1991 год в России — это наследник 1917-го? А почему 2011-й им не стал? Может ли опыт Октябрьской революции быть полезен несогласным в 2025-м? Об этом по просьбе Republic-Weekly пишет активист Кирилл Медведев (Минюст считает «иноагентом») — поэт, участник протестов 2011–2013 годов и автор одной из главных песен этого протеста «Стены рухнут».

Я целую свою Русскую Революцию

В ее потные мальчишечьи русые кудри

Выбивающиеся из-под матросской бескозыркиили солдатской папахи,

Я целую ее исцарапанные русские белые руки,

Я плачу и говорю:«Белая моя белая! Красная моя красная!

Веселая моя и красивая…»

Эдуард Лимонов

Краткий курс национального примирения

Как известно, императив российской истории состоит в том, чтобы время от времени разрушать прежнюю жизнь революционным путем, выдирать все с корнем, изводить максимально возможное количество оппонентов, а потом изо всех сил желать примирения. Революционный СССР уничтожил многое из того, что стоило и чего не стоило разрушать. Уничтожение СССР в 1991-м лишило нас не только мрачных тоталитарных декораций, но и вполне прогрессивного освободительного наследия. То, что происходит сегодня, можно трактовать как попытку контрреволюции сверху, которая, по замыслу, должна отменить итоги тридцати лет либерализма и навсегда отделить нас от западной революционной традиции. Попытка эта не приведет ни к чему, кроме крови и разрушений, и нам снова потребуется мириться друг с другом.

Сто с лишним лет, прошедших после революции 1917 года и Гражданской войны, породили множество разных проектов примирения. Евразийцы считали, что большевики должны, уходя от радикального глобализма и западничества, примирить старую и новую Россию. Сталин вводил царские звания, церемонии и погоны, культ князей и царей, выстраивал новый патриотический дискурс, пытаясь объединить народ для победы. При Ельцине примирение стало официальным курсом; впрочем, большинству демократов важно было избавиться от советского наследия, а вовсе не примириться с его носителями. Возникший в ответ антилиберальный союз имперцев, националистов и просоветских коммунистов был первым по-настоящему серьезным примером примирения «красных» и «белых» в постсоветскую эпоху.

Было ли возможно примирение не в реваншизме, а на более позитивной основе? Наверное, да.

«Я помню одних и тех же людей, которых я встречал и в августе 1991-го, и в октябре 1993-го у Белого дома. Они имели очень большие надежды в 1991 году, которые разбились о ельцинские реформы к 1993-му», — вспоминает историк Александр Шубин. Правозащитник Андрей Бабушкин, по его собственному признанию, «в 1991-м и 1993-м защищал Белый дом сначала от ГКЧП, а затем от Ельцина». Станислав Маркелов со своей медбригадой помогал, по волошинским заветам, раненым со всех сторон конфликта. Альтернативного примирения не состоялось, но и красно-коричневый блок утратил импульс на фоне политического разочарования, начавшегося после октября 1993.