Жанна Немцова и Ксения Лученко
Жанна Немцова уже десять лет руководит созданным ею Фондом Бориса Немцова за Свободу** и занимается очень разными вещами — от магистерской программы имени Бориса Немцова в Карловом университете в Праге до замороженных из-за санкций активов сотен тысяч россиян. В 2024 году, незадолго до обрушения системы американских грантов, Жанна уговорила бизнесменов российского происхождения из Силиконовой долины поддержать российские независимые медиа. Грантовая программа «Медиа в меняющемся мире» за два раунда распределила больше двух миллионов долларов между медийными проектами. Ксения Лученко в рамках своего проекта «Ревизия 2.0» поговорила с Жанной Немцовой о настоящем и будущем журналистики в изгнании.
Предупреждение о конфликте интересов: Ксения Лученко состоит в грантовом комитете (жюри) программы «Медиа в меняющемся мире».
«Частные деньги в секторе есть»
— Ты периодически довольно скептически высказываешься про перспективы российской журналистики в изгнании, в этом году вы даже закрыли свою летнюю школу по журналистике.
— Нет-нет, я никогда не относилась к российской журналистике скептически. Во-первых, я сама журналист, пять лет проработала на РБК и почти пять лет на Deutsche Welle*. И ушла оттуда не потому, что разочаровалась в журналистике, а потому что решила сосредоточиться на развитии Фонда Немцова.
Школу мы закрыли по двум причинам. Первая — в 2024 году Фонд Немцова был признан «нежелательной организацией», а приглашать людей из России к сотрудничеству с «нежелательной организацией» — просто безответственно. А школа, которая работала с 2018 по 2024 год, была создана главным образом для молодых журналистов, исследователей и блогеров из России. Она состоялась в последний раз в 2024 году без участников из России, хотя многие писали и говорили, что готовы взять на себя риски, но я была не готова так рисковать.
Вторая причина — сейчас кризис. В первую очередь, конечно, финансовый. Но не только. Например, в 2018 году был расцвет новых русскоязычных медиа. Много молодых людей мечтали работать во вновь создаваемых организациях или в тех, которые уже к тому времени существовали — в «Медузе»**, в «Проекте»**, в «Важных историях»**. Это было модно. Сейчас все они поставлены вне закона, у них все меньше и меньше доступа к источникам информации, потому что они не в России и сотрудничать с ними опасно. И поскольку я человек практический, то я посчитала, что нет смысла заниматься образованием журналистов на русском языке, в ближайшее время они вряд ли найдут себе работу в этом секторе.
Вот поэтому мы и закрыли школу. Но в нашей магистратуре в Карловом университете есть курсы по журналистике. У вас в Черногории, насколько я знаю, тоже можно обучаться медиа.
Выступление Жанны Немцовой на Warsaw Security Forum, 30 сентября 2025 года
Сайт Фонда Бориса Немцова
— Тем не менее ты создала Фонд для поддержки российских независимых медиа, и сделала это незадолго до того, как рухнула система грантовой поддержки через USAID.
— Во многом это совпадение. В конце 2023 года мы с Ольгой Шориной, моим партнером и по Фонду, и по всем другим нашим проектам, начали подозревать, что финансирование не может оставаться на таком же уровне, на котором оно было после начала полномасштабной войны в Украине. Оно будет сокращаться. И нужно искать новые источники — не западные гранты, а другие модели, вероятно, частные. В это же время я разговаривала со своим другом Михаилом Магловым, журналистом-расследователем, о том, что российскому гражданскому обществу нужна своя донорская организация, не зависящая ни от каких государственных денег.
Частные деньги в секторе есть. Но они часто распределяются непрозрачно, доступ к ним имеет узкий круг лиц. Поэтому и получателям грантов, и благотворителям нужна институализация с четкими критериями отбора и грантовым комитетом. А юрлицо, фонд в Америке, я зарегистрировала еще в 2021 году, потому что предполагала, что Фонд Немцова будет признан нежелательной организацией. Поэтому на всякий случай решила сделать вторую организацию, которая никак не будет ассоциироваться с Фондом Немцова, у нее еще такое максимально абстрактное название — Foundation for Democracy and Liberal Values.
В то время я еще носилась с идеей создания фонда венчурных инвестиций и так познакомилась с состоятельным технологическим предпринимателем, который все свои деньги сделал на Западе. Идея венчурного фонда его не вдохновила, и он спросил, какие еще есть варианты. И вот помощь организациям гражданского общества нашла у него отклик. На тот момент в России уже были приняты законы, которые ударили по финансовой модели медиа, в частности, запрет на рекламу у «иноагентов». В общем, идея ему понравилась, и так и появился наш фонд.
Но журналистское сообщество поначалу отреагировало вяло. На одной конференции в марте 2024 года я сказала, что необходимо привлекать частное финансирование — никакого энтузиазма, по моим ощущениям, в аудитории это не вызвало. А потом оказалось, что мы все правильно сделали: пришел Трамп и заморозил USAID. К тому времени мы уже провели первый конкурс и распределили часть средств, и для многих наших грантополучателей эти деньги оказались критически важными. А второй конкурс пришелся как раз на пик кризиса, связанного с переформатированием американской помощи.
Конечно, наш небольшой фонд никогда не закроет дыры, оставленные USAID.
Было бы крайне наивно полагать, что мы такие же могущественные, как американское правительство. И я, конечно, очень беспокоюсь за свое сообщество. Помимо того, что медиа — это важная площадка для общественной дискуссии и часто единственный источник информации, но за всем этим стоят люди. Это несколько сотен человек, может быть, даже тысяча, которые многим пожертвовали ради своих убеждений. И оставлять их без поддержки нельзя.
— Имя основного донора ты не можешь сделать публичным, потому что это его условие?
— Он сейчас думает об этом, но я не могу бежать впереди паровоза. Есть и другие доноры, которые пока тоже не хотят себя называть.
— Хорошо, имена ты не называешь. А сумму?
— В прошлом году в общей сложности мы распределили почти $2,7 млн.
— Первый конкурс вы провели год назад, уже можно подводить какие-то итоги. Что было сделано? Удовлетворена ли ты результатом?
— Мы, кстати, поддерживаем не только медиа как организации, но и авторов нон-фикшн. При нашей поддержке, например, вышла замечательная книга Романа Баданина* и Михаила Рубина* «Царь собственной персоной», которая стала бестселлером. До конца года еще выйдет книга Александры Прокопенко* «Соучастники».
Книга Романа Баданина и Михаила Рубина «Царь собственной персоной»
Фото babook.org
Все медиа, которые мы поддержали, продолжают существовать и делать важную работу, разочарований у меня нет. Сейчас я занята поиском денег на следующий год, но могу сказать сразу, что бюджет будет намного меньше.
— То есть пока у фонда нет эндаумента или какого-то более устойчивого основания? Если деньги находятся, то они распределяются, если нет — то нет?
— Эндаумент в нашем случае — еще большая фантазия, чем венчурный фонд. Самый маленький эндаумент должен быть порядка $10 млн. Если капитал эндаумента $1 млн, то за счет инвестирования вы зарабатываете максимум 10%, то есть $100 тысяч. Это не имеет смысла. Эндаумент — жертвование большой суммы денег, он предполагает, что ты понимаешь, что будет происходить в том секторе, который ты поддерживаешь, в течение долгого периода времени. То есть тебе понятно, что будет происходить через пять и десять лет. А мы не знаем, что будет происходить через год. Искать долгосрочное финансирование в таких условиях практически невозможно. Чтобы привлечь $10 млн, нужно что-то сформулировать для состоятельных людей, которым небезразлично, что происходит в России. Я пока не нашла такой формулировки.
Но я не считаю, что наш фонд исчерпывается нашей медиапрограммой. Мне бы хотелось, чтобы он занимался поддержкой разных инициатив, реализуемых нашим сообществом в изгнании. Есть же огромные еврейские фонды, есть китайские фонды, которые поддерживают свое сообщество. Наверное, есть большие армянские некоммерческие организации в диаспоре. А у нас ничего нет, кроме Фонда Зимина**.
Проблема западных государственных денег не в том, что они плохие, а в том, что они политизированы. Не в смысле задач или выбора, кому давать деньги, а в том смысле, что выделение денег — это политическое решение. И, как мы видим по Трампу, если к власти приходят другие люди, то они могут мгновенно все закрыть.
У частных денег тоже есть проблемы, но другие. Конечно, эндаумент был бы хорошим выходом, потому что он снижает влияние одного человека на принятие решений. Но для этого надо придумать, что мы можем предложить нашему гигантскому сообществу, в котором есть много состоятельных людей, выходцев из нашей страны. Эти люди могли бы взять на себя ответственность за некоторые проекты в эмиграции, которые не могут зарабатывать сами, например, за медиа. Но нам надо убедить их в своей ценности. Именно поэтому я уговариваю нашего донора публично заявить, что он нас поддерживает, потому что он станет трендсеттером. Для бизнесменов важно не то, что мы, заинтересованная сторона, говорим, а то, что говорят внутри их сообщества.
С другой стороны, есть ужасная практика, которую надо искоренять, когда люди говорят: «Мы поддержим демократическое движение, гражданское общество, а вы за это помогите мне выйти из-под санкций».
— Ты постоянно общаешься с этими богатыми людьми, выходцами из России. Казалось бы, вот поддержка медиа — это очевидная польза. Но что-то для этих людей не так. А чего они хотят?