Переезд на станции Салтыковская © Даниил Туровский / Большой Город
Недавно я чуть не умер. Выбрасывал мусор, возвращался домой, шел вдоль длинной 12-этажки, и тут – пппухх! – слева, в шаге от меня, разбился горшок, осколком поцарапав ботинок. Я ойкнул, сжал кулаки в карманах и на автомате пошел дальше, только чуть голову задрал и разглядел на последнем этаже две кисти, свисавшие с окна. Зазнобило, уже когда запер дверь. Что же это такое? Одному судьба шлет на голову яблоко и делает гением, а другому – горшок и убивает. Оказалось, еще ни одна мысль не пугала меня так сильно, как та, что однажды я пойду выбрасывать мусор и умру от того, что кто-то выбросит мусор на меня. Прижимаясь то к одной стене, то к другой, я всерьез думал о том, что надо переехать в дом с мусоропроводом. Столько лет человек готов мириться с бессмысленностью жизни, но стоит представить себе бессмысленную смерть – и человека подкашивает.
В тот же день появился пост журналиста «Коммерсантъ FM» Сергея Соболева о том, как на переезде платформы Салтыковская погибла его 25-летняя жена Елена. Он винил в этой трагедии корпорацию РЖД, которая никак не построит надземный переход. Он собирался объединиться с теми, кто тоже потерял на путях близких, и сообща бороться с РЖД. Хотя в РЖД ответили: погибшие сами виноваты, переходили на красный. А мне вдруг показалось, что в глубине души родственники погибших хотят доказать кому-то, что их жены и дети ни в чем не виноваты, что их смерть не была бессмысленной. Наверное, потому, что в тот момент я хорошо представлял, как тяжело именно с этим смириться. Так думать было, наверно, неправильно, но будем честными: поезд не горшок, как его можно не заметить? Я поехал на платформу Салтыковская.
Предупреждающий о приближении поезда сигнал был таким громким, что сразу захотелось запрыгнуть обратно в вагон. Дежурная на переезде включает этот по-настоящему мерзкий звук одновременно с красным человечком для пешеходов. Я останавливаюсь, чтобы дождаться зеленого, но не получается – плотный поток людей бьет по пяткам и толкает под локти: «Че встал?!» Пока меня несут так через три пары рельсов, мне совершенно спокойно, я абсолютно уверен, что толпу-то поезд не собьет. К звону светофора присоединяется гудок надвигающейся электрички. Хотя вдалеке видна только маленькая точка. Нигде я не видел таких осторожных машинистов.
На другой стороне переезда строят храм. Переход не строят, а храм строят. Если храм достроят раньше перехода, то ежегодно отпевать в нем будут по 20–25 человек, попавших под поезд. Столько в среднем гибнет на этом переезде за год, по данным Сергея Соболева. МЖД уверяет: не больше четырех человек. Но... какая разница?
Через 20 минут оставаться тут уже невыносимо: звон слышен, как бы далеко ни ушел, он, кажется, никогда не прерывается. Как здесь все с ума не посходили? Возвращаюсь к переезду, вижу впереди: горит красный, звенит сигнал дежурного, ревет и гудит надвигающийся поезд, он совсем близко... А люди так и идут, не поднимая голов! Последним в цепочке – молодой парень, он не в наушниках, не в капюшоне, он прекрасно видит поезд и красный сигнал, но... не останавливается. Ну почему, почему?! Эй, остановите его! Парень заносит ногу над рельсами, через секунду пронесется поезд. Парня хватает под локоть и выдергивает из-под вагона высокий мужчина в камуфляже и черной шапке.
Спасенный отпихивается и, словно только что проснулся, непонимающе озирается по сторонам. Я не успеваю подумать, как же хорошо, что РЖД поставили тут смотрителя, как за составом проносится мощнейший вихрь, нас чуть не сносит, а стоящую рядом палатку сдувает. Мужчина в камуфляже бросается к ней, хватает за оторвавшийся от земли каркас и тянет вниз, закрывая от ветра спиной. Оказалось, он не смотритель, а продавец, и это его палатка. Он продает все несладкое: соления, рыбу, грибы. Александр увлеченно рассказывает, где я сам могу нарвать брусники, которую он только что мне продал, но переходит, потупившись, на бурчание, когда спрашиваю о спасенных им людях.
– Я-то что! Тут дядя Ваня такой есть, он стоит у переезда и делает вид, что книжки продает, а на самом деле стоит под светофором, чтоб на красный никого не пускать. Вот он – молодец. Помню, спас он как-то одну девушку в последний момент, а машинист того поезда, который ее чуть не сбил, когда обратно возвращался, остановил поезд, вышел и дяде Ване бутылку подарил. Но дядя Ваня не каждый день приходит, здоровье слабое. Я тоже так останавливаю людей, но вместо «спасибо» мне все почти мат-перемат в ответ. Идут, в себя уткнулись, ничего не видят...
В день, когда погибла жена Сергея Соболева, дяди Вани, наверное, не было. Мы стояли с Александром и следили, остановится ли хоть кто-нибудь перед красным светофором. Никто. Вдруг стало все равно, построят тут надземный переход или нет. Его строительство решит проблему смертности, но не безалаберной слепоты.
Не тут, так по дорогам эти люди будут ходить на красный, все так же не поднимая головы. Или – поднимая, но все равно делая шаг вперед, будто остановиться и подождать минуту, пока загорится зеленый свет, – а смысл, зачем? Такое отношение к жизни гораздо бессмысленнее смерти.
Переезды всегда будут опасными, за рулем всегда будут сидеть пьяные, колодцы всегда будут открытыми, ступени будут скользкими, а провода – оголенными. Не суть важно, как велики шансы избежать несчастного случая. Человек умирает не от того, что ему на голову падает горшок, но от того, что уверен, будто горшок на него никогда не упадет.
P.S. Вот тут можно посмотреть сюжет подмосковных телевизионщиков про этот переезд:
