Трудности перевода. Как американцы строили русский ВПК

Трудности перевода

Председатель совета директоров компании «Каскол» #LIKE-TOP#

Мне часто доводится слышать, как топ-менеджеры компаний и государственные деятели всерьез рассуждают о «советской модели управления», «советском менеджменте», «советских управленческих ноу-хау». Иногда в советском опыте ищут утерянные секреты успеха, а чаще критикуют.

Я же не красный директор, тоскующий по прошедшим временам, да и не был им никогда. Но меня такая критика всегда удивляет. Ведь что значит «советская модель управления»? Неужели речь идет о какой-то особенной, уникальной системе управления, которую придумали дети рабочих и крестьян, забыв об управленческих традициях предыдущих шести тысяч лет? Нет, советские управленцы не просто жили и руководили по канонам, придуманным еще до них, они напрямую импортировали модели менеджмента со всего мира.

Как американцы строили советский ВПК

Чтобы понять, каковы истинные корни системы управления, сложившейся в СССР, достаточно посмотреть на истоки советской промышленности. Советская индустриальная программа была мощнейшей в истории. Благодаря ей СССР смог выпускать конкурентоспособные продукты мирового уровня, например «Миг-15» — первый скоростной истребитель в мире, который позволил выиграть воздушную войну с США в небе над Кореей.

Но с чего начиналась эта программа? С того, что советские власти наладили сотрудничество с немецкими компаниями (концерн Круппа, Junkers и другие), которые в 1920-е годы построили в России несколько заводов по выпуску самолетов, оружия и боеприпасов. На рубеже 1930-х СССР поручил американскому архитектору Альберту Кану сконструировать Сталинградский тракторный завод и Челябинский тракторно-танковый завод. С этого и началась великая индустриализация: фирму Кана, как пишет историк Марк Меерович, наняли в качестве главного проектировщика и консультанта по промышленному строительству.

В 1930 году в Москву переехала команда из нескольких десятков сотрудников Кана. Они стали ядром организации Госпроектстрой, благодаря которой и была создана школа промышленного проектирования в СССР. Американские и наши специалисты вместе спроектировали больше пятисот крупных предприятий, в том числе основу советского ВПК — танковые и самолетостроительные заводы. Проектами занималась, конечно, не только фирма Кана, а и другие европейские и американские компании — например, Ford.

Не стоит думать, будто гениальный менеджер Сталин изобрел уникальную методологию прорыва. СССР удалось совершить столь колоссальный промышленный скачок именно потому, что ввозились готовые решения, многократно апробированные. И они стоили советской экономике дорого — миллиарды долларов (в тогдашних, не в сегодняшних деньгах).

Практически вся наша промышленность изначально была импортирована, причем иногда в прямом смысле слова:

Сталинградский тракторный завод построили в Америке, разобрали, привезли в СССР и снова собрали. Импорт длился десятилетиями: прямо перед Второй мировой войной СССР получил технологии Skoda, а после войны — разработки и заводы из Германии, включая авиационную и ракетную технику и разное оборудование из других европейских стран и США. И потом на этой прочной базе промышленность была развита и многократно усилена поколениями уже советских конструкторов и инженеров.

Берем курс на MIT

Невозможно импортировать завод без процессов, без методологии, без обучения людей — иначе говоря, без системы управления. Вместе с производственными технологиями импортировались и гуманитарные. Само устройство заводов, строившихся по контрактам с западными фирмами, задавало главные принципы управления производством. В рамках этих контрактов масса советских специалистов проходила интенсивное обучение. И западные принципы подготовки кадров были воссозданы в нашей национальной системе образования.

Я нисколько не стремлюсь принизить уровень советского образования — в элитных вузах оно было блестящим. И все же оно во многом скопировано с системы технического образования развитых западных стран. В России, аграрной стране, такой системы просто не было. И вдруг она появилась: технический вуз, техникум, училище. В училище готовят рабочих, в техникуме — мастеров, в вузе — инженеров и менеджеров.

Моделью для нашей Бауманки стал MIT — технический супервуз, служащий центром изобретательской активности.

У советских физматшкол тоже был американский аналог — углубленные спецклассы advanced placement (между прочим, инициированные и поддержанные Фондом Форда). Курс теоретической физики Ландау — Лифшица был вполне на уровне фундаментальных курсов из Беркли, хотя и сами курсы из Беркли в СССР издавались и желающим были доступны, как и фейнмановские лекции по физике.

Миллионеры и Герои Труда

В свою очередь, решения американских и европейских фирм смогли прижиться на российской почве потому, что системы управления в основе своей не имеют никакой национальной специфики. В одной стране управленческая мысль может быть развита сильнее, в другой слабее. Но движется она обычно в одном направлении. Поэтому так легко смогли в СССР импортировать тейлоризм, достигший тогда расцвета в США. И странно слышать сегодня, когда наши инженеры изучают японские методики бережливого производства и с удивлением восклицают: а ведь у нас были те же лозунги! Чему же удивляться? Мы забыли, где именно позаимствовали эти лозунги и методики (и откуда их позаимствовали, а потом и развили сами японцы).

Основой советской массовой производственной системы был фордовский конвейер. И многие элементы управления в этой системе, которые мы считаем исконно советскими, на деле восходят именно к конвейеру. Например, социалистические соревнования — это типичный метод стимулирования эпохи массового промышленного производства. Советские чиновники назвали их социалистическими, но суть соревнований совсем не была социалистической: эти состязания были нацелены на личную победу и личные заслуги.

В СССР в почете были как будто не те ценности, что ставились во главу угла в Америке. У них — семья и личный успех, у нас — родина-мать и коллектив. Но что приносила победа в социалистическом соревновании? В том числе (а может быть, и прежде всего) материальное поощрение. У нас так много и так громко говорили о моральных стимулах, что некоторым не слишком компетентным менеджерам могло показаться (и кажется иногда до сих пор), что материальные стимулы вполне можно заменить моральными. Но это не так.

Однако и в СССР, и на Западе люди трудились и соревновались как ради повышения своего личного благосостояния, так и ради уважения и повышения своего статуса. У нас победителей соревнования называли Героями Труда (ты герой — значит, ты многое совершил и был полезен стране), а в Америке они назывались миллионерами. Нас коробила «американская мечта» — стать миллионером, она казалась банальной и обыденной. Но мне кажется, что это просто трудности перевода: когда человек говорил, что станет миллионером, он заявлял, что добьется многого для себя, для своей семьи, для своей страны. Деньги и почетное звание играли одну и ту же роль, они были эквивалентом успешного труда и славы.

Система мотивации на советских предприятиях и не могла существенно отличаться от американской: в ее основе лежали одни и те же принципы.

Зарплата неизбежно делилась на фиксированную часть и бонус. У нас даже был свой аналог кредитной системы. Молодой специалист приходил на предприятие и — сейчас это кажется невероятным — через два-три года, а иногда и сразу получал квартиру. В отличие от американского рабочего, ему не приходилось покупать жилье в кредит и десятилетиями работать, возвращая долг. Однако потом советский работник точно так же был вынужден работать на предприятии всю жизнь, получая относительно скромную зарплату.

Я не сравниваю отношение к человеческой личности, к свободе, к достоинству — с этим в разных странах с разным историческим прошлым обстоит по-разному. Однако и в США, и в СССР, и в Северной Корее менеджеры, управлявшие людьми, нажимали на одни и те же кнопки: личное благосостояние, уважение, слава, патриотизм и сопричастность.

Миф о советском пути

Это не означает, что между советской и западной системой вовсе не было отличий с точки зрения управления. Одно из этих отличий состояло в том, что советским менеджерам был доступен более ограниченный пул человеческих ресурсов. В их распоряжении были 250 миллионов человек, проживавших на территории Союза. У Штатов, с их продвинутой иммиграционной политикой, был весь остальной мир. Американские руководители попросту имели больше выбора. Впрочем, для стратегических отраслей в СССР и относительно ограниченного ресурсного пула вполне хватало.

Почему же тогда после распада СССР многим казалось, что управленческих компетенций в стране практически не было, что все, к чему прикасались советские менеджеры, распадалось? Отчасти дело в том, что отпали сверхзадачи, которым было подчинено управление в наукоемких отраслях. Задачи эти по большому счету определил еще Берия: создать заряд максимальной разрушительной силы и глобальное средство его доставки. Поэтому и поддержку, в том числе в виде импортированных управленческих и производственных технологий, получали только те отрасли и те предприятия, которые эти задачи выполняли прямо или косвенно.

Все остальные отрасли финансировались и поддерживались по остаточному принципу, то есть почти никак. Вот почему СССР не смог произвести конкурентоспособные продукты в других областях — автомобили, пылесосы, телевизоры, велосипеды, рубашки, пуговицы и так далее. Никому просто не приходило в голову ввозить лучшие мировые технологии производства этих продуктов, вкладывать деньги в их освоение и подготовку специалистов. А поскольку в постсоветский период и публику, и руководство страны больше занимали производство потребительских товаров и сервисные отрасли, возник миф о том, что советские менеджеры в принципе ничего не умели и не могли.

Сейчас, когда границы для капитала открыты, прежде дефицитные технологии хлынули к нам сами. Плотина разрушена. На крупных предприятиях процесс идет, конечно, медленнее, на мелких — если управление эффективно — быстрее. И в конечном счете тот процесс, который начали сталинские министры, продолжается уже сам собой, естественным порядком. Управленческие практики в России пополнятся теми, что выработались в остальном мире за прошедшие десятилетия. Никакой уникальной русской школы управления не будет — ее просто не может быть, так как любые лучшие практики управления глобальны по определению.

Однако миф об особом русском или советском пути не исчезнет.

Без этого мифа наша страна — и речь идет о любой стране — просто не сможет существовать. Можете ли вы сказать нации, что она вовсе не особенная? Способны ли вы сами признать совершенно искренне, что нация, к которой вы принадлежите, ничем не отличается от других, что вы любите родину ничуть не больше, чем словаки или французы, что у вашего народа нет национальной души? И поэтому мы, невзирая на факты, еще долго будем повторять, что у нас свои подходы и свои управленческие модели. И что именно в наших границах можно только так, и никак иначе.

#LIKE-BOTTOM#