© Werty / Flickr.com
Содержание законопроекта о защите россиян от неправосудных решений иностранных судов, у, на первый взгляд очень просто объяснить даже неюридическим языком. Итак, если какой-нибудь иностранный суд принял к рассмотрению и вынес судебное решение по делу, которое по российскому законодательству и заключенным Россией международным договорам должно быть рассмотрено российским судом (в том числе арбитражным), то этот закон объявляет это нарушением государственного суверенитета России и признает такие судебные акты заведомо неправосудными. И – защищая интересы граждан – Россия в этом случае гарантирует пострадавшему от такого решения компенсацию в полном объеме – для себя страна объявляет право на взыскание суммы этой компенсации с иностранного государства, в том числе путем обращения взыскания на имущество этого государства. Защищенного иммунитетом, заметьте, имущества.
Приведем простой пример. Возьмем суд даже не американский, а более нейтральный – например, английский. А тему возьмем как раз не нейтральную, а самую актуальную – борьбу с коррупцией. Тем более что в Англии есть еще не применявшийся в полной мере Акт против коррупции. Английский суд рассматривает дело английской компании и выясняет, что в неких коррупционных действиях участвовала российская компания и некие российские граждане. Своих граждан Россия не выдает, дело у себя не расследует, обвинения – что граждан, что компании – считает смехотворными. А тут английский суд берет и выносит решение, по которому компании запрещается работать дальше в Англии. С нее взыскивают огромные штрафы – и не только с компании, но и с имущества «неких» граждан, неожиданно оказавшихся в Англии. Пострадавшие идут в российский суд и получают компенсацию за это такое неправосудное решение. Из федерального бюджета. А затем Россия конфискует все имущество английского посольства и все, что найдет в России, принадлежащее Англии. Вот так это должно работать исходя из текста законопроекта, который мы имеем сейчас. А теперь посмотрим внимательнее.
Начнем с «финансово-экономического обоснования» законопроекта, состоящего из одного короткого абзаца: «Принятие закона не потребует дополнительных расходов из федерального бюджета». Очень уж нелогично звучит это в отношении закона, предусматривающего выплаты компенсаций в «сумме потерь, которые российское лицо понесло или может понести вследствие принудительного исполнения судебного акта (стоимость утраченного имущества, суммы уплаченных санкций, неполученные доходы, иные убытки)».
Хотелось бы увидеть к законопроекту пояснительную записку о том, что за последние хотя бы несколько лет случились прецеденты вынесения приговоров или решений иностранными судами, которые нарушали следующие нормы международного права и по новому закону были бы отнесены в категорию «неправосудных», в результате которых российские граждане и компании действительно понесли ущерб на какую-то сумму. Если бы такая записка была, мы бы имели предметный разговор о месте российского права и судебной системы на международном правовом поле, о том, в каких именно случаях необходима «защита от недобросовестной конкуренции правовых систем других государств», которой меньше года назад обосновывал необходимость такого закона председатель Высшего арбитражного суда Антон Иванов.
Однако этого нет. Мне приходилось изучать и международное частное право, и международное уголовное право. В обоих случаях вопрос встает тогда, когда спор перестает быть сосредоточенным исключительно в рамках одного государства. Выглядит это примерно так:«Гражданин Грузии, являющийся руководителем немецкого представительства российской компании, заключил от имени компании договор купли-продажи сусликов, которые должны быть поставлены из Мексики, с египетской компанией. Местом заключения договора является Осло. Местом назначения груза – Тамбов».
Вопрос, на который ищется ответ, – право какой страны должно быть применено? В уголовном праве выбор от того, кто будет подсудимым, не зависит. Хотя условий и ограничений применения права разных стран много. В международном частном праве, напротив, стороны весьма свободны в выборе той правовой системы, общие правила которой будут регулировать их договор. Таким образом, подавляющее большинство споров между бизнес-структурами и договорами граждан, носящими интернациональный характер, рассматривается не в российских судах в результате договоренности стороны при заключении контрактов. Свобода при заключении контрактов, взвешивание рисков неисполнения договора, последствий своих действий в иностранном государстве, несоблюдения правовых норм других стран – все это неотъемлемая часть ведения международного бизнеса и жизни вне изоляции от всего остального мира.
Другая часть – это признание решений судов других стран законными в своей стране. Условием для этого обычно выступает признание судебной системы такого государства как достойного арбитра в споре, а основанием – заключение международного договора. Неправосудность, как скажет вам любой словарь, – это отсутствие соответствия закону или законности. Но звучит это слово, несомненно, жестче синонимов. И интуитивно понятней, но понятней – с несколько другим оттенком, чем само значение. Вот адвокат Генри Резник назвал в свое время неправосудным приговор Pussy Riot. Затем все официальные инстанции подтвердили его соответствие закону, но несогласные с ним считают такое прилагательное по-прежнему допустимым. Наверное, потому, что для россиян – и даже для юристов, и особенно в последнее время – соответствие «закону» и соответствие справедливости – отнюдь не синонимы. А для экономистов – не синоним выгодности и надежности. Так не только с государственными системами – тот же Антон Иванов сетовал, что «в ряде стран практически невозможно добиться отмены решения третейского арбитража в государственном суде». А третейский суд – это самостоятельный выбор бизнеса – в пользу доверия создаваемым негосударственным системам решений споров.
Можно было бы бороться на этом рынке, меняя институциональную среду, создавая привлекательные для всех суды, что значит, во-первых, независимые, а во-вторых – такие, которые принимают решения, справедливость и правильность которых не вызывают возражений у сторон. Или, как минимум, заставляют и физических и юридических лиц взвешивать издержки на дальнейшее оспаривание решений. Можно было бы лучше учить юристов, готовить специалистов, умеющих заключать контракты и выигрывать суды в наиболее популярных нероссийских юрисдикциях… Но этот закон идет совсем другим путем – путем компенсирования проигрыша на международном рынке правовых систем российской деньгами нашего бюджета. А заодно – шагает еще дальше от мировой тенденции взаимного признания судебных решений.
