В апреле 2010 года глава компаний Parallels и Acronis Сергей Белоусов запустил фонд инвестиций в IT-стартапы Runa Capital, размером в $60 млн. Десять лет назад он сам был стартапером, но, в отличие от многих IT-предпринимателей, Белоусов не мечтал и не рвался менять мир – он просто работал. Вот и сейчас, когда пришло время самому раздавать деньги стартаперам, его кредо – скепсис и осторожность.
– Сейчас вы инвестируете в стартапы, но когда-то сами запускали IT-компанию. Вы были бы рады в то время столкнуться с таким инвестором, как вы нынешний?

– Я не типичный стартапер: у меня были прибыльные компании Rolsen и Solomon Software. Я и мой партнер – мы занимались потребительской электроникой. Каким-то сумбурным образом я переключался между телевизорами и стартапом. Вытаскивал деньги из телевизоров или чего-то другого, чтобы финансировать Parallels. Говорить, что тогда нужны были деньги, и их не было – это как-то странно. Они были.
– Но все же дополнительные инвестиции могли бы вам тогда помочь?

– У меня было два стартапа – Acronis и Parallels. Первому финансирование совершенно точно было противопоказано, потому что его основной плюс всегда был в очень прибыльной модели. У Acronis до недавнего времени чистая прибыль составляла 50% от оборота. Когда-то она была все 75%. Если бы этот стартап получил деньги, мы бы не построили его как машину для генерации кэша, что является его основной ценностью. Она отличает его от других компаний с таким же банальным и скучным продуктом – резервным копированием или хранением данных.
– А второму стартапу были нужны деньги?

– Parallels стартовал на рынке сервисных приложений. Этот рынок странный, и он развивался по такому сценарию (рисует кривую, которая показывает небольшой рост в течение долгого времени и только потом уходит вверх под большим углом). Почти все стартапы, которые подняли большое финансирование на моем рынке, обанкротились, потому что думали, что рынок будет развиваться по-другому.
Мой основной конкурент – Ensim – не обанкротился, он существует, но оборот у него в 50 раз меньше, чем у Parallels. А финансирование у него в несколько раз больше. В 2000 году, когда я только начинал, эта компания уже подняла $100 млн. Или другая компания – Sphere. Они подняли $50 млн, а в 2007 году мы купили остатки этой компании за полпроцента Parallels. Третий конкурент – компания JamCracker – получил, наверное, около $300 млн, то есть в 30 раз больше, чем было у Parallels на старте, а оборот у него в 30 раз меньше.
Они думали, что рынок будет развиваться вот так (рисует кривую, которая сразу устремляется вверх), и создали маркетинг и инфраструктуру под отсутствие спроса. Мы были искусственно удушены, поэтому нам существующего спроса хватало. А те, кто много получил тогда, сейчас имеют маленький оборот.
– Какая связь между растратой тогда и маленьким оборотом сейчас?

– Есть такой город в Италии – Монтальчино. Там делают вино Brunello di Montalcino. Он выглядит уютно и красиво. Города, созданные естественным образом, выглядят так, а некоторые города, созданные по плану, – нет. Есть книжка про архитектуру и создание формы. Она объясняет, почему так происходит. Ее написал философ архитектуры Кристофер Александр. Он много книжек написал, которыми архитекторы не пользуются, но пользуются софтверные архитекторы.
Есть требование к форме и форма. Они растут вместе: форма появляется по мере роста требований. Такова общая теория создания сложных систем. Например, выращивания города или создания стартапа. Если вы сразу строите город на 10 млн жителей, а на самом деле их вначале будет меньше, то вы сделаете это менее эффективно, чем по гибкому градостроительному плану. А построить город проще, чем стартап. В городе вы имеете дело с известными сущностями, как то: туалеты, дороги, газоны. В стартапе вы делаете что-то совершенно новое и непонятное.
Вот люди построили что-то. А из того, что они построили, нужен только маленький кусок. Мы тоже так сделали. Мы выкинули огромное количество из того, что написали. Но не в той степени, как если бы у нас было финансирование. Так что, боюсь, что в моем конкретном случае оно бы помешало.
– Всем ли компаниям полезно быть стесненными в средствах?

– Google нужно было финансирование, потому что он создавался на большом рынке. В тот момент уже был рынок контекстной рекламы. Просто она была плохо связана с поиском, и Google сделал это лучше, чем другие. А Microsoft никогда не получал финансирования, потому что рынок операционных систем рос очень медленно: Microsoft был создан в 1974 году, а публичным стал в 1986 году. Вначале вообще не было никакого рынка. Вот когда стартапы создаются для новых рынков, с финансированием нужно быть аккуратным.
– В какие стартапы вложился ваш фонд Runa Capital?

– У нас пять закрытых работающих команд. Объявленных инвестиций три: «Метабар», «Телеэфир» и Hivext. У остальных либо не готовы продукты, либо мы с ними не до конца закончили оформление сделки. Мы же новый фонд: работаем с середины прошлого года, но формально сотрудники приняты на работу с 1 апреля 2011 года.
«Метабар» занимается монетизацией интернет-трафика для маленьких сайтов. «Телеэфир» – это голосовая социальная сеть. Изначально она придумана для людей в пробках. Есть какое-то количество людей вокруг вас. Когда вы передвигаетесь, какие-то люди выпадают из вашего канала, какие-то добавляются. Вы можете что-то сказать для всех или для кого-то отдельно в 10-секундном сообщении. Рынка голосовых сообщений как такового нет, но есть спрос на социальные сети, не голосовые. А «Телеэфир» – это голосовой Twitter.
– Как вы их нашли?

– Основатель стартапа «Метабар» Миша Ушаков (бывший пиарщик «Яндекса» – Slon.ru) работал у нас какое-то время, и у него возникла такая идея. А основатель стартапа «Телеэфир» Андрей Василевский работал вместе с ним в «Яндексе». Миша нас познакомил. Но вообще-то у нас много разных способов искать. В «пайплайне» у нас есть 15 компаний. С двумя из них мы познакомились на выставке. Две были основаны людьми, которых мы знали. Еще три прислали нам свой план, звонили и, в конце концов, дозвонились.
– Можете предсказать, сколько смогут заработать, а сколько провалятся?

– Конечно же, можем. Деньги зарабатывают люди, и хорошая команда на больших рынках почти всегда зарабатывает. Просто она, может быть, много не заработает. Но у нас хорошая команда с большим опытом, поэтому мы можем существенно расширить вероятность успеха стартапа, даже если у него что-то пойдет не так. У стартаперов есть частично навязанная, частично желанная экспертиза таких людей, как мы. То есть моя, Саши Галицкого, Андреаса Гаугера, Игоря Боровикова и других членов нашей команды, которые уже создавали разные бизнесы. Мы предоставляем свое мнение по поводу того, как делать маркетинг, вести операции, разработку и подготовку к следующем уровню обеспечения ликвидности – IPO, M&A, увеличению инвестиций. Они этим мнением пользуются.
– Сколько хочет заработать средний стартапер, который к вам приходит?
– Люди обычно делают стартап, чтобы заработать, скажем, $3–30 млн. Человек может себе купить квартиру в Москве, дом, что-то иметь для жизни. Условно говоря, у него здравые оценки. С такими людьми проще работать, чем с теми, кто хочет заработать миллиард. Из ста людей, которые приходят к вам с амбициями Цукерберга, получается только один Цукерберг. А риск при этом очень большой. Неразумные амбиции часто приводят к неразумному решению. Но это не значит, что в таких случаях мы отказываемся инвестировать.
– Приведите пример!

– Пожалуйста. У меня есть знакомый турок. Его зовут Миеле, смешной такой дядечка. У него компания Comodo. Она производит цифровые сертификаты. Это большой рынок. На нем есть лидер – компания Verisign, у которой оборот – около $500 млн. А компания Comodo могла бы сейчас иметь, скажем, оборот $100 млн, прибыль – $50 млн, и стоила бы она, условно, $300 млн. Но Миеле мне сказал одну замечательную фразу. Я сейчас расскажу какую, и к чему она привела.
Я ему говорю: «Миеле, давай ты мне продашь Comodo». Он говорит: «Я не могу продать, я хочу заработать на ней $100 млрд». Я говорю: «Слушай ну как-то это того... много, это же сложно». А у него был тогда оборот – миллионов пять. Его компания стоила $20–30 млн. Он говорит: «А что такого? Совершенно не сложно. У Google же получилось, значит и у меня получится». Сильный аргумент.
В результате он постоянно занимается какими-то странными прожектами. Деньги, которые зарабатывает его хорошо работающий бизнес, он тратит на них. И его компания стоит втрое меньше, чем могла бы. Он говорит: «Я сейчас стану самым главным антивирусом – всех антивирусов отгружу». Вы знаете такой антивирус – Comodo? Нет такого, есть Kaspersky. А до этого он хотел сделать новый Linux.
– А вдруг какой-нибудь из прожектов выстрелит?

– Вдруг бывает только пук. С точки зрения инвестора, такая позиция не имеет права на существование.
– По оценкам «Финама» ваша компания стоила бы сейчас $1 млрд, если бы вы торговались на бирже. Вы же как-то заработали космические деньги?

– Представьте, что к вам приходит Цукерберг и говорит: «Хочу заработать $1 млрд!» Сам он при этом студент Гарварда, и у него вообще ничего нет. Так это гораздо более дико, чем если к вам приходит Сергей Белоусов, у которого есть Rolsen с оборотом в $100 млн, прибылью в $20 млн, и говорит то же самое. Это меньший фазовый переход. Поэтому я немножко пугаюсь таких людей, как Миеле.
– Вам никогда не хотелось заработать $1 млрд?

– У меня не было конкретных целей. В некоторый момент я начал работать просто в бизнесе и зарабатывать какие-то деньги. И начал я это делать без каких-либо мыслей. Так просто получилось. Мне нравится создавать и организовывать новые бизнесы. Меня кто-то попросил помочь, я что-то получил за это, потом потратил, меня еще попросили. То есть ни в какой момент у меня не было четкого желания заработать какую-то сумму денег. Поэтому у меня успех гораздо меньший, чем, например, у Ларри Пейджа. Через полгода после запуска Google Ларри Пейдж и Сергей Брин общались с одним человеком, которого я знаю, и говорили ему, что хотят заработать по $1 млрд или по $10 млрд – я уже не помню. Суть в том, что у них был четкий план, и они хотели сделать большой бизнес на чем-то конкретном. А я не сразу понял, насколько важен фокус и планирование.