Издательство «Астрель» выпустило сборник нематематических статей Альберта Эйнштейна «Мир, каким я его вижу» – как ни удивительно, книга, опубликованная на Западе еще в 1949 году, на русском языке издается впервые. Но никаких особенных потрясений и откровений тут ждать не стоит – Эйнштейн с неторопливым достоинством делится своими эстетическими представлениями, моральными принципами, взглядами на человека, культуру, общественный прогресс, проблемы мира и войны. И предстает, пожалуй, гораздо меньшим оригиналом, чем его принято считать, – зато абсолютным романтиком и гуманистом.

Slon публикует 15 цитат из книги.

Когда человека излишне почитают, это, на мой взгляд, никогда не оправдано. Конечно, природа наделяет своих отпрысков дарами в разной мере. Однако, благодарение Богу, на свете много одаренных людей, и я совершенно убежден, что большинство из них живут скромно и обходятся без наград. И мне кажется вопиющей несправедливостью и даже дурновкусием безудержно восхищаться немногими избранными, приписывать им сверхчеловеческие качества ума и характера. Такой была моя судьба, и контраст между тем, как оценивала мои достижения и способности широкая публика, и реальным положением дел попросту нелеп.

Искать смысл или цель собственного существования или тварного мира в целом всегда казалось мне абсурдом с объективной точки зрения. Тем не менее у каждого есть определенные идеалы, которые и направляют его стремления и суждения. В этом отношении я никогда не считал легкость бытия и счастье самоценными. Идеалы, которые освещали мне путь и время от времени придавали отваги, чтобы бодро принимать жизнь как она есть, – это Истина, Добро и Красота. Жизнь казалась бы мне пустой, не ощущай я общности с обладателями похожего мировоззрения, искателями объективного, вечного и недостижимого в сфере искусства и научных исследований. Банальные цели человеческих стремлений – собственность, внешний успех, роскошь – всегда представлялись мне презренными.

Подлинная ценность человека в первую очередь определяется мерой и смыслом, в каких он сумел отрешиться от своего «я».

Самое прекрасное, что только может выпасть нам на долю, – это тайна. Стремление разгадать ее стоит у колыбели подлинного искусства и подлинной науки. Тот, кто не знает этого чувства, утратил любопытство, неспособен больше удивляться, все равно что мертвый, все равно что задутая свеча.

Я иду своей дорогой и никогда не был особенно привязан ни к своей стране, ни к дому, ни к друзьям, ни даже к близким родственникам – несмотря на самые тесные узы, я никогда не утрачивал стойкого чувства отстраненности и тяги к уединению, и это чувство с годами лишь крепнет. Порою остро – однако без сожаления – сознаешь, насколько ограничена возможность взаимопонимания и симпатии с собратьями-людьми. При этом, конечно, несколько теряешь в жизнерадостности и беззаботности, зато становишься во многом независимым от мнений, привычек и суждений своих собратьев и избегаешь соблазна опереться на столь зыбкое основание.

Если кто-то решит оценить, какой ущерб нанесла великая политическая катастрофа развитию человеческой цивилизации, ему следует помнить, что культура в своих высочайших проявлениях – тепличное растение, которое растет только в определенных условиях и цвести будет далеко не везде. Да и там, чтобы расцвести, ему нужен определенный уровень благосостояния, который позволит ничтожной доле населения трудиться над тем, что не связано непосредственно с поддержанием жизни; кроме того, ему нужна моральная традиция уважения к культурным ценностям и достижениям, из почтения к которой классы, производящие продукцию, необходимую для жизнедеятельности, снабжают этот класс средствами к существованию.

Что касается человеческой свободы в философском смысле, в это я определенно не верю. Все действуют не только под принуждением внешних сил, но и сообразно с внутренней необходимостью.

Изобретательский гений человека за последние сто лет подарил нам столько благ, что если бы политическая организация поспевала за техническим прогрессом, жизнь стала бы счастливой и беззаботной. Но пока что все эти достижения, стоившие немалых трудов, в руках нашего поколения – все равно что бритва в руках трехлетнего ребенка.

Пока существуют армии, любые серьезные раздоры неизбежно ведут к войне. Пацифизм, который не пытается избавить народы от вооружений, был, есть и будет бессильным. Пусть пробудится в людях совесть и здравый смысл – и тогда мы сможем выйти на новую ступень в жизни народов, когда они будут вспоминать войну как непостижимое заблуждение своих праотцев!

По мне, человек, который находит удовольствие в том, чтобы маршировать в строю под звуки оркестра, уже достоин презрения. Головной мозг достался ему по ошибке; спинного было бы довольно. Эту болезнь цивилизации следует искоренить со всей возможной поспешностью. Героизм по приказу, бессмысленная жестокость, все эти гибельные глупости, творимые во имя патриотизма – как же я их ненавижу! Война представляется мне мерзостью и злом, я бы лучше дал разрезать себя на мелкие кусочки, чем участвовал в столь отвратительном начинании.

Нельзя разочаровываться в человечестве – ведь мы и сами люди.

Быть может, я слишком пессимистично отношусь к государству и другим общественным институциям, однако не жду от них ничего хорошего. Бюрократия – смерть для любого хорошего начинания. Я видел и ощутил на собственном опыте множество грозных ее признаков – даже в сравнительно образцовой Швейцарии.

Я совершенно убежден, что никакие богатства в мире не продвинут человечество по пути прогресса, даже если попадут в руки самого преданного борца за гуманность. Примеры великих характеров и чистых душ – вот единственное, что способно породить светлые идеи и благородные дела. А деньги лишь тешат самолюбие и всегда вводят владельцев в искушение использовать их во зло. Разве можно представить себе денежные мешки Карнеги в руках Моисея или Ганди?

Среди самых глубоких научных умов едва ли найдешь человека, лишенного своего особого религиозного чувства. Однако это чувство отличается от религии профана. Для последнего Бог – существо, на чью благосклонность он уповает и чьего наказания страшится, сублимация чувства, подобного любви ребенка к отцу – существу, с которым он в определенной степени в родстве, – пусть даже это чувство сильно окрашено благоговением. Но ученый одержим чувством вселенской причинности. Будущее для него до последней мелочи столь же определенно и неизбежно, сколь и прошлое. В морали нет ничего божественного, это исключительно человеческое изобретение. Религиозное чувство ученого приобретает форму восторга и восхищения гармонией законов природы: ведь за ними стоит разум, по сравнению с величием которого любые систематические размышления и действия человеческого существа – всего лишь смутное отражение.

Видеть собственными глазами, чувствовать и судить, не поддаваясь внушению сиюминутной моды, иметь возможность выразить все, что видел и ощутил, одной хлесткой фразой или даже хитроумно подобранным словом – это ли не славно?