Елена Фанайлова
В марте в Издательстве Ивана Лимбаха вышла книга поэта и филолога, профессора литературы Университета Беркли Полины Барсковой* «Сибиллы, или Книга о чудесных превращениях». Жанр книги сама Барскова определяет как «лирическое эссе». Ее героини — Мария Сибилла Мериан, художница и энтомолог, которой, в частности, принадлежит открытие метаморфоза у насекомых, и ее дочь, Доротея Мария Генриетта Гзель, создательница петербургской Кунсткамеры. Две других линии книги посвящены Юрию Тынянову и болезни и эмиграции самой Барсковой — она покинула Петербург четверть века назад. Поэт и журналист Елена Фанайлова прочитала «Сибиллы» как инструкцию для потерявших язык соотечественников.
Проза Полины Барсковой в жанровом отношении — и дневник эмигрантки, и жизнеописание женщин-биологов, ученых XVIII века, одна из которых была собирательницей и хранительницей Кунсткамеры в Петербурге. Пророчества Сибилл, если можно так называть речь персонажей в книге, относятся скорее к будущему науки, чем к будущему России или даже к личному будущему. Это тексты самоосознания и становления человека в чужом ему мире, выбранном, однако, по своей воле. Через опыт Сибилл Барскова смотрит на себя, находящую новый язык на новой земле. Это важнейший опыт для последней волны русской эмиграции.
Фигура Юрия Тынянова — один из главных ключей для прочтения книги. Тынянов, виртуальный литературный возлюбленный Полины Барсковой (ему посвящена отдельная глава книги), был бы европейским модернистом, если бы советская история пошла другим путем. В истории мировой литературы ХХ века — автор класса Виткевича или Гомбровского в Польше, Йозефа Рота в Австрии (впрочем, как и Шкловский, не говорим о Лидии Гинзбург). Это такой хладнокровный межвоенный апокалипсис ХХ века, в том числе с каноническими героями русской литературы, Кюхлей и Грибоедовым.
Собственно, если бы Тынянов жил сейчас и попал в списки лучших писателей Европы, это не был бы удивительный литературный факт. Удивительно то, что до нас дошла эта проза формалистов. Этот корпус текстов сохранил адекватность поколения литераторов, которые осмелились работать там, где закончили старшие, мертвые.
У моей матери в библиотеке был Тынянов, я читала его том в старших классах, с незабвенным образом Вазир-Мухтара. Мать умерла от последствий рассеянного склероза, как и Тынянов, я узнаю эти симптомы в описании Полины, оно сделано на документальном материале. Пациенты остаются эмпатичны, до конца не утрачивают разум и чувства, работу ума, не верьте статье об этой болезни в Википедии. Они медленно утрачивают способность двигаться, это их главная мука. Сейчас эта патология успешно лечится.
Фантомный характер русской культуры предъявлен Барсковой читателю в фантомном же образе Петербурга Петра I. Это очень слабая, ненадежная культура заимствования с Запада, в этом смысле она довольно безответственна, как вторичная, как петровская декорация на болотах. Как ее отменять? Она и так стоит на слабых пушкинских ножках, перефразируя Синявского. Отменять тогда надо павловские и николаевские шпицрутены, тюремные унижения Шевченко и смерть Мандельштама, царские и сталинские репрессии. Это неотменяемая часть русской культуры, в том смысле, в котором современный феминизм и психология патологий говорят о «культуре изнасилования».
Невозможно отменить столетние горе, унижения, боль, разложение морали как свершившиеся исторические факты, как и язык, который их описывает.
Отмена этого опыта будет напоминать предательство с нашей стороны. Это свидетельство живых в защиту мертвых.