© Janusz Kapusta

В последней передаче «Коррупция на "Дожде"» мы говорили о проблемах с защитой тех, кто заявляет о коррупции в России. Предлагаю обратить внимание на «трудности перевода», которые чудесным и таинственным образом отражают всю философию российской антикоррупции.

Речь идет о Техническом руководстве по осуществлению Конвенции ООН против коррупции. Как и все документы ООН, руководство существует сразу на нескольких языках, в том числе и на русском. И если прочитать там рекомендации по внедрению всего лишь одной статьи – о защите лиц, сообщающих информацию о коррупции (статья 33), – то мы увидим много интересного.

Сама статья конвенции звучит следующим образом:

«Каждое государство-участник рассматривает возможность включения в свою внутреннюю правовую систему надлежащих мер для обеспечения защиты любых лиц, добросовестно и на разумных основаниях сообщающих компетентным органам о любых фактах, связанных с преступлениями, признанными таковыми в соответствии с настоящей Конвенцией, от любого несправедливого обращения».

У нас такие требования нередко путают с программой защиты свидетелей, о которой часто рассказывают в голливудских фильмах. Но тут речь идет в первую очередь не о физической защите свидетелей от мести и запугивания (об этом есть отдельная статься конвенции), а о банальной защите заявителей от возможных встречных исков о клевете или от возможного увольнения.

Ключевым моментом этой статьи, да и всей системы защиты, является принцип добросовестности (good faith). Это означает, что если заявитель сообщает данные, которые считает верными на момент сообщения, то он подлежит защите – даже если факты, указанные в обращении, оказались ложными. Главное, чтобы на тот момент сам заявитель не знал об этом. При этом «бремя доказательства в отношении добросовестности не должно возлагаться на лицо, сообщающее информацию» (The burden of proof regarding good faith should not be on the reporting person). Этот принцип придумали, чтобы защитить заявителей от коррупционеров, ведь в странах с высоким уровнем коррупции не составляет труда сделать так, что даже самый достоверный факт в ходе расследования не найдет подтверждения.

Вот только в российском тексте Технического руководство частица «не» куда-то потерялась. В итоге получилось, что «Бремя доказательства в отношении добросовестности должно возлагаться на лицо, сообщающее информацию». Сложно представить, как именно человек должен доказывать тот факт, что он был уверен в правдивости информации. Но именно этого у нас чаще всего хотят наши следственные органы, которые часто готовы переключить все свое внимание на заявителя, а не на коррупционера.

В русском тексте рекомендаций к этой статье есть еще один удивительный момент: «Наконец, государствам-участникам предлагается рассмотреть возможность принятия закона об ответственности за распространение клеветы в качестве важного аспекта антикоррупционного законодательства. Эта мера может быть особенно уместной в отношении расследований и информации, сообщаемой журналистами». Можно сказать, что Путин, возвращая клевету в наш Уголовный кодекс, руководствовался именно этим! А наши доблестные правоохранительные органы не зря обращают столько внимания на журналистов. 

Вот только в английской версии речь шла совсем о другом: «Finally, States Parties may wish to consider libel law reform as an important aspect of anti-corruption legislation» Здесь говорится об изменении закона о клевете – таким образом, чтобы случаи сообщения о коррупции не попадали под действие данного закона.

Сложно сказать, специально ли так переведен официальный документ ООН (о чем сразу же заговорят сторонники теории заговора), или это просто ошибки. Мы обратились в ООН, чтобы выяснить, почему перевод столь отличается от оригинала. Однако, как ни странно, русская версия рекомендаций очень напоминает реальное отношение российских властей к журналистам, блогерам и прочим людям, которые сообщают о фактах коррупции или о других незаконных действиях чиновников. На практике этим людям скорее стоит ждать исков о клевете, которую специально для них вернули в Уголовный кодекс, а не защиту «от любого несправедливого обращения».