«Ну, и кому я должен звонить, если хочу поговорить с Европой?», – произнес более 30 лет назад тогдашний госсекретарь США Генри Киссинджер. Этот риторический вопрос немедленно вошел в список наиболее ярких высказываний признанного гуру мировой политики и дипломатии. Однако лидеры Старого Света были уязвлены и все эти годы, так или иначе, переживали по поводу возникшего у них комплекса. И, как говорят любящие позубоскалить политические аналитики, это и послужило необходимым импульсом для выработки Лиссабонского договора. Договор, наконец, подписан всеми 27 членами ЕС, и согласно его положениям, 19 ноября 2009 г. был впервые избран президент Евросоюза. Первым председателем Европейского Совета (не путать с Советом Европы) – именно так официально называется новый высший пост – стал премьер-министр Бельгии Херман Ван Ромпей. Одновременно на должность верховного представителя ЕС по внешней политике и безопасности в ранге заместителя председателя Еврокомиссии или министра иностранных дел ЕС избрана представительница Великобритании баронесса Кэтрин Эштон, до последнего времени являвшаяся европейским комиссаром по торговле. Как и предполагалось, на высшие должности в обновленной иерархии Евросоюза выдвинуты далеко не самые известные деятели. Безжалостная европейская пресса уже успела обозвать Ван Ромпея и Эштон «политиками второго ряда», «господином и госпожой Никто» и т.п. Могли ли на их месте появиться более известные люди? Теоретически, да. В качестве весьма вероятного первого президента ЕС долгое время обсуждалась кандидатура бывшего британского премьера Тони Блэра. В последние дни в шорт-листе претендентов фигурировали также бывший президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, премьер-министры Нидерландов Ян Петер Балкененде и Люксембурга Жан-Клод Юнкер. Как первая, так и последний искренне желали оказаться на вершине европейской власти. Среди претендентов на пост министра иностранных дел ЕС чаще других упоминалось имя бывшего премьер-министра Италии Массимо Д'Алемы, а также действующего министра иностранных дел Великобритании Дэвида Милибэнда. Однако в итоге выбор пал на тех, кто едва известен за пределами своих государств. Случайно ли это? Если оставить в стороне безусловно важные межпартийные соображения и договоренности, то главная причина сделанного выбора видится в том, что многие «политические тяжеловесы» Евросоюза оказались всерьез обеспокоены тем, что новоявленный президент ЕС окажется фигурой более влиятельной, чем они сами, и, как следствие, уменьшится авторитет национальных правительств. Ту же причину можно изложить и в более мягкой форме: Бельгия – небольшая страна, одна из первых членов объединенной Европы, в силу своих региональных особенностей обладающая опытом сглаживания разногласий между населяющими ее различными национальными общинами, наконец, ее столица – Брюссель – уже давно де-факто рассматривается как столица Европейского Союза. Спекуляции на сей счет можно вести бесконечно. Важно, однако, другое: поможет ли нынешняя реформа ЕС справиться с теми вызовами, с которыми реально сталкивается Европа на протяжении последних лет. За шесть послевоенных десятилетий Европа прошла замечательный путь интеграции, примера которому в мире больше не существует. Основой интеграции была экономика и торговля. Сегодня единая Европа реально существует в области экономики и финансов, имеет единую валюту евро, вторую по значимости в мире. Евросоюз стал единой торговой державой, способной на равных говорить с мировыми экономическими центрами. Однако в политической сфере ничего подобного нет. И главная озабоченность Евросоюза в этом плане – это, безусловно, отношения с Соединенными Штатами. После окончания холодной войны исчезла и основная предпосылка трансатлантического единства: угроза со стороны «империи зла» в виде Советского Союза перестала существовать. На передний план вышли разные политики европейских стран по различным международным вопросам. Так, по проблеме Ближнего Востока у европейцев существуют довольно сильные, но разные позиции. Поэтому США сотрудничают с частью стран ЕС, а часть предпочитает не замечать. А, к примеру, по такому важнейшему для США вопросу, как политика в отношении Китая, Вашингтон до сих пор, скорее, игнорировал Европу, чем консультировался с ней. Далеко не все члены ЕС одобряли вмешательство США в Ираке. Несколько лет назад другой ветеран американской внешней политики Збигнев Бжезинский заявил, что для развития отношений США – ЕС необходимо выполнить два условия: должен смениться «режим» в Америке и зародиться новый «режим» в Европе. Бжезинский имел в виду, что во главе США должен стать человек, гораздо менее приверженный традиционной для Вашингтона односторонней картине мира, а Европа должна выйти на новый уровень политического единства. Теперь в США избрали Барака Обаму, в ЕС ратифицировали Лиссабонский договор. Условия Бжезинского, похоже, выполнены. Политика Обамы в корне отличается от политики его предшественника Дж.Буша-младшего. А как поведет себя Европа? Послужат ли нынешние реформы достижению заветной цели – обретению политического единства Евросоюза и его превращению в ведущего игрока мировой политики? Ответы на эти вопросы даст только время. Его отсчет начинается совсем скоро – 1 декабря 2009 г. вступает в силу Лиссабонский договор, а с 1 января 2010 г. приступает к своим обязанностям президент Евросоюза. Что касается России, то она, безусловно, ощутит воздействие институциональных реформ в ЕС. И оно будет неоднозначным. В Кремле признают, что дискуссии, вероятно, станут более жесткими, так как ЕС будет говорить одним голосом, но одновременно в этом есть и свой плюс – партнер становится более предсказуемым. Это, как говорится, одна сторона медали. Другая заключается в том, что Москва, как и Вашингтон, не гнушалась прежде претворять в Европе известный принцип «разделяй и властвуй». До сих пор, когда российская сторона была не согласна с решениями исполнительных органов ЕС, она концентрировала свои политические усилия на отдельных членах Сообщества. Во времена президента Путина объектами таких усилий были германский канцлер Шредер и итальянский премьер Берлускони. Как выразился недавно глава одного исследовательского центра в Брюсселе, Москве теперь будет сложнее вставлять Евросоюзу палки в колеса, – это неприятно, но, в конечном счете, всегда лучше иметь дело с сильным соперником. В общем, с этим трудно не согласиться, правда, при условии, что оба партнера являются сильными.
