Артемий Троицкий vs МВД – 1:0

Уголовное дело о клевете, возбужденное в отношении музыкального критика Артемия Троицкого по заявлению бывшего сотрудника ГИБДД Николая Хованского, было закрыто по просьбе потерпевшего. Решение о прекращении уголовного преследования принял мировой суд Бегового района Москвы. Slon пообщался с обоими участниками процесса и узнал об «обостренном чувстве справедливости» сотрудника ГИБДД, о том, почему «пудель» не оскорбление для Вадима Самойлова из «Агаты Кристи», и о том, почему музыканты устали от властей.

– Насколько ожидаемым было это решение суда: не только закрыть дело, но и компенсацию издержек выдать, это что – смена отношения властей к вам?

– Я только от вас узнал о компенсации, но тут дело в том, что компенсирует издержки, как правило, тот, кто ходатайствует об экспертизе, в данном случае ходатайство исходило не с нашей стороны. Что же до сути дела  то у всякой ангажированности могут быть пределы, и я думаю, что предел ангажированности наших районных судов в этом деле был исчерпан историей по гражданскому иску того же Хованского, когда опять же вопреки и здравому смыслу, и логике процесса я был назван виновным в том, что каким-то образом повредил честь и достоинство бывшего майора Хованского. Притом, что я о Хованском там не говорил вообще ничего, в данном случае, скорее имело бы смысл подать на меня в суд министру Нургаливу за то, что вообще была учреждена антипремия для милиционеров, проявивших себя с худшей стороны. Но в данном случае уже речь идет об уголовном деле. Тут статья формулируется по-иному: оскорбление. А у понятия оскорбление имеется совершенно четкая и формальная и сущностная характеристика: это должно быть что-то неприличное, что-то грубое, сравнение с какими-то одиозными фигурами или гнусными нарицательными животными и так далее. И в моем выступлении даже с микроскопом невозможно было уловить ничего подобного, что и подтвердила экспертиза, которая была проведена Институтом русского языка. Кроме того, нельзя человека два раза судить за одно и то же. Сначала гражданский иск, а потом точно за те же самые слова и выражения с теми же самыми формулировками – опаньки! – иск уголовный. Букве закона это не противоречит, но законам человеческой этики, духу закона и здравого смысла, духу справедливости это противоречит на сто процентов.

– Ну вот насчет оскорбления и сравнения с животными как обстоит дело сейчас с господином Самойловым из «Агаты Кристи», которого вы назвали сурковским пуделем?

– Особых новостей по этому делу нет. Дело Самойлова представляет собой точную кальку с дела Хованского: там тоже гражданский иск о защите чести и достоинства и уголовный иск по 130-й статье. И то и другое дело еще не закрыто, хотя я скажу честно, что обвинения бывшего лидера бывшей группы Самойлова мне представляются даже на фоне явно надуманных и притянутых за уши обвинений Хованского еще более абсурдными и в каком-то смысле просто издевательскими. Я имею в виду не издевательство над собой, а издевательство над правосудием и здравым смыслом. Дела эти идут, будет очередное заседание по уголовному делу 31 октября, заседание по гражданскому делу назначено на середину ноября.

Если бы я хотел оскорбить Самойлова,
я назвал бы его – если из собачьего мира –
моськой, лающей на слона, или цербером,
цепным псом, ну, на худой конец, каким-нибудь
питбулем, но уж никак не благородным пуделем

– Но там же легче придраться: есть слово «пудель», и Самойлов может сказать, что пудель – это животное, сравнение с которым оскорбляет?

– Вы знаете, при всем желании нельзя сказать, что пудель – это оскорбительное и одиозное животное. Если бы я хотел сказать, что-то, чтобы оскорбить его (а такого намерения у меня вообще не было, я хотел просто охарактеризовать часть его деятельности). Но если бы я хотел оскорбить Самойлова, я назвал бы его – если из собачьего мира – моськой, лающей на слона, или цербером, цепным псом, ну, на худой конец, каким-нибудь питбулем, но уж никак не благородным пуделем. Тут тоже имеются градации, сравнения с животным ведь может быть лестным, скажем, лев или орел высокого полета, а может быть оскорбительным, как скажем, грязная свинья, вонючий козел, а может быть нейтральным, как в данном случае.

– А здесь тоже будет экспертиза?

– Да, экспертиза уже проводится, я не могу сказать, кто проводит эту экспертизу, поскольку не я о ней ходатайствовал. По поводу дела Самойлова могу сказать единственную важную вещь  он пытается использовать административный ресурс. Я сужу об этом, в том числе, и потому, что когда проводился концерт в мою поддержку еще летом (в результате всех перипетий он состоялся в клубе «Хлеб»), были предприняты титанические попытки этот концерт сорвать. Организаторам звонили отовсюду: сначала из Общественной палаты, потом какие-то пожарные и потом МЧСники, и только твердость ребят, которые хотели эту акцию провести, и их профессионализм в навыках отражать бюрократические атаки, а также солидарность журналистов – эти две вещи позволили концерту состояться.

–  А вы думаете, именно Самойлов стоял за этим давлением, или кто-то еще, например, администрация президента?

– Это могла быть и администрация президента, не знаю, я не отслеживаю это и не в состоянии отслеживать все эти ниточки. Но судя по тому, что первый звонок, направленный на срыв этого концерта, состоялся из Общественной палаты, звонил некий член, функционер этой палаты по имени Михаил Островский, а Самойлов на то время был членом Общественной палаты, не знаю, сохранился ли он в ней до сих пор. Простое логическое умозаключение позволяет сделать вывод, что ниточка тут вьется и от Самойлова.

– И в России, и в Белоруссии суды против музыкантов стали инструментом борьбы с политической активизацией этой среды. Это может повлиять в пользу властей или вызовет, скорее, обратную реакцию, только раздражит музыкальный мир?

– Это уже вызывает совершенно определенную и резко негативную реакцию как со стороны музыкантов, так и со стороны широкой общественности, в первую очередь, молодежи. Наверное, кто-то из наших чиновников хорошо помнит, какую роль сыграла рок-музыка в распаде советской системы, какую роль она сыграла во время «оранжевой» революции. И хотя сейчас нет рокеров, которые были бы таким же авторитетом как, скажем, Виктор Цой в 80-х годах, но все же эта среда по прежнему влияет на общественное мнение, особенно среди молодежи. И в последнее время мы видим, что идет ожесточение отношения к властям, растет раздражение – в том числе, и из-за таких вот судов. Причем сегодня в числе недовольных мы видим не только Шевчука и Борзыкина, но и тех, кого совсем не давно сложно было заподозрить в протестных настроениях: Макаревич, Шахрин.

– Алла Пугачева вот тоже подтянулась

– Я уже и не говорю об Алле Борисовне, хотя для нее поводом стал, конечно, не мой суд, а ситуация с Михаилом Прохоровым, но это все же показатель того, что времена и настроения меняются.

– Николай, что же, наконец-то сегодня поставлена точка и конфликт исчерпан?

– По административной части мы еще встретимся с Троицким в Мосгорсуде, там есть две кассационные жалобы. Что касается уголовного дела, то, конечно, я знал точно, что приговор будет только оправдательный, поскольку в словах Троицкого, к сожалению, а может быть, к счастью, нет непристойных слов. То есть состав статьи 130 части 2 образуется тогда, когда человек произносит нецензурную брань. Вот если вас назову дурой набитой, то для вас это будет очень оскорбительно. Но юридически это не будет считаться как оскорбление. А по-человечески – будет. И вот Троицкий нанес мне оскорбление. Я не стал дожидаться, ведь как бы мы ни пытались отменить эту лингвистическую экспертизу, все равно будет другая экспертиза, а оскорбления не будет. Так что и забрал я заявление для того, чтобы Троицкий не получил оправдательный приговор, я не могу этого допустить. Все равно для меня победа, что Троицкий привлекался к уголовной ответственности. Это – клеймо очень мощное, называется в простонародье «репей под зад».

– Какие претензии у вас остались к Троицкому?

– Будем избирать метод исполнения того, как и когда он будет извиняться. Еще я постараюсь в плане морального ущерба... Судья там написал 10 000 рублей лишь потому, что я не смог доказать свои моральные мучения. Но как же человек такое может доказать, это же моя моральная боль, мои страдания!

Я помню, как раньше был такой момент,
когда сотрудники милиции были авторитетными
людьми, лет 30 так назад

– Это дух времени. С этим ничего не поделаешь. Я помню, как раньше был такой момент, когда сотрудники милиции были авторитетными людьми, лет 30 так назад. Сейчас общество поменялось, либо виноваты сами сотрудники милиции. Тут сложный момент. Наверное, надо менять саму систему подхода к сотруднику милиции.

– А сами сотрудники милиции не должны меняться и работать в таком вот правильном и честном направлении?

– Нет, конечно. Если бы заработала нормальная программа: положи сотруднику милиции 80 000 рублей зарплату, дай ему мощный соцпакет, дай ему жилье, кто нуждается, скажи: «Вот, работай, а если будешь пойман или уличен в чем-то, лишишься всего». Поверьте мне, не надо никаких карающих структур, прокуроров и Управления собственной безопасности. Сделайте так – и им будет нечем заниматься. Каждый милиционер будет нормально подходить к делу, на дороге все прекратится. Все станут равны.

– Вы действительно после начала судебных процессов уволились из органов и с тех пор не работаете, почему?

– Абсолютно верно. Продолжаю работать в области в одной фирме, там есть небольшой автопарк, я заведующий гаражом. А уволился, потому что понял, что из-за того, что происходит в органах, больше работать там не могу. Ведь это как нарицательное уже стало сейчас – быть сотрудником милиции. Если ты выходишь на работу, ты уже априори виноват. Отсутствует презумпция невиновности у сотрудника на данный момент.

– Вот, по-человечески, не достала вас вся эта судебная волокита, времени не жаль?

–  Когда движет какое-то чувство справедливости – а оно у меня очень обостренное – нет. Я часть общества, я его гражданин. Теперь уже пенсионер, который сказал Троицкому: «Нет, так не пойдет».

– А 35 000 выплатите Институту русского языка им. Виноградова?

– Судья, когда назначала ее, не спросила меня, буду ли я платить. Я не подписывался под этим. Буду обжаловать.