Понятие «власть» не переводится на немецкий язык

Недавно российские пограничники впервые за последние двадцать лет запретили въезд на территорию страны немецкому ученому. И не просто запретили, а развернули в аэропорту. «Отказником» стал профессор Ханс-Хеннинг Шредер – руководитель научной группы «Россия/СНГ» «Фонда науки и политики», консультирующего правительство ФРГ. Немецкий фонд им. Фридриха Эберта, который финансировал поездку, первым делом проинформировал прессу ФРГ. Первая острая статья появилась на портале «Шпигель онлайн». Благодаря возмущенной реакции немецких СМИ, которая привела к решительному вмешательству германских политиков, профессору Шредеру снова разрешен въезд в Россию. В воскресенье 6 ноября он с некоторой опаской сел в самолет и на этот раз благополучно пересек российскую границу. А накануне поездки дал интервью Slon. – Вы ехали в Москву по приглашению? – Да, у меня было приглашение от «Высшей школы экономики» на конференцию, посвященную сравнению российского и немецкого общества. С этим приглашением я совершенно нормально заказал визу и потом ее получил. Сюрпризом было, что в «Домодедово» во время паспортного контроля меня не пустили в страну и отправили назад. – Вы были в этом году уже в России? – Четыре раза. – Но у Вас нет постоянной визы? – Нет, я постоянно езжу по приглашениям различных организаций. – Вам было просто получить визу в российском консульстве? – В принципе, если придерживаться необходимой процедуры, это просто. Надо иметь приглашение и определенные документы, например, страховку, подтверждение работодателя, надо заполнить формуляр. Естественно, надо для этого идти в консульство, а это требует определенных усилий. Конечно, не таких, как в Москве, чтобы получить шенгенскую визу, но все же. Процесс можно упростить, заказав визу в агентстве, которому надо отдать все документы, что я и сделал. И оно оформило визу в консульстве, это распространенный легальный способ. – И вот вы едете в пятый раз в Россию... – В пятый раз в этом году. – ...в шесть часов вы вышли из самолета и думаете... – «Сейчас еще раз просмотрю свои заметки и на следующий день буду читать доклад о сравнении российских и немецких ценностных представлений». – И о чем же вы хотели рассказать в докладе? – Я считаю, что наши ценности на определенном уровне одинаковы. Что касается политических воззрений, там есть ясная разница. Но, не говоря о демократии, все, что дает большая русская литература XIX века: представление об ответственности, справедливости, представление о том, что надо защищать социально слабых и отношение к «властям» – от Чехова до Грибоедова, я не думаю, что это отлично от немецких ценностей. В этом отношении между нами очень много общего. Проблема в различном историческом опыте, на котором основываются нынешние политические предпочтения. Например, как российские граждане, так и немцы не доверяют своим парламентам. Однако последние абсолютно отрицают единоличного лидера, потому что национал-социализм и Гитлер воспринимаются как полностью негативный опыт. При слове «сильный фюрер» все сразу думают о Гитлере, говоря: «О нет, не дай бог, только не это!» В России довольно ощутимо желание сильного лидера с твердой рукой, который все приведет в порядок. Это объясняется тем, что, во-первых, сталинизм никогда до конца не был проанализирован и не осуждался, в Советском Союзе так и так, а в России только короткий период. Второе, опыт демократии 90-х годов не заставил людей поверить в то, что они именно это политическое устройство хотят иметь в своей стране. Для меня лично представление о сильном лидере отвратительно, поэтому я могу об этом спорить со своими друзьями в России. Однако я понимаю, откуда у них такая позиция. – И вот вы думаете о ценностях и о том, что вы должны еще просмотреть доклад, и вдруг...
– Я прохожу паспортный контроль, и вдруг пограничник, молодая женщина, говорит мне: «Один момент, вы должны пройти со мной». Она была очень предупредительна. – Что же вы подумали? – «Что это за странные вещи происходят?» – Что произошло потом? – Меня повели в отделение пограничной службы. Тут надо отметить, что «Домодедово» – вполне европейский аэропорт. Персонал там намного вежливее и эффективнее, чем в «Шереметьево». Я говорю по-русски, поэтому в переводчике не было необходимости. Потом пришел представитель авиакомпании «Эр Берлин». Ведь на них всегда ложится ответственность, если кто-то въезжает без действительной визы. Однако он убедился, что с визой все в порядке, и облегченно вздохнул: авиакомпания не должна платить штраф. Затем пограничная служба официально подтвердила, что я не имею права въезжать на территорию страны. – Какую же причину они привели? – Сказали, что не имеют права меня впустить. Позднее они очень правдоподобно объяснили, что они просто увидели в компьютере сигнал, что я не имею право въезжать. В конце уже они мне дали «Акт о возвращении», где написано, что в соответствии с §27 Закона РФ об иммиграции и эмиграции мне запрещен въезд на территорию страны. Я дома потом его посмотрел. В этом параграфе очень много статей. Причиной высылки называется, кроме прочего, отсутствие визы, всякие преступления, которые в моем случае абсолютно не соответствуют действительности. Один пункт гласит: «опасность для обороноспособности Российской Федерации». Отсюда и формулировка, что я «являюсь угрозой безопасности страны». Все остальные конкретные статьи не подошли. – Вы работаете для германской внешней разведки? – Нет!!! – Как же они вас, такого вполне приятного обходительного человека, смогли не пропустить? – Они просто сидели перед компьютером, в котором напротив моего имени было отмечено, что въезд запрещен. Пограничник не пропустил меня, потом встал вопрос, каким самолетом я полечу обратно. «Эр Берлин» предложило только рейс на следующее утро, ведь я сам должен был оплачивать депортацию и смог бы просто перебронировать дату обратного полета. Кстати, вся поездка по договоренности сторон была оплачена немецким Фондом им. Фридриха Эберта, а не мной. Тем не менее, российское государство за обратный рейс платить не намеревалось. – Однако этого можно было бы потребовать, ведь задержание было неправомерным.
– Как потом выяснилось, это была просто «техническая ошибка». – Свежо предание... – Должен был я заявление подавать на российское государство, чтобы они мне перебронирование оплатили? Нет, я просто решил на следующее утро первым же самолетом лететь обратно, надеясь, что это странное недоразумение, которому не было объяснения, будет рассмотрено. Я сразу же проинформировал посольство. Оно быстро начало принимать меры. Я думал, что мы чего-то добьемся. Однако в шесть часов вечера уже никого не было на месте. В МИДе были только дежурные сотрудники, и они не могли ничего сделать до следующего рабочего дня. Сотрудники Фонда им. Фридриха Эберта проинформировали немецкую прессу, которая чрезвычайно заинтересовалась происшествием. Ведь в последние 20 лет такого ни с одним немецким ученым или журналистом не происходило! По крайней мере, если он не был преступником. – Может быть, подозрение вызвало имя Шредер? – Я тоже подумал, может, они меня с Герхардом Шредером перепутали. – Что же он такого сделал? – Конечно, нет, ничего. Мы просто выросли оба в одной местности. Там это имя распространено. – Вы оба из Ганновера? – Да, только я в лучшей гимназии учился... – Была ли какая-нибудь реакция немецкого правительства? – Об этом происшествии написали все немецкие газеты. Подключился немецкий МИД, администрация канцлера. Но я уже сидел в так называемом зале аэропорта в «Домодедово» – большом помещении вроде большой тюремной камеры, с дверью, в которой был глазок. Перед ней стоял постовой. Внутри был туалет и даже душ, все о'кей. Там были и скамейки, на которых я сидел с десятью другими заключенными – мужчинами лет тридцати и одной женщиной из Средней Азии и с Южного Кавказа. Очень приятные люди, мы хорошо пообщались во время бессонной ночи. – Что же они рассказывали? – Что у них паспортов не было или виз. Они очень удивились, почему я-то не могу въехать. Я сказал, что не знаю, а они мне не поверили. Затем меня сопроводили из этого «зала аэропорта» прямо в самолет, и на следующее утро часов в семь я уже был в Берлине. Немецкий МИД пригласил посла РФ. Однако его не было в Берлине, поэтому пошел посланник, кажется. Немецкое посольство в Москве тоже передало в МИД РФ ноту. Поэтому потом меня посланник по телефону пригласил в российское посольство, чтобы в личном разговоре формально извиниться. Он объяснил также, что, во-первых, в МИДе никогда против меня ничего не было, а, во-вторых, что сам случай был «технической ошибкой». – Что это вообще значит? Прервалось электропитание компьютера? Как это может случиться? – Я не хотел бы этого выяснять с точностью. Но понятие «ошибка» я считаю вполне подходящим, неважно, шла ли речь о технической или о какой-то другой ошибке. Если бы это произошло намеренно, то это бы сильно нарушило отношения России и Германии. – Может быть, это произошло намеренно? – Может быть, кто-то этого хотел, но точно не МИД. – Может это быть связано с произошедшими незадолго до этого обысками в «Газпроме Германия» и партнерских немецких энергоконцернах, на которые был дан так называемый асимметричный ответ? – Может быть, но этот ответ не был особенно удачным. Но я не хочу строить предположения. То, о чем вы говорите, было бы возможно, однако сам я не знаю, что плохого я совершил. – Ножей и кокаина у вас с собой не было... – А была правильно и официально выданная виза. – Наркотики вы не потребляете. – Кроме сигарет и алкоголя... Но я ничего не своровал, не провозил контрабанды, не торговал девушками. – Представимо ли, что паспортный контроль и компьютеры на таком важном пограничном посту не функционируют, именно когда проходите вы и именно в таких обстоятельствах? – Это, скажем так, вызывает удивление. Однако я первый раз я был в Волгограде в 1972 году и с тех пор регулярно езжу в Россию, а в последние годы, как правило, четыре–пять раз в год. Я не думаю, что я получу иное объяснение, чем «техническая ошибка». И если потом еще и посланник передо мной извиняется и говорит, что я в любое время могу снова въехать, то я в этом случае не буду переспрашивать. – Однако теперь все знают, что такие вещи иногда нечаянно «происходят». – Однако и все знают, что если такое случается, то происходит и большой скандал. – Теперь все знают. – Да, теперь. И это процесс взаимного обучения обеих сторон. – А может быть, вы что-то плохое написали про Россию или госпоже Меркель посоветовали понизить цены на российский газ или отменить решение об отказе от АЭС? – Это входит, скорее, в компетенцию моих коллег. Но мы выступаем за то, чтобы была принята «Энергетическая хартия», а всем известно, что российской стороне это не очень нравится. Однако я не думаю, что это было поводом такой реакции. Конечно, мы критически рассматриваем то, что происходит в России и, конечно, мы говорим нашему правительству, что в России нет «стерильно чистой демократии», как некогда выразился мой однофамилец Герхард Шредер. Однако то, что о России говорят Путин и Медведев, намного негативнее, чем мы это можем сказать сами. – Например? – Почитайте в речах Путина, что он говорит о коррупции в российской юстиции. – Речи – такая скучная материя... – Моя профессия – читать такие вещи. Поэтому, в отличие от вас, я это знаю. Путин стоит перед прокурорами и судьями, на них кричит и спрашивает, что, мол, такое, коррупция опять повысилась, и при этом выражается очень недвусмысленно. Он намного дальше заходит, чем я когда-либо смог зайти. Хотя я тоже иногда высказываю критику. – Вот мы и нашли причину: вы все-таки негативно пишете о России. – Есть намного больше людей, которые пишут в несколько раз острее. Если уж меня не пускают, что же надо с ними тогда делать? Четвертовать? Я думаю, что российское государство выдерживает более критичные высказывания от более критичных людей. Вот и журналист «Гардиан» снова может въезжать в страну. – Дело не в более или менее критично пишущих, а в ситуации. – Да, необходимо, чтобы такие действия вписывались в определенный контекст. В различных кругах это воспринимается по-разному. В отношении Германии, однако, момент был очень неудачно выбран. Только было провозглашено, что Путин следующий кандидат в президенты и, видимо, следующий президент. Значит, у нас в Германии благоприятное отношение, которое существовало до этого, к России и Медведеву, пошатнулось. У нас все стали говорить, что теперь опять «сильный лидер» придет с «железной рукой». И если в этой ситуации происходит то, что произошло со мной, сразу возникает ясное подозрение. Как предполагают все наши немецкие СМИ, кто-то там пытается оказать давление. Реакция с нашей стороны тоже понятна: абсолютно негативная. Поэтому – и хорошо, что российский МИД это сразу увидел – необходимо было минимизировать ущерб. – Сказала ли что-то Ангела Меркель по этому поводу? – Кажется, нет, но наш МИД очень остро среагировал. Наши западные партнеры, которые нас всегда упрекают в том, что мы слишком мягко на все реагируем, были несколько удивлены таким резким отпором. Но и довольны решением, которое было найдено. Они тоже не ожидали бы от российской стороны, что на самом деле было бы объяснено, что, собственно, значит эта «техническая ошибка». Потому что ни во Франции, ни в Германии никто по-настоящему и не хотел бы ясного политического объяснения. – Почему же Меркель не вмешалась? – Это вопрос, на каком уровне можно было решить проблему. Если бы реакция российской стороны была другой, тогда это дело поднялось бы выше. Однако все было решено внизу, на уровне посольств. – С российской стороны была бы другая реакция. Например, когда какие-то дети не выдаются российским матерям, начинается большой скандал. – Ну, это особо душещипательные истории. А в случае Магнитского, когда как Англия, так и США заявили, что 50 или 60 высокопоставленных чиновников не имеют право въезжать на территорию страны, резкой реакции не последовало. Лавров сразу заявил протест, но до сих пор с российской стороны нет никакого симметричного или асимметричного ответа. И, насколько я знаю, ни Путин, ни Медведев это не прокомментировали. – В вашем случае это просто была настоящая провокация. – Да, все это так и оценили. – Собираетесь ли вы еще раз поехать в Россию? – Да, я уже подал заявление о предоставлении визы. 11 ноября будет встреча Валдайского клуба с Путиным, и я надеюсь, что я буду на ней присутствовать. – Что же будет с докладом о ценностях? Вы его не хотите все же прочитать? – Я надеюсь, что будет выпущен сборник докладов этой конференции и мой непрочитанный доклад также займет в нем место. – Почему же вы должны так часто ездить в Россию? – Интерес. И, честно говоря, это очень увлекательно для меня. – Вы любите Россию? – Да, конечно. – За что же? – Я себя там хорошо чувствую. У меня там очень много знакомых, многих из которых я могу назвать даже друзьями. У меня такое чувство всегда, что люди там ближе мне по духу, чем американцы. – Опять же: почему?
– Это, конечно, на эмоциональном уровне: что люди читают, что можно с ними обсуждать, их представления жизни. – Можно ли русским привить демократию? – Такой вопрос я слышу часто. Мой стандартный ответ на него: в 1945 году никто по-настоящему не верил, что Германия может когда-либо стать демократической страной. Если тогда спросили американцев, что делать со страной, они бы сказали: «Забыть и похоронить». Второе: первая демократическая революция была в Германии в 1848 г. И лишь сто лет спустя здесь появилось первое более-менее стабильное демократическое государство. Для нас демократия связана с промышленным и социальным подъемом, поэтому это для нас нечто позитивное с самого начала. В России демократия была параллельно с инфляцией, потерей сбережений, маленькими пенсиями. – Вы понимаете наших граждан? – Я понимаю, что с таким опытом можно скептически воспринимать демократию. Но я бы никогда не терял надежду. Истории требуется время. Каждое общество должно найти к ней свою дорогу. – Чем различаются наши общества? – Есть много вещей, где разница не такая большая. Но есть и такие вещи, где отношение государство–гражданин, государство–общество представляют на самом деле большую разницу в Германии и России. Это можно видеть на примере понятия «власть». Оно не переводится на немецкий язык. Его в Германии никто не поймет. Если вы переведете тем же самым словом «власть» (Macht) вас спросят, а что под этим имеется в виду? Это канцлер или бундестаг, а может, министерства? Или полиция? Что же это на самом деле? У нас существует представление, что государство должно действовать по определенным правилам. Если мы с его действиями не согласны, мы можем пожаловаться перед Конституционным судом и доказать свою правоту. В России отношение между гражданином и этим странным образованием «власть», в котором нельзя четко отличать экономику, политику или «чиновников», очень странное и совсем другое. Понимание того, что можно против них возмутиться и подать жалобу в суд, да еще оказаться правым и добиться, чтобы они действовали по правилам, совсем другое в России, в отличие от Германии.