В начале 2000-х в Москве появился журнал с многообещающим названием «Отечественные записки. Журнал для медленного чтения». Он удивлял объемом, качеством текстов и глубиной проникновения в тему. И так на протяжении семи лет. «Блеск и нищета российской науки», «Образование: фетиш или необходимость», «Собственность: опыт осмысления», «Конец СМИ», «Ислам и Россия» – казалось бы такого уже давно не делали и делать уже никогда не должны.
Прославившаяся на всю страну вопросом на пресс-конференции ГКЧПистов и ставшая годы спустя главным редактором «Отечественных записок» Татьяна Малкина, все годы их выпуска, по ее признанию, пыталась делать «антижурналистское» издание. В интервью Slon.ru она рассказала о том, почему не может существовать умный журнал в России, с кем могла бы играть в домино на раздевание на кабельном канале Урюпинска, а также о том, зачем Владиславу Суркову можно было бы издавать «Записки». Профессиональные фантазии | Не для умных | Опыт смирения на ТВЦ | Смерть профессии
ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЕ ФАНТАЗИИ
– Вы создали толстый журнал во времена, когда было модно быть гламурным. Это и было вашим уникальным предложением? Как вы для себя формулировали концепцию издания?
– Нет, я совсем не пыталась создать нечто «антигламурное», не думала про это вовсе. Я, в принципе, не очень руководствуюсь веяниями моды. Концепцию издания я формулировала, скорей, как «антижурналистсткую». Современная журналистика – суть продукт жизнедеятельности профессиональных профанов и неофитов, каковыми по определению являются журналисты. Поэтому в «Отечественных записках» журналистов в качестве авторов просто не было. Идея заключалась в том, что, взяв интересующую нас тему, мы должны попытаться разыскать всех значимых экспертов (специалистов, профессионалов, ни в коем случае не журналистов), которые думают и пишут на эту тему, вытрясти из них оригинальные тексты, которые мы могли бы выстроить в рамках драматургии номера таким образом, чтобы тема оказалась представлена и раскрыта во всех мыслимых ее аспектах. Пытались в каждом случае произвести что-то вроде интеллектуальной томографии выбранной нами проблемы, стереоскопическую диагностику. То есть совершить нечто противоположное тому, что делают современные классические СМИ.
Я была тогда – десять лет назад – отчего-то уверена в том, что существует естественный спрос на качественную экспертизу, совершенно не удовлетворенный. Как у тех, кто принимает решения, так и у тех, кто призван эти решения интеллектуально обеспечивать. Да и вообще – у всех, кто не ищет простых ответов на сложные вопросы. И на вопросы, у которых в принципе нет ответов.
Я и сейчас так думаю, просто теперь понимаю, что... хм... опередила свое время, что ли. Это со мной не впервые, впрочем.
– На кого вы ориентировались?
– На себя. И на ту небольшую группу лиц, которая в области моей профессиональной деятельности являлась для меня референтной. Я вообще не умею ориентироваться на внешние маяки. Жизнь в этом смысле очень удачно складывалась, до сих пор не приходилось, тьфу-тьфу. С другой стороны, у такого везения есть и обратная сторона – полное неумение «think business». Но это не значит, что я – избалованная барышня с фантазиями. Или что я не хочу заниматься составлением бизнес-планов. Просто это не моя специализация, моя сильная сторона, по-видимому, – профессиональные фантазии. Но пока, повторюсь, все удавалось.
– То, что журнал не выходит, значит ли, что у этой аудитории нет денег, чтобы поддержать журнал, или, может, ее попросту не существует?
– И то, и другое. Или ни то, ни другое. Разумеется, аудитория у нас была крошечная, по определению. Количество людей, склонных читать книжки без картинок и журналы без глупостей, и без того ограниченное, пока неуклонно сокращается. Но я думаю, как ни странно, это еще может измениться. Что касается денег, то проект изначально был задуман как некоммерческий. Мы же не дети, чтобы предполагать, что суперкачественное и элитарное СМИ сегодня имеет шансы заработать деньги. «Медленное чтение» исключает быстрые деньги. А сегодня у нас пока что время быстрых денег и стремительного сканирования.
– Я вам сейчас наивный вопрос задам. Но почему, как вам кажется, в России так и не возникло движения читателей/слушателей/подписчиков, чтобы поддерживать независимость СМИ? Я даже не подписчиков изданий имею в виду, а вот почему у нас нет условного PBS или NPR, которое можно было бы поддержать рублем? Это в России в принципе невозможно?
– Я начинаю склоняться к тому, что да, в России это принципиально невозможно. Здесь, в России, границы персонального мира гражданина начинаются у него на кухне и заканчиваются на пороге его квартиры. Поэтому невозможны ни PBS или NPR, ни «Кеннеди-Центр», ни системная благотворительность, ни слепые и безногие на улицах города и подмостках театров, ни усыновление сирот и бродячих животных, ни чистый город, ни эффективная оппозиция, ни еще многое другое.... Во всяком случае, пока границы мира гражданина хоть сколько-нибудь не раздвинутся. Во всяком случае, я утешаюсь тем, что из всего, мною только что упомянутого, легче всего прожить без журнала «Отечественные записки», каким бы прекрасным он ни был...
– То есть, все же умный журнал в России на смерть обречен, да?
– Да нет, не обречен. Ведь умные журналы в России сегодня существуют на деньги умных людей, которые их спонсируют. Вот когда уже переведутся все умные богатые люди: разорятся, поглупеют или будут уничтожены, тогда – точно конец. Сегодня, слава богу, есть еще великолепно умные журналы, немного, но все же есть. А с точки зрения медийного рынка, умный журнал сегодня в России существовать просто не может. На регулярной основе как бизнес-проект, а не как акт чьего-то подвижничества. Не знаю, может ли и вне России.
Впрочем, может быть, я заблуждаюсь. Хотелось бы быть опровергнутой жизнью.
– Почему подобный журнал нельзя вывести хотя бы на уровень окупаемости?
– Видите ли, основная аудитория любого так называемого умного журнала – это аудитория не только малочисленная по определению (можно называть ее элитарной, а можно – маргинальной, и то, и другое будет верно), но еще и самая неплатежеспособная. Во всяком случае, это было верно в отношении «Отечественных записок». Наши «массовые» читатели – студенты, профессура, научные работники, прочие закоренелые интеллигенты. У него, конечно, была дополнительная специфическая ниша – специалисты, работающие в той конкретно области, которую затрагивал каждый отдельно взятый номер нашего монотематического журнала, но таких «пытливых» оказалось существенно меньше, чем можно было бы ожидать, и чем должно было быть, увы...
Для того чтобы вывести наш журнал «в ноль», мы вынуждены были бы продавать его тысячи по две рублей за том, если не дороже – столько труда было вложено. Такого рода цена, как вы понимаете, немыслима... Попытки удешевить производство не могли привести ни к чему, кроме радикального падения качества или кардинального изменения формата. Что, с моей точки зрения, лишало всю затею ее культуртрегерского смысла. Мы к тому же до последнего платили довольно приличные гонорары, что тоже было важной частью концепции, поскольку мы изначально предполагали, что круг интересующих нас авторов нуждается и в мобилизации, и в поощрении.
– В интервью OpenSpace вы говорили о поддержке журнала несколькими людьми: бизнесменами Александром Мамутом, Олегом Киселевым, Анатолием Карачинским и Вячеславом Аминовым. А без Александра Волошина журнал бы в свет просто не вышел, судя по тому же интервью. Но, как слышала я позже, найти денег на продолжение издания вам предлагал Владислав Сурков. Так ли это? И почему в этом случае вы отказались?
– Еще раз громадное спасибо всем и низкий поклон.
А что до слухов, то, увы, Сурков не предлагал, нет. И зря. Предложил бы – я ни за что не отказалась бы. «Использовать» журнал, подобный «ОЗ», в каких бы то ни было насущных политических целях решительно невозможно, а вот замораживать его после целых восьми лет более или менее успешного выживания было дико жаль. И Суркову для разнообразия могло быть, как бы это выразиться... прикольно.
Кто знает, может быть, еще удастся реанимировать проект? Бренд-то, как мы знаем, удивительно живучий.
– Вас действительно попросили с «ТВ-Центра» после вашей колонки в газете «Газета»? Как было дело?
– У-у, дело было просто отвратительно: через 48 часов после невинной, с моей точки зрения, колонки (которая была почти что в защиту Лужкова, в определенном смысле) и за день до полностью оплаченной съемки (кто не знает, это дорого), всех нас послали нах, в двадцать четыре часа, без выходного пособия, с волчьим билетом... Честно говоря, не ожидала. То ли растренировалась вдали от застенков, то ли они совсем озверели и поглупели....
– А прежде на канале не было никаких проблем в смысле выбора тем и гостей?
– О, были постоянно. Причем не столько политического толка проблемы, поскольку передача («Ничего личного» – Slon.ru) наша была все же культурно-социальной тематики, сколько вкусовые и мировоззренческие. Так что была у нас классическая любовь без радости, и разлука могла бы быть вполне беспечальной.
Другой вопрос – дикое чувство вины, которое меня до сих пор преследует в связи с тем, что я фактически подвела целую команду, которая, надо сказать, весьма касательное отношение имела к ТВЦ, и вообще, как я потом уже поняла, была чуть ли не единственным производителем продукции, не аффилированным с руководством канала. Мне, надо сказать, опять-таки дико повезло: меня, нетелевизионную, некрасавицу, нехаризматичную, позвали вести передачу прекрасные люди – режиссер Юрий Гольдин и продюсер Олег Бабицкий. Они совершенно волшебные, умные, порядочные и прелестные во всех отношениях типы, которые, мне кажется, не могут выжить на сегодняшнем российском телевидении аккурат в силу перечисленных качеств. И слишком много книжек читали, сплошь без картинок...
Знаете, что они мне сказали в процессе мучительного и довольно скандального развода с каналом? Что готовы подписаться под каждым словом моей дурацкой колонки. Вот такие они. Чебурашки. Я бы пошла хоть в домино играть на раздевание на кабельном канале Урюпинска, бесплатно, позови они меня с собой. Эх....
– Что вам, человеку пишущему, дал телевизионный опыт? Какая разница есть между тем, что страна смотрит и что читает?
– Очень и очень многое дал. Во-первых, это и впрямь совсем другая производственная и технологическая и психологическая история. Это был мой громадный челлендж, так сказать. Впервые я научилась профессиональному смирению именно на телевидении. Если бы раньше, до телевидения, мне кто-нибудь сказал, что 80% от задуманного – это очень хороший, просто отличный результат, я бы не поверила.
Кроме того, я убедилась в том, что в телевизоре все еще хуже, чем вне него. Страна читает говно, а смотрит говнище. В телевизоре все про деньги: громадные, большие, нормальные, денежку, процентик, копеечку. Плюс немного амбиций, совсем чуть-чуть, потому что примат денег очевиден даже амбициозным идиотам. Ни высоких мечт, ни просветительского порыва, ни ответственности, ни обременяющих знаний, ни вкуса. Телевидение в России, то есть те, кто его делает как личный бизнес с государством в числе акционеров, сегодня еще в большей мере отражает результаты десятилетий отрицательной селекции в стране, нежели даже политическая элита.
А пипл все хавает и хавает, черти раздери его....
– В 91-м году вы прославились на всю страну одним вопросом. Как ваша жизнь изменилась после той пресс-конференции? Повлияла ли она на вашу личную судьбу?
– Все, что с нами происходит, так или иначе влияет на нашу судьбу, не так ли? Все повлияло, не сомневайтесь. В частности, сделай я безукоризненные и прибыльные «Отечественные записки», да еще и с «Северной пчелой», скажем, в качестве воскресного приложения, или напиши я поэму, достойную публикации «Ad Marginem», или стань я длинноногой блондинкой, – все равно останусь «прославившейся одним вопросом».
А вообще-то жизнь моя, как личная, так и профессиональная, складывалась самым увлекательным и прекрасным образом. Как до вопроса, так и после. Причем до сих пор с каждым днем все увлекательней. Поди, разберись. Нет же сослагательного наклонения даже у малюсенькой, коротенькой личной истории.
– У вас был опыт жизни вне России и без журналистики. Сложно?
– Нет. Интересно. Сложны были частности. Сложно было на старости лет учиться водить машину в стране, где люди оперируют на дороге понятиями «запад» и «восток», а не право-лево, и при этом на скорости 120 км в час. Сложно было вписываться хотя бы чуть-чуть в социальную группу отчаянных домохозяек, хотя я и так ни в какую нигде не вписываюсь и не стремлюсь, просто не хотелось людей пугать. Сложно было с двумя маленькими детьми в незнакомом быте, сложно было с политкорректностью, курением и прочими мелочами. Сложно было отвечать за «Отечественные записки» из-за океана. Летать каждые полтора месяца на пять дней, уши болят. Сложно было, потому что родители старели и болели в Москве.
А так – нет. Все же я от журналистики отошла еще до отъезда, потому что расхотела ее. А про Штаты знала, что это – на время. Вообще-то получилось все очень удачно. Особенно сейчас я это хорошо понимаю. Дивный и полезный опыт. К тому же я жила в раю для детей: белки вместо воробьев, олени поедают посаженные мною тюльпаны (мой первый сад), еноты рвут недозрелые помидоры, дрозды портят персики... Радушие, чистота, комфорт, вековые дубы, Белый Дом в пятнадцати минутах, прохладные увлекательные музеи.... Грех жаловаться.
– Вы видите себя журналистом в России и дальше? Не наступило разочарования?
– Честно – не вижу. Не то чтобы разочарование, нет. То есть не совсем. Каково бы ни было состояние национальной журналистики, всегда можно оставаться блестящим журналистом, чему, по счастью, есть у нас примеры.
Просто сама природа этого занятия меня как-то давно уже не очень привлекает, не заводит. Мне вот тут недавно коллеги припомнили мантру, которую, по их словам, я повторяла лет с двадцати пяти: мол, журналистика – это, в идеале, профессия для людей до сорока... Гм, думаю, я в целом была права, устами младенца... Другой вопрос, что профессиональный журналист лишь тем и отличается от просто графомана, что не имеет ровным счетом никакой иной квалификации. Вот и задерживаемся после сорока, а там уж и до конца. Делать-то что еще? Чем на хлеб-то?
– Есть перспективы у профессии, или она все же умерла?
– Думаю, что нет. Или даже так: надеюсь, что нет. То, что я безмерно люблю и уважаю в профессии, – журналистика факта, репортерство – обречено как цеховое занятие благодаря сети. Расследования тоже становятся в высшей степени экзотическим зверем – опять же в силу эволюции информационных сетей (плюс, что же еще такого мы можем раскопать, от чего мир еще не содрогался?)
Что же касается смыслов, то мне хотелось бы, чтобы в поисках оных люди обращались не к газетам, журналам и телевидению, а к книжкам. Которые, впрочем, говорят, тоже умерли.
Не знаю в общем. Я человек совершенно прошлого века, позавчерашка. В терминах моего века у журналистики нет будущего. Да будет ей все пухом.
– Вы создали толстый журнал во времена, когда было модно быть гламурным. Это и было вашим уникальным предложением? Как вы для себя формулировали концепцию издания?
– Нет, я совсем не пыталась создать нечто «антигламурное», не думала про это вовсе. Я, в принципе, не очень руководствуюсь веяниями моды. Концепцию издания я формулировала, скорей, как «антижурналистсткую». Современная журналистика – суть продукт жизнедеятельности профессиональных профанов и неофитов, каковыми по определению являются журналисты. Поэтому в «Отечественных записках» журналистов в качестве авторов просто не было. Идея заключалась в том, что, взяв интересующую нас тему, мы должны попытаться разыскать всех значимых экспертов (специалистов, профессионалов, ни в коем случае не журналистов), которые думают и пишут на эту тему, вытрясти из них оригинальные тексты, которые мы могли бы выстроить в рамках драматургии номера таким образом, чтобы тема оказалась представлена и раскрыта во всех мыслимых ее аспектах. Пытались в каждом случае произвести что-то вроде интеллектуальной томографии выбранной нами проблемы, стереоскопическую диагностику. То есть совершить нечто противоположное тому, что делают современные классические СМИ.
Я была тогда – десять лет назад – отчего-то уверена в том, что существует естественный спрос на качественную экспертизу, совершенно не удовлетворенный. Как у тех, кто принимает решения, так и у тех, кто призван эти решения интеллектуально обеспечивать. Да и вообще – у всех, кто не ищет простых ответов на сложные вопросы. И на вопросы, у которых в принципе нет ответов.
Я и сейчас так думаю, просто теперь понимаю, что... хм... опередила свое время, что ли. Это со мной не впервые, впрочем.
– На кого вы ориентировались?
– На себя. И на ту небольшую группу лиц, которая в области моей профессиональной деятельности являлась для меня референтной. Я вообще не умею ориентироваться на внешние маяки. Жизнь в этом смысле очень удачно складывалась, до сих пор не приходилось, тьфу-тьфу. С другой стороны, у такого везения есть и обратная сторона – полное неумение «think business». Но это не значит, что я – избалованная барышня с фантазиями. Или что я не хочу заниматься составлением бизнес-планов. Просто это не моя специализация, моя сильная сторона, по-видимому, – профессиональные фантазии. Но пока, повторюсь, все удавалось.
– То, что журнал не выходит, значит ли, что у этой аудитории нет денег, чтобы поддержать журнал, или, может, ее попросту не существует?
– И то, и другое. Или ни то, ни другое. Разумеется, аудитория у нас была крошечная, по определению. Количество людей, склонных читать книжки без картинок и журналы без глупостей, и без того ограниченное, пока неуклонно сокращается. Но я думаю, как ни странно, это еще может измениться. Что касается денег, то проект изначально был задуман как некоммерческий. Мы же не дети, чтобы предполагать, что суперкачественное и элитарное СМИ сегодня имеет шансы заработать деньги. «Медленное чтение» исключает быстрые деньги. А сегодня у нас пока что время быстрых денег и стремительного сканирования.
НЕ ДЛЯ УМНЫХ
– Я вам сейчас наивный вопрос задам. Но почему, как вам кажется, в России так и не возникло движения читателей/слушателей/подписчиков, чтобы поддерживать независимость СМИ? Я даже не подписчиков изданий имею в виду, а вот почему у нас нет условного PBS или NPR, которое можно было бы поддержать рублем? Это в России в принципе невозможно?
– Я начинаю склоняться к тому, что да, в России это принципиально невозможно. Здесь, в России, границы персонального мира гражданина начинаются у него на кухне и заканчиваются на пороге его квартиры. Поэтому невозможны ни PBS или NPR, ни «Кеннеди-Центр», ни системная благотворительность, ни слепые и безногие на улицах города и подмостках театров, ни усыновление сирот и бродячих животных, ни чистый город, ни эффективная оппозиция, ни еще многое другое.... Во всяком случае, пока границы мира гражданина хоть сколько-нибудь не раздвинутся. Во всяком случае, я утешаюсь тем, что из всего, мною только что упомянутого, легче всего прожить без журнала «Отечественные записки», каким бы прекрасным он ни был...
– То есть, все же умный журнал в России на смерть обречен, да?
– Да нет, не обречен. Ведь умные журналы в России сегодня существуют на деньги умных людей, которые их спонсируют. Вот когда уже переведутся все умные богатые люди: разорятся, поглупеют или будут уничтожены, тогда – точно конец. Сегодня, слава богу, есть еще великолепно умные журналы, немного, но все же есть. А с точки зрения медийного рынка, умный журнал сегодня в России существовать просто не может. На регулярной основе как бизнес-проект, а не как акт чьего-то подвижничества. Не знаю, может ли и вне России.
Впрочем, может быть, я заблуждаюсь. Хотелось бы быть опровергнутой жизнью.
– Почему подобный журнал нельзя вывести хотя бы на уровень окупаемости?
– Видите ли, основная аудитория любого так называемого умного журнала – это аудитория не только малочисленная по определению (можно называть ее элитарной, а можно – маргинальной, и то, и другое будет верно), но еще и самая неплатежеспособная. Во всяком случае, это было верно в отношении «Отечественных записок». Наши «массовые» читатели – студенты, профессура, научные работники, прочие закоренелые интеллигенты. У него, конечно, была дополнительная специфическая ниша – специалисты, работающие в той конкретно области, которую затрагивал каждый отдельно взятый номер нашего монотематического журнала, но таких «пытливых» оказалось существенно меньше, чем можно было бы ожидать, и чем должно было быть, увы...
Для того чтобы вывести наш журнал «в ноль», мы вынуждены были бы продавать его тысячи по две рублей за том, если не дороже – столько труда было вложено. Такого рода цена, как вы понимаете, немыслима... Попытки удешевить производство не могли привести ни к чему, кроме радикального падения качества или кардинального изменения формата. Что, с моей точки зрения, лишало всю затею ее культуртрегерского смысла. Мы к тому же до последнего платили довольно приличные гонорары, что тоже было важной частью концепции, поскольку мы изначально предполагали, что круг интересующих нас авторов нуждается и в мобилизации, и в поощрении.
– В интервью OpenSpace вы говорили о поддержке журнала несколькими людьми: бизнесменами Александром Мамутом, Олегом Киселевым, Анатолием Карачинским и Вячеславом Аминовым. А без Александра Волошина журнал бы в свет просто не вышел, судя по тому же интервью. Но, как слышала я позже, найти денег на продолжение издания вам предлагал Владислав Сурков. Так ли это? И почему в этом случае вы отказались?
– Еще раз громадное спасибо всем и низкий поклон.
А что до слухов, то, увы, Сурков не предлагал, нет. И зря. Предложил бы – я ни за что не отказалась бы. «Использовать» журнал, подобный «ОЗ», в каких бы то ни было насущных политических целях решительно невозможно, а вот замораживать его после целых восьми лет более или менее успешного выживания было дико жаль. И Суркову для разнообразия могло быть, как бы это выразиться... прикольно.
Кто знает, может быть, еще удастся реанимировать проект? Бренд-то, как мы знаем, удивительно живучий.
ОПЫТ СМИРЕНИЯ НА ТВЦ
– Вас действительно попросили с «ТВ-Центра» после вашей колонки в газете «Газета»? Как было дело?
– У-у, дело было просто отвратительно: через 48 часов после невинной, с моей точки зрения, колонки (которая была почти что в защиту Лужкова, в определенном смысле) и за день до полностью оплаченной съемки (кто не знает, это дорого), всех нас послали нах, в двадцать четыре часа, без выходного пособия, с волчьим билетом... Честно говоря, не ожидала. То ли растренировалась вдали от застенков, то ли они совсем озверели и поглупели....
– А прежде на канале не было никаких проблем в смысле выбора тем и гостей?
– О, были постоянно. Причем не столько политического толка проблемы, поскольку передача («Ничего личного» – Slon.ru) наша была все же культурно-социальной тематики, сколько вкусовые и мировоззренческие. Так что была у нас классическая любовь без радости, и разлука могла бы быть вполне беспечальной.
Другой вопрос – дикое чувство вины, которое меня до сих пор преследует в связи с тем, что я фактически подвела целую команду, которая, надо сказать, весьма касательное отношение имела к ТВЦ, и вообще, как я потом уже поняла, была чуть ли не единственным производителем продукции, не аффилированным с руководством канала. Мне, надо сказать, опять-таки дико повезло: меня, нетелевизионную, некрасавицу, нехаризматичную, позвали вести передачу прекрасные люди – режиссер Юрий Гольдин и продюсер Олег Бабицкий. Они совершенно волшебные, умные, порядочные и прелестные во всех отношениях типы, которые, мне кажется, не могут выжить на сегодняшнем российском телевидении аккурат в силу перечисленных качеств. И слишком много книжек читали, сплошь без картинок...
Знаете, что они мне сказали в процессе мучительного и довольно скандального развода с каналом? Что готовы подписаться под каждым словом моей дурацкой колонки. Вот такие они. Чебурашки. Я бы пошла хоть в домино играть на раздевание на кабельном канале Урюпинска, бесплатно, позови они меня с собой. Эх....
– Что вам, человеку пишущему, дал телевизионный опыт? Какая разница есть между тем, что страна смотрит и что читает?
– Очень и очень многое дал. Во-первых, это и впрямь совсем другая производственная и технологическая и психологическая история. Это был мой громадный челлендж, так сказать. Впервые я научилась профессиональному смирению именно на телевидении. Если бы раньше, до телевидения, мне кто-нибудь сказал, что 80% от задуманного – это очень хороший, просто отличный результат, я бы не поверила.
Кроме того, я убедилась в том, что в телевизоре все еще хуже, чем вне него. Страна читает говно, а смотрит говнище. В телевизоре все про деньги: громадные, большие, нормальные, денежку, процентик, копеечку. Плюс немного амбиций, совсем чуть-чуть, потому что примат денег очевиден даже амбициозным идиотам. Ни высоких мечт, ни просветительского порыва, ни ответственности, ни обременяющих знаний, ни вкуса. Телевидение в России, то есть те, кто его делает как личный бизнес с государством в числе акционеров, сегодня еще в большей мере отражает результаты десятилетий отрицательной селекции в стране, нежели даже политическая элита.
А пипл все хавает и хавает, черти раздери его....
СМЕРТЬ ПРОФЕССИИ
– В 91-м году вы прославились на всю страну одним вопросом. Как ваша жизнь изменилась после той пресс-конференции? Повлияла ли она на вашу личную судьбу?
– Все, что с нами происходит, так или иначе влияет на нашу судьбу, не так ли? Все повлияло, не сомневайтесь. В частности, сделай я безукоризненные и прибыльные «Отечественные записки», да еще и с «Северной пчелой», скажем, в качестве воскресного приложения, или напиши я поэму, достойную публикации «Ad Marginem», или стань я длинноногой блондинкой, – все равно останусь «прославившейся одним вопросом».
А вообще-то жизнь моя, как личная, так и профессиональная, складывалась самым увлекательным и прекрасным образом. Как до вопроса, так и после. Причем до сих пор с каждым днем все увлекательней. Поди, разберись. Нет же сослагательного наклонения даже у малюсенькой, коротенькой личной истории.
– У вас был опыт жизни вне России и без журналистики. Сложно?
– Нет. Интересно. Сложны были частности. Сложно было на старости лет учиться водить машину в стране, где люди оперируют на дороге понятиями «запад» и «восток», а не право-лево, и при этом на скорости 120 км в час. Сложно было вписываться хотя бы чуть-чуть в социальную группу отчаянных домохозяек, хотя я и так ни в какую нигде не вписываюсь и не стремлюсь, просто не хотелось людей пугать. Сложно было с двумя маленькими детьми в незнакомом быте, сложно было с политкорректностью, курением и прочими мелочами. Сложно было отвечать за «Отечественные записки» из-за океана. Летать каждые полтора месяца на пять дней, уши болят. Сложно было, потому что родители старели и болели в Москве.
А так – нет. Все же я от журналистики отошла еще до отъезда, потому что расхотела ее. А про Штаты знала, что это – на время. Вообще-то получилось все очень удачно. Особенно сейчас я это хорошо понимаю. Дивный и полезный опыт. К тому же я жила в раю для детей: белки вместо воробьев, олени поедают посаженные мною тюльпаны (мой первый сад), еноты рвут недозрелые помидоры, дрозды портят персики... Радушие, чистота, комфорт, вековые дубы, Белый Дом в пятнадцати минутах, прохладные увлекательные музеи.... Грех жаловаться.
– Вы видите себя журналистом в России и дальше? Не наступило разочарования?
– Честно – не вижу. Не то чтобы разочарование, нет. То есть не совсем. Каково бы ни было состояние национальной журналистики, всегда можно оставаться блестящим журналистом, чему, по счастью, есть у нас примеры.
Просто сама природа этого занятия меня как-то давно уже не очень привлекает, не заводит. Мне вот тут недавно коллеги припомнили мантру, которую, по их словам, я повторяла лет с двадцати пяти: мол, журналистика – это, в идеале, профессия для людей до сорока... Гм, думаю, я в целом была права, устами младенца... Другой вопрос, что профессиональный журналист лишь тем и отличается от просто графомана, что не имеет ровным счетом никакой иной квалификации. Вот и задерживаемся после сорока, а там уж и до конца. Делать-то что еще? Чем на хлеб-то?
– Есть перспективы у профессии, или она все же умерла?
– Думаю, что нет. Или даже так: надеюсь, что нет. То, что я безмерно люблю и уважаю в профессии, – журналистика факта, репортерство – обречено как цеховое занятие благодаря сети. Расследования тоже становятся в высшей степени экзотическим зверем – опять же в силу эволюции информационных сетей (плюс, что же еще такого мы можем раскопать, от чего мир еще не содрогался?)
Что же касается смыслов, то мне хотелось бы, чтобы в поисках оных люди обращались не к газетам, журналам и телевидению, а к книжкам. Которые, впрочем, говорят, тоже умерли.
Не знаю в общем. Я человек совершенно прошлого века, позавчерашка. В терминах моего века у журналистики нет будущего. Да будет ей все пухом.
