Прошу слова: Нью-Йорк как село Степанчиково — Зохран Мамдани и Фома Опискин

Типаж Зохрана Мамдани, кандидата в мэры Нью-Йорка, вывел Достоевский в повести «Село Степанчиково и его обитатели». Сходство заметил наш читатель Вадим Россман. В рубрике «Прошу слова» мы публикуем тексты подписчиков Republic. На этот раз аллюзия на русскую литературу из американской политики.

«Я задыхаюсь от вашего хлеба. Ваши перины давят меня. Ваши конфеты были для меня кайенским перцем», — так обращается приживальщик Опискин к приютившему его помещику Ростаневу. То же самое в адрес США и капитализма говорят молодые яппи в куфиях голосом кандидата в мэры Мамдани, который стал новой инкарнацией Фомы Опискина.

Крупный, статный, по-военному решительный, но неумный хозяин усадьбы Егор Ростанев, в прошлом гусарский полковник, — герой повести — превращается буквально в ходящего на цыпочках угодника, чтобы не потревожить и не прогневать своенравного приживальщика Фому Фомича Опискина. Помещик Ростанев боится нарушить «мир» в доме, все свои решения согласовывает с Опискиным и изо всех сил старается ублажить его причуды.

Фома Фомич становится у Ростанева главным управляющим и моральным советником — «совестью дома». Вокруг него складывается коалиция наиболее невротичных домочадцев («маменька» и ее кликушествующие компаньонши), которые буквально души не чают в моралисте Фоме. Массовка — в виде Обноскина, Мизинчикова и других — хоть и не в восторге от Фомы, поддакивают и не смеют ему перечить. Тематика грехов, борьбы со страстями, презрение к деньгам и чинам и богатству переполняют речи Фомы, который позиционирует себя бессребреником, действующим из любви ко всем людям.

Фому Фомичу порядки в доме Ростанева, у которого и за чей счет он живет, кажутся глубоко порочными и постыдными. Он докучно и часами наставляет домочадцев и буквально терроризирует их своими нравоучениями. Так он стыдит белокурого отрока Фалалея за излишне чувственное исполнение танца к русской плясовой песне Камаринская. Упрекает дочь Ростанева в недостаточной кротости. Корит самого Ростанева за его воспитание и стыдит за тайные и взаимные чувства к гувернантке своих детей и даже заставляет сбрить бакенбарды. Опискин криминализирует даже воспоминания. Попрекая полковника за «самолюбивость и бахвальство» — за одно упоминание о своей службе в полку и привязанности к нему солдат и однополчан, — Фома противопоставляет ему себя: «почему же я не хвастаюсь ничьими слезами». Престарелого управдома Фома заставляет зубрить французские фразы и изъясняться ими, чтобы поставить дом на, так сказать, прогрессивный, современный лад. Для полноты «прогрессивизма» у Фомы даже есть своя экологическая зеленая повестка («Сохраните леса, — говорит Опискин — ибо леса сохраняют влажность на поверхности земли»).

Удрученный издевательствами над домочадцами и в какой то момент отчаявшись, Ростанев пытается откупиться от Фомы и просит за очень крупную сумму покинуть его дом. Но тем только навлекает на себя негодование Опискина, которому опять удается внушить помещику чувство вины. Ростаневу приходится буквально на коленях каяться в своей щедрости, ибо оказывается, что своим предложением денег он оскорбил Фому, выказав спесивость и распущенность. (Фома всячески куражится над Ростаневым, не преминув в очередной раз выразить презрение к деньгам: «Я пройду по вашим кредитным билетам и буду сыт благородством души своей».) Чтобы загладить вину, говорит ему Фома, вы должны теперь совершить «множество подвигов».

Проповеди и программа улучшения нравов Фомы — это, конечно, аналог «прогрессивизма» Мамдани, который тоже охотно произносит моралистические тирады и грозится навести свои порядки в погрязшем в грехах Нью-Йорке.

Прибыв из Уганды в столицу мировых финансов, семья Мамдани немедленно засучила рукава и приступила к своим урокам нравственности. Как и у Фомы для каждого домочадца, у Мамдани нашлись cвои нотации. Мамдани заявляет, что никаких миллиардеров и толстосумов в городе Уолл-стрит быть не должно, так как такое богатство безнравственно. В Нью-Йорке, самом крупном еврейском городе, он обещает создать фронт борьбы с исламофобией, арестовать Нетаньяху и всячески способствовать интифаде и борьбе с сионизмом. В Нью-Йорке, столице бизнеса и недвижимости, он берется взять под контроль домовладельцев и запретить высокую арендную плату, а также национализировать продукты питания через госконтроль над магазинами. Главной опасностью для системы общественной безопасности Зохран объявляет полицию Нью-Йорка, которую описывает как банду расистов и гомофобов. Источником всех экономических и нравственных проблем он, не стесняясь, называет белых американцев, их привычки и предрассудки, а главное — «белые привилегии», которые позволили им «монополизировать власть и медиа». (Почти все медиа в Нью-Йорке уже давно контролируют единомышленники Мамдани.) Налоги он пообещал взимать главным образом в богатых белых районах, чтобы окоротить амбиции толстосумов. За их счет горожане должны быть обеспечены субсидированным жильем, бесплатным транспортом и детскими садами, а малоимущие группы населения — доходом и бенефитами. Такие чрезвычайные налоги на «белых» послужат созданию достойных условий жизни для малоимущих.

Таким образом, подобно Опискину, который не только нравоучительствует, но и претендует на решающее слово в управлении всем имением Ростанева, морализм Мамдани пытается взять под свою опеку не только души ньюйоркцев, но и их кошельки и все их немалое хозяйство.

Речи Мамдани наполнены тем же напыщенным моральным пафосом, что и тирады и инвективы Опискина. При этом экзальтация добродетели наступает в его коммунистической программе. Свою «новую этику» он облекает в социально-классовые одеяния. Кульминации она достигает в защите самой бесхитростной комповестки, которая включает в себя все компоненты программы большевиков за исключением разве что продразверстки, — контроль за рентной платой, создание национализированной системы продуктовых магазинов, введение высоких налогов на белых и богатых, драматическое повышение минимальной заработной платы. (Рецепты благополучия Мамдани хорошо известны и уже привели к коллапсу всех без исключения стран их принявших, включая самые развитые.) По сути его программа нравственного возрождения великого города сводится к тому, что он называет «демократическим социализмом», который он пытается продать американцам как наследие Мартина Лютера Кинга.

Опискин в повести с основаниями позиционирует себя как человек, который много страдал и унижался («ради генеральского хлеба»). Он воплощает самолюбие, оскорбленное всеми прежними неудачами. В этом и состоит причина его успеха, так как Ростанев «стыдился даже предположить в человеке дурное» и приписывал все неблагородные поступки Фомы «прошлым страданиям» и бедам.

Мамдани же нередко приходится самому изобретать страдания. По его версии, его семья стала жертвой исламофобов еще в Индии. На него тяжелым бременем также якобы легли тяготы иммиграции, хотя его недавняя гламурная свадьба, по свидетельству прессы, проходила с большим, прямо царским размахом и с многочисленной вооруженной охраной. Зохран любит подчеркивать, что не владеет даже автомобилем. А в заявлении в университет он буквально выдавал себя за афроамериканца, сломленного годами опрессии.

Подобно тому как Опискин заставляет Ростанева каяться за свое щедрое предложение денег, чтобы он покинул его дом, и принуждает его к обращению к нему как к «вашему превосходительству», Мамдани и его круг «прогрессистов» (нередко в куфиях) вынуждают политиков и оппозиционных им интеллектуалов непрерывно каяться за свои невольные преступления, за свое воспитание и за саму принадлежность к западной цивилизации. Мамдани знает, как поддерживать комплекс вины ньюйоркцев в тонусе, постоянно вворачивая идеи колониальной вины, которыми, как оказалось, ньюйоркских ростаневых легко уязвить.

Опискин, пользуясь тем, что его невозможно напрямую осудить без риска прослыть «нравственно глухим», заставляет хозяев плясать под свою дудку. Подобно этому Мамдани с подчиненными ему группами лоббистов и полезных идиотов используют аналогичный прием, управляя риторикой крупных игроков через угрозу «общественного осуждения». Ради сохранения «коалиции» и чтобы не прослыть исламофобами, лидеры Демократической партии США уже делегировали все полномочия Мамдани. При этом идейный и моральный шантаж заменяет им реальную власть. Ведь и Опискин, и Мамдани позиционируют себя немыслимыми правдолюбцами. Отметим в скобках, что Опискин, по замыслу Достоевского, по-видимому, как раз и был пародийным портретом социалистов и петрашевцев (примечательно, что вечерами Фома сочиняет книгу о «производительных силах»).

Подобно тому как Егор Ростанев опасается огорчить Опискина и потерять одобрение домочадцев, так и часть элиты Демпартии соглашается на компромиссы с радикальными и агрессивными пропалестинскими группами, боясь обвинений в «несовременности» либо «недостаточной поддержке». Элита Демпартии при этом нередко напоминает маменьку и ее компаньонш, которые по-кликушески причитают, когда Фома Фомич в очередной раз грозится от них уйти. Демпартия надеется «замирить» всех, но по факту становится рабом капризов альянса крайних леваков и исламистов. Реальная власть сосредотачивается у тех, кто умеет играть на чувствах вины и страха большинства.

«Ты — возвышенный человек, Фома. Я подлец пред тобой, Фома. Как я мог быть так подл … на коленях готов просить прощения», — признается Фоме раскаивающийся Ростанев. В подобном духе вторят ему и ростаневы из еврейской общины Нью-Йорка.

Сатира Достоевского находит таким образом прямое продолжение в современной политической жизни, где угождение меньшинствам превращается из свободного выбора в вынужденную тактику выживания. Ростанев — это архетип прекраснодушного лидера, который ради мнимого общественного мира теряет самостоятельность и точку опоры в себе.

Разумеется, между Мамдани и Опискиным есть важные отличия. Хотя Фома Фомич и требует величать себя «вашим превосходительством» и заставляет Егора Ростанева признать, что он заслуживает чина генерала, трудно представить его себе в костюме и в галстуке баллотирующимся в мэры Степанчиково или, скажем, Санкт-Петербурга. Опискин немолод, происходит из нижних слоев общества и немало испытал в детстве. Зохран Мамдани молод и происходит из очевидно привилегированных слоев. Однако он вынужден имитировать страдания людей третьего мира (для этого выпускник Боудин, одного из самых элитных американских колледжей, на камеру несколько раз ел руками) и представлять себя лишенцем — бедным иммигрантом, мусульманином, страдающим от исламофобии, жертву клеветы и нападок и, конечно, выходцем с бедного порабощенного континента. (При этом проживает зажиточный перспективный молодой градоначальник в дорогой квартире, которую снимает по льготным ценам для людей с низким доходом.)

Наконец, если Фома — персонаж сугубо индивидуальный, то Мамдани — это социальный тип, не менее, а скорее более распространенный сегодня, чем дети лейтенанта Шмидта в послереволюционной России. Зохран — это прототип и старший брат великого множества загостившихся на Западе моралистов. В этом амплуа подвизаются, например, отец Мамдани, профессор постколониальных исследований в Колумбийcком университете, лидер прохамасовских студенческих протестов Махмуд Халиль или Омар Фатех, кандидат в мэры Миннеаполиса. Последний, не стесняясь, объявил «белых» «главной внутренней угрозой Америки». Мамдани, безусловно, из них самый отвязный и харизматичный и соотносится с остальными сиротами и жертвами империализма как Остап Бендер с Шурой Балагановым. Всех этих моралистов объединяют риторическая фиксация на собственной виктимности — от колониализма и капитализма — и враждебность самим основам западной цивилизации: идеям свободы, частной собственности и свободного предпринимательства. Интересно, что отец Мамдани, профессор Колумбийского университета, даже исламский терроризм объясняет не религиозным фанатизмом и предписаниями сур Корана, а представляет просто преображенным и трансформированным насилием западного империализма.

С Фомой тем не менее у всех у них немало общего. Если Опискин, по своему собственному признанию, с юности мечтал написать сочинение, от которого «затрещит вся Россия», то Мамдани хочет cтать градоначальником в Нью-Йорке, да так, чтобы от этого затрещала вся Америка и посыпались основы капиталистической цивилизации толстосумов. Как Опискин, так и Мамдани злоупотребляют гостеприимством ростаневых и эффективно эксплуатируют их благородство и моральные принципы, чтобы лучше и смешнее поглумиться над ними и разрушить тот дом, который дал им приют и благами которого они годами пользуются.

В одном из эпизодов повести Ростаневу докладывают, что к нему пришли люди из Капитоновки: откупиться хотят. Прошел слух, что и их приписывают в ведение Фомы Фомича. В роли капитоновских ходоков сейчас оказываются граждане многих штатов и городов США, которые законно волнуются, не запишут ли их в подведомственные загостившимся моралистам юрисдикции. Тогда им очень скоро обязательно придется, подобно обитателям села Степанчиково, «среду четвергом почитать».

Особую угрозу этим городам и юрисдикциям, несомненно, представляют собой многочисленные ростаневы, которые — в силу своей деликатности и недалекости — позволяют фомам фомичам и зохарам с омарами понукать собой и тиранить обитателей вверенных им степанчиковых, а нередко и более крупных административных единиц.

«Достоин ли я генеральского чина? Я хочу проверить ваш ум», — задает риторический вопрос Ростаневу Опискин, припирая его этим вопросом к стенке.

«Достоин ли я звания градоначальника? На кону ваш ум», — как бы вторит ему Мамдани, с недоумением поглядывая на огорошенных еврейских избирателей, некоторые из которых уже висят у него на плече.

Исход выборов пока окончательно не предопределен, хотя налицо явное превосходство и триумф новой редакции Фомы. Все будет зависеть от степени размягченности морали и ума многочисленных нью-йоркских избирателей. Быть может, пора им прислушаться и к мнению племянника — от его лица ведется повествование — о стареющем дядюшке. Ведь Ростанев начал «почитать среду за четверг» и стал человеком, которого «не может быть смиреннее и на все согласнее».

Тень Фомы Фомича нависла над великим городом. Удастся ли нью-йоркским ростаневым очнуться, оценить перспективы правления Фомы и, оглядевшись, присмотреться к другим кандидатам, в Степанчиково и за его пределами? Ведь в противном случае очень даже может статься, что, как гласит русская поговорка, на безлюдье и Фома может быть дворянином.

Вадим Россман