До войны кинокритик Алексей Артамонов был программным директором Фестиваля дебютного кино в Новой Голландии в Петербурге, курировал спецпрограммы на многих других смотрах и считался одним из самых востребованных специалистов в индустрии. Весной 2022-го он бросил все и уехал в Узбекистан. Почему именно туда? Каково ему жить среди тех, кого раньше он видел только как трудовых мигрантов в России? Можно ли построить культурные институты в незнакомой стране со своими традициями? Обо всем этом Артамонов написал в очень личной колонке для Republic-Weekly.
Много ли вы знаете об Узбекистане? Мои знания до переезда сюда в марте 2022-го, честно сказать, ограничивались расхожими клише — в общем, колониальными: что трудовые мигранты оттуда массово едут в Россию (на самом деле с пикового 2014 года их количество в стране постепенно уменьшается), что Бухара — сказочный восточный оазис в пустыне (дух древности этого места действительно сложно не экзотизировать, но я понятия не имел, например, что его населяют в основном таджики), что Ташкент — город хлебный (правда, лишь наполовину, потому что западная хлебная культура здесь на равных сосуществует с восточной рисовой) и что Узбекистан, скажем, родина плова (другие страны Центральной Азии тут бы поспорили, да и национальные государства на этой территории возникли лишь при большевиках, до этого государственные образования здесь строились совсем не по этническому принципу). Место для эмиграции я выбирал скорее от противного. Грузию и Армению, самые популярные направления, отмел сразу же, потому что боялся быть обреченным на инцестуозную диаспоральную жизнь, когда не можешь выйти в бар, не встретив богемных знакомых из Москвы или Питера. Немало времени в своей жизни проведя в Тбилиси, я прекрасно знал, насколько сложнопроницаемы там границы между российскими и местными сообществами.
Пройдя за пару недель с 24 февраля известный путь от «ни за что не уеду, буду бороться» до «протест провалился, а карьера окончена», я отчетливо ощущал необходимость строить новую жизнь, совершенно не представляя, какой она могла бы быть.
И мне хотелось выстраивать ее не с бизнес-релокантами (ненавижу этот эвфемизм, выдуманный людьми, не способными назвать себя мигрантами; по-моему, смешно, что в Узбекистане нас называют репликантами), а с местными жителями, с которыми я мог бы разделить общие ценности и интересы. И хоть я совсем не думал тогда о деколониальных настроениях, усилившихся, понятно, после начала войны, и о том, что знаменитое узбекское гостеприимство (во многом мифологизированное советской властью во время эвакуации) не особо распространяется на культурное поле и «специалистов» из метрополии, мои ставки все же оправдались, и люди из локального сообщества для меня теперь зачастую больше «свои», чем многие оставанцы или уехавшие.
Но тут, конечно, есть свои нюансы.