Сергей Игнатьев © Максим Шеметов / ИТАР-ТАСС

В последнее время меня часто спрашивают, как я отношусь к смене власти в Центральном банке. Что, на мой взгляд, стояло за этим эпохальным для национальной экономики и бизнеса решением, почему Сергею Глазьеву предпочли Эльвиру Набиуллину? Вот что интересует людей. Но, не будучи большим знатоком аппаратных интриг, я уклоняюсь от ответа. Для меня важно совсем другое – в шорт-листе кандидатов на пост главы ЦБ наконец-то оказались экономисты. И само по себе это знаково.

Долгие 11 лет Центральным банком управлял Сергей Игнатьев, и, готов признаться, перспектива его скорой отставки не повергла меня в уныние. Не стану перечислять все пробелы и просчеты политики ЦБ – их накопилось немало. Остановлюсь на главном: действиям ЦБ все это время недоставало прагматизма.

Я сторонник немецкой экономической школы, мне близки взгляды Фридриха Листа. Поэтому убежден, что в основе любых экономических решений должен лежать здравый смысл и трезвый расчет. Но думал ли так же глава ЦБ?

Как-то в кулуарной дискуссии с моим участием Сергей Михайлович взялся объяснить, почему он уверен, что ставка рефинансирования непременно должна быть положительной, превышая темпы инфляции, что называется, любой ценой. Я был заинтригован: непомерно завышенные ставки ЦБ тормозили экономический рост. Это действительно превратилось в проклятие рынков. Дело дошло до того, что крупные отечественные предприниматели уже открыто обвиняли Центробанк в том, что он обескровил экономику. Даже в Минэкономразвитии – министерстве, с которым у ЦБ должно было быть полное взаимопонимание, – забили тревогу: хватит задирать ставки! Но надежды российских компаний на привлечение доступных кредитов раз за разом разбивались о холодный консерватизм регулятора: инфляция высока – ставки будут еще выше. Хотя все больше стран, среди которых США и Канада, в целях обеспечения доступности кредитов для бизнеса и стимулирования экономики поступали ровно наоборот.

Итак, я был готов услышать довод, опрокидывающий все мои представления об эффективной монетарной политике. Что же скрывалось за убежденностью Игнатьева в собственной правоте? Увы, пояснение произвело на меня весьма странное впечатление. Глава финансового регулятора сказал лишь, что 30 лет назад прочитал об этом в одной книжке и с тех пор следует «золотому правилу».

Впрочем, дело не только в предрассудках конкретного руководителя банка. Сама система полномочий ЦБ давно нуждается в серьезном пересмотре. Как известно, закон возлагает на него лишь обязательства по поддержанию стабильности рубля и контролю инфляции (хотя и с этим банк справлялся кое-как: за все время правления Игнатьева цели таргетирования инфляции достигались лишь дважды).

Очевидная отстраненность финансового регулятора от реальной экономики государства всегда вызывала у меня недоумение. Работая в Комитете Совета Федерации по финансовым рынкам и денежному обращению, я пытался изменить ситуацию. Призывал править закон о Центральном банке, сделать так, чтобы он, ко всему прочему, мог бы отвечать за экономический рост и безработицу – как это делает американская ФРС. Но ничего не менялось, ЦБ следовал своим сомнительным курсом, а компании продолжали испытывать инвестиционный голод, последствия которого мы сегодня ощущаем все острее.

Так что приход экономиста в Центральный банк вселяет в меня осторожный оптимизм. Очень рассчитываю, что там наконец отойдут от догматичной политики и начнут действовать в интересах экономического развития страны. А то в последнее время эта цель как-то затерялась.