© ИТАР-ТАСС

В предыдущем материале Константин Северинов рассказывал о том, какова жизнь американского ученого, попавшего в систему РАН, на какие абсурдные меры приходится идти, чтобы двигать науку, и какие претензии есть у ученых к руководству академии. В новой статье речь о том, можно ли вылечить эту систему.

Академики РАН не имеют монополии на публичные проявления глупости и некомпетентности. Ректор МГУ, математик (и тоже академик) Виктор Садовничий не всегда в ладах с процентами. Но, с другой стороны, вряд ли кто-то всерьез воспринимает его как крупного ученого. Виктор Антонович развивает университет, ведет капитальное строительство, разливает студентам медовуху и, в общем, делает то, что может, на вверенной ему территории. В этом он очень похож на президента любого крупного западного университета. Абитуриенты со всей страны продолжают стремиться в МГУ, чтобы получить образование и обеспечить себе лучшее будущее.

Ситуация с академическим начальством в корне отличается от ситуации с ректорами вузов. И тут я подбираюсь к пресловутой академической модели, из-за которой и разгорелся весь сыр-бор. Есть общественная организация с пожизненным членством и персональным денежным довольствием для своих членов. Члены организации имеют право выбирать новых членов, формально – за выдающиеся научные заслуги международного уровня. Организация владеет и управляет активами – это более 400 институтов и крупная недвижимость, – а также получает существенные денежные средства от государства. В институтах работают десятки тысяч человек, которые не являются членами РАН. С другой стороны, многие члены академии не работают в академических институтах.

На полученные от государства деньги академия поддерживает свою недвижимость в мало-мальски функциональном состоянии, выплачивает академические стипендии своим членам, содержит административно-бюрократический аппарат и платит гарантированные зарплаты наемным работникам – сотрудникам академических институтов. Часть денег академическая верхушка выделяет на исследования по тем или иным темам. Темы эти, как правило, тесно связаны с интересами академиков, занятых распределением средств. Академическая верхушка не только распределяет средства, но сама же их потребляет, сама задает критерии оценки эффективности трат и сама же эту эффективность контролирует. Неудивительно, что наверх уходят рапорты об исключительной результативности академической науки.

Безусловно, среди членов Академии наук были и есть выдающиеся ученые, гордость российской и мировой науки. Однако анализ выборов в академию показывает, что далеко не все вновь избранные члены – самые сильные ученые в своей области. Это неизбежный процесс: с течением времени качество членов организаций, кооптирующих своих членов, падает. Слабые всегда будут выбирать более слабых.

Самое плохое то, что в эту модель РАН заложен неразрешимый конфликт интересов. Представьте себе, что членство в Госдуме станет пожизненным и депутаты сами будут выбирать новых членов, никак не сообразуясь с населением. Представьте также, что они будут получать деньги налогоплательщиков от правительства, тратить их и сами себе отчитываться по результатам, не допуская независимой экспертизы своей работы и мотивируя это тем, что их законотворческая деятельность не может быть понята ни правительственными чиновниками, ни налогоплательщиками. Наверное, такая модель покажется неприемлемой. Но ведь именно так и устроена РАН. Результат воплощения этой модели – то, что доля российской научной продукции, ее востребованность в мире все падает и падает, несмотря на реальное увеличение финансирования.

Конечно, возможны нюансы и отклонения от этой анекдотической схемы. Например, руководство Сибирского отделения РАН в целом смотрится адекватнее, чем их коллеги из Центрального отделения. Но принципиальный родовой дефект все равно остается, а надеяться на то, что во главе организации, устроенной по описанному выше принципу, всегда будут адекватные люди, не приходится.

Вернемся к вузам. Да, большинство из них сейчас не дает качественного образования, а научная работа в них почти не ведется. Но политика Минобрнауки, направленная на увеличение финансирования научных исследований в университетах, постепенно приносит свои плоды. Кроме того, имеются понятные долгосрочные цели – например, вхождение не менее пяти российских университетов в первую мировую сотню. И хотя попытки многих ректоров «завесть» у себя науку, а также способы регулирования, контроля и учета научной деятельности в подведомственных МОН вузах могут вызвать усмешку или недоумение, мне кажется, что в конце концов все потихоньку войдет в конструктивное русло и процесс пойдет. Он, в сущности, уже пошел. Очень скоро эмиссары из ведущих вузов начнут охоту за головами сильных академических ученых, пытаясь переманить их в свои учреждения.

Параллельно этому министерство на протяжении нескольких лет запускает программы, которые вполне можно считать революционными, и бенефициарами их становятся и университетские, и академические ученые. Это и ФЦП «Кадры», которая позволяет ученым от аспирантов до докторов наук получать существенное по нашим меркам финансирование, и программа мегагрантов, и разрабатываемые сейчас постдоковские стипендии, и программа «тысячи лабораторий». Возможно, наведут порядок с диссертационными советами и даже отменят обязательный экзамен по философии для аспирантов – анахронизм, доставшийся нам в наследство от СССР. Многие министерские программы реализуются «как обычно», но они, безусловно, со временем улучшаются – во многом за счет диалога между чиновниками и учеными.

Многие члены РАН вовлечены в министерские программы. Но иногда их участие сводится к привнесению специфической академической культуры в процесс распределения министерских контрактов. Так произошло, например, с первой волной мегагрантов. Состоящий из академиков совет одобрил финансирование некоторых очень крупных (до 5 миллионов долларов) грантов, не сообразуясь с результатами проведенной МОН международной научной экспертизы, а «по понятиям», в условиях явного конфликта интересов. Прошло два года, и совет поменяли; теперь он в основном состоит из ученых, не являющихся членами РАН.

А что же происходит в РАН на фоне крупных изменений в вузах и реформаторских усилий министерства? Да, жизнь многих академических ученых, работников РАН, сильно изменилась за счет новых механизмов финансирования, не связанных с РАН. А вот размер академического гранта по программе «Молекулярная и клеточная биология», по которой работает моя лаборатория, упал с четырех с половиной миллионов рублей в 2006 году до трех миллионов в 2013 году. Программа МКБ была сокращена вместе со всеми другими академическими программами, хотя она – единственная, где решение о финансировании принимается на основе прозрачной экспертизы, по принципам, признанным в цивилизованном мире. Очевидно, что стимулирование лучших, передовых методов распределения средств на научные исследования – не приоритет для Президиума РАН.

В самой же академии, в ее руководстве, совершенно очевиден кризис. Никаких крупных инициатив, попыток изменить что бы то ни было в организации научной деятельности от руководства РАН не прослеживается. Единственным приятным исключением можно считать недавно организованный Жоресом Алферовым Академический университет РАН. Не зря все-таки Жорес Иванович – наше сегодняшнее научное все, получил Нобелевскую премию! Менее удачной была попытка возродить академический комсомол под видом совета молодых ученых. «Комсомольцы» начали выступать с требованиями структурных изменений в самой академии и – о боже! – введения возрастного ценза на занятие административных должностей. Пришлось срочно переизбрать председателя совета молодых ученых.

Другим «достижением» стал рост академии (и числа ее пожизненных членов) за счет возникновения новых отделений. Но и здесь академическое руководство выступало в качестве ведомого, пытаясь попасть в струю политических веяний и новаций. Так возникло академическое отделение нанотехнологий – не до, а после подписанного Владимиром Путиным закона «О Российской корпорации нанотехнологий» в явно оппортунистической надежде получить дополнительное финансирование. Другое новое отделение – глобальных проблем и международных отношений – вряд ли сможет повлиять на международные позиции российской науки. Но это прекрасная тихая гавань для бывших и практикующих политиков – если, конечно, отделение переживет наметившийся процесс очищения в гуманитарных науках.

Под внешним давлением академия наконец согласилась провести внутренний (но ни в коем случае не внешний!) аудит своих институтов. Руководить этим важным делом было поручено вице-президенту Сергею Алдошину, уже зарекомендовавшему себя на ниве экспертизы проектов Виктора Петрика. И результат не заставил себя долго ждать. Оказалось, что почти все рассмотренные комиссией академические институты полностью соответствуют мировому уровню. Кто бы сомневался…

Что же остается академическому руководству в отсутствие долгосрочного стратегического видения, масштабных целей и при неумении обеспечить академических ученых условиями, которые позволят им на равных конкурировать с коллегами из развитых стран? Во-первых, стараться всеми силами не раскачивать лодку – пусть хоть на их веку все идет себе тихо, по старинке, своим чередом. Во-вторых, устраивать публичные истерики и обижаться на заявления министра и исходящие из министерства инициативы. Звучат эти стенания очень похоже на вопли: «Ты больше не любишь меня!» – характерные для распадающихся браков.

Ну и как последний аргумент – ссылаться на авторитет Петра Великого как основателя академии. Но правда ли так нужен Петр Алексеевич академическому начальству? Ведь, поглядев на членов академического ареопага, известный своим крутым нравом великий реформатор вполне мог бы учинить над ними одну из своих диких забав – заставить достойных пожилых людей колоть голым гузном сырые яйца или еще чего похуже. В образовательных целях.

Так жизнеспособна ли модель РАН? Мне кажется, ответ должен быть отрицательным, если речь идет о той организации, которая у нас есть сейчас. Но ни в коем случае нельзя забывать, что кроме академических бонз и посредственных администраторов, членами академии являются многие ученые, составляющие гордость российской науки. Кроме того, РАН – это десятки тысяч научных сотрудников и тысячи академических аспирантов. Многие из этих людей всеми силами стараются вести серьезные научные исследования в крайне неблагоприятных условиях, в которых они оказались не по своему выбору и на которые у них нет реальной возможности повлиять.

Простое закрытие или упразднение РАН поставит именно их под удар и нанесет непоправимый урон российской науке и ее будущему. Поэтому резкие движения можно предпринимать лишь после того, как у нас в стране появятся реальные альтернативы академическим институтам. А что касается Академии наук, то организации с таким названием есть во всех развитых странах. Их члены – уважаемые люди, которые выполняют важные экспертные, представительские и консультационные функции. Но распределением денег они не занимаются, и наука от этого, по-видимому, не страдает.