прусской академии художеств, в котором тот призывал писателя вернуться в Германию. Возможно, Манн мог бы просто не отвечать — такого мнения придерживался, в частности, философ Карл Ясперс, к позиции которого мы еще вернемся. Однако в письме фон Моло содержались такие характерные посылы и стереотипные представления, что Манн просто не смог на него не ответить.