Почему русская церковь так женственна

Самый интересный вопрос не в том, откуда в церкви геи. Важнее понять, что происходит в ней и во всем нашем обществе с мужественностью и женственностью как моделями поведения.

Александр Баунов рассуждал в свое время о том, как выстраивается церковная карьера мальчика, не склонного к жеребячеству, и как потом этот мальчик, став вполне взрослым священником, признает в себе гомосексуальную ориентацию. Интересная история, но не очень понятно, какой из нее можно сделать вывод. Например, что церковь – она для всех и для всяких. Или шире: любая религиозная среда (в том числе русская православная) вообще привлекает к себе людей с нестандартным образом мышления – и в том числе с нетрадиционной ориентацией. Среди людей, всерьез исповедующих религию, куда больше чудаков, чем «в среднем по больнице», и в этом нет ничего удивительного.

И только тот налет скандальности, которая окружает в последнее время, с одной стороны, все, что связано с гомосексуальностью, а с другой – церковную жизнь, заставляет нас сопоставлять одно и с другим.

Бабушка советская, церковная

Зато интересно задуматься вот над каким вопросом: распределение гендерных ролей внутри современного русского православия. Казалось бы, все просто: в патриархии и нравы должны быть исключительно патриархальные. То есть взрослый мужчина, патриарх, отец семейства – реальный или потенциальный, символический – на первых ролях. Все оно так на первый взгляд и выглядит. Женщины не могут занимать никаких официальных должностей, не могут даже входить в алтарь, а из всех ветхозаветных правил о ритуальной нечистоте современные православные сохранили лишь те, которые относятся к женской физиологии. Ни сразу после родов, ни во время месячных христианке не положено прикасаться ко святыням. Никаких подобных ограничений у мужчин нет.

Но действительно ли в патриархии все так патриархально?

Классическая картина советского времени: церковь, заполненная на 9/10 бабушками, именно они крестили внучат (зачастую втайне от партийно-комсомольских родителей). Им, с одной стороны, не грозили проработки на партсобраниях за «религиозный дурман», а с другой – им и самим было не тяжело взять на себя бремя поста и молитвы, готовясь к переходу в иной мир. Жизнь в общем и целом была прожита, осталось подводить ей покаянные итоги и надеяться на встречу с усопшими родственниками и друзьями.

«Жены-мироносицы» – так ласково называли их в честь женщин, принесших ароматы для погребения Христа и первыми обнаруживших Его пустую гробницу. Эти жены что в первом веке, что в двадцатом не владели высоким богословием, и их представления о христианстве были зачастую весьма причудливой смесью самых разных фольклорных мотивов, но они своим трудом и своим теплом согревали сердца простых верующих, а в первую очередь батюшек.

Да и батюшкам – как же это было удобно! Не мятущаяся, эгоистичная и ничего толком не умеющая молодежь, не взрослые мужики с ухватками хозяина и вредными привычками, а тихие, спокойные бабушки: и пирожков напекут, и подсвечники почистят, а главное – вопросов никаких лишних не зададут. Батюшки волей-неволей ориентировались именно на них, и даже когда старались отучить их от суеверий – с переменным успехом, – все равно учились говорить на их языке, иначе бы их не услышали. И это был язык бабушек: предельно консервативный, чуждый логической аргументации и предельно чувственный, эмоциональный, нацеленный на различение «своих» и «чужих». В общем, кто общался, знает.

Расширенное воспроизводство стереотипов

А потом грянули перестройка, демократизация, церковная свобода, возрождение храмов и обителей, переиздание книг, возобновление богослужения и много-много всего остального, где не обойтись было без взрослых мужиков-спонсоров и без юных энтузиастов с блеском в глазах, и даже без интеллигентов обоего пола с их въедливыми и дотошными вопросами. Но бабушки, и всё с ними связанное, обнаружили устойчивую тенденцию к расширенному воспроизводству.

Дело даже не в том, что, выходя на пенсию, всё новые поколения женщин повязывали платки и начинали читать акафисты. Дело в том, что уже настроилась на этот лад практически вся церковная жизнь. Чему самому первому и главному обучают юношу, поступившего в семинарию? Смирению и послушанию. Чего требует от него правящий епископ, когда рукополагает молодого священника? Послушания и смирения. За что он награждает потом маститого седовласого протоиерея? За смирение и послушание. И если за что осерчает, за что прогневается, так в подавляющем большинстве случаев именно за недостаток послушания или смирения.

Юноша фактически приучается жить в системе, где нет ничего более опасного, чем качества, присущие молодому мужчине: дерзновение, сомнение в авторитетах, риск, мужество и все тому подобное. От него фактически требуют как можно скорее состариться, принять какой-то бесполый, если не женственный стиль отношений. Кто же из людей церковных не знает, как обидчивы, ревнивы и подозрительны бывают архиереи и благочинные, как важно для них подобрать цвет и материал праздничного облачения и всем его на службе продемонстрировать. И дело тут совсем не в ориентации.

А мужественность, маскулинность, она свое тоже берет, она бьет через край в общении с подчиненными, особенно с женщинами. И многим это нравится, если батюшка крут и суров, особенно на фоне «никакого» мужа. Ведь все это относится далеко не только к клирикам. Кто же не наблюдал православных юношей с длинными волосами, мешковатыми одеждами, сладкими голосами и робкими манерами? Иеромонах Макарий Маркиш не так давно с грустной усмешкой заметил: нередко чем православнее мужчина, тем он расслабленней. Печальная картина, что и говорить, – но не этой ли расслабленной послушливости их старательно обучали духовные наставники, даже, может быть, сами не сознавая побочных эффектов?

Отец Макарий Маркиш призывает православных мужчин уподобиться святым отцам с их мужественным дерзновением. Эти нередко спорили меж собой, не соглашались с предшественниками, предлагали новые формулировки для христианской веры, пробовали новые формы церковной жизни. Что ждет православного священника, который займется всем этим сегодня? Совершенно правильно: в лучшем случае уход за штат со скандалом. Примеров немало, я приведу только два, которые знакомы мне лично, к тому же в обоих случаях речь идет о людях, оставивших наш мир, им уже не навредишь неосторожным упоминанием.

Священник Павел Адельгейм отсидел в семидесятые «за религию», а в новейшее время создал свою общину во Пскове. Не боялся говорить устно и печатно о проблемах нынешней церковной жизни, не захотел принять спущенный сверху стандартный приходской устав, а когда был наказан епископом – подал на апелляцию и добился изменения решения по делу.

Священник Михаил Шполянский из Старой Богдановки Николаевской области на Украине в лихие девяностые начал усыновлять брошенных детей – всего их собралось у него дома одиннадцать. Тоже не боялся говорить о проблемах и спорить с епископом, отстаивая свой детдом, тоже было и наказание, и апелляция, и пересмотр дела. Но оба священника умерли фактически никем и в нигде, отстраненные от служения в общинах, созданных их трудами. В чем они были правы, в чем нет, не берусь судить, но вот – два примера настоящего мужского поведения пастырей. И печальный результат для их карьеры, да что карьеры – ведь за каждой такой судьбой человека стоит судьба его семьи и его общины.

Хочешь не просто оплакивать свое несовершенство, хочешь сделать чуть более совершенным мир, как и положено настоящему мужчине, и думаешь о церковной стезе? Готовься к серьезным неприятностям.

Общество победившего феминизма

В крайне патриархальной структуре, какой на первый взгляд является патриархия, для собственно мужских вариантов поведения крайне мало возможностей, которые не грозили бы серьезными последствиями. Но ведь церковь – часть общества, и в ней, по большому счету, господствуют те же стереотипы, что и везде.

Об этом говорилось много, но вкратце напомню. Поколение за поколением мужчины нашей страны воевали, сидели, строили коммунизм и просто решали мировые проблемы. А женщины – они делали примерно все то же самое, но еще тянули на себе семьи и ждали мужчин. Росли дети и внуки, в том числе и мальчики, и в их жизни главные люди были в основном женского пола: мама, бабушка, воспитательница, учительница, тетя-доктор, потом тетя-директор, тетя-редактор, вообще глобальная такая Тетя. Быть мужчинами они особо не учились, а вот взаимодействовать с женщинами – сколько угодно.

Кто же не знает, что такое у нас женский коллектив! Дело даже не в том, каков процент женщин и кто занимает руководящие посты, а скорее – в стиле. В таком коллективе главное – поддерживать отношения и выяснять, кто, кого, как и почему (не) любит. Появление внешней проблемы – повод сплотиться и проблему «заговорить», притвориться, что ее не существует. А всякий, кто говорит о ее существовании, – он нехороший, он пытается нам внушить то, чего мы и слышать не хотим. Мы его в свой круг не пустим.

Но мужественности-то по-прежнему не хватает. И когда появляется на горизонте принц на боевом лосе, с томагавком в руках и мускулистым обнаженным торсом, вот тут в воздух чепчики летят и слышится бабье вечное: «Вот он, вот, родимый! Заждались. Владей нами, владей!» В том числе и со стороны нервических юношей с вполне мужскими первичными признаками и даже с традиционной во всех остальных отношениях ориентацией. Им ведь тоже нужен идеал.

Чисто мужские сообщества, впрочем, не лучше, в одном я провел целых два года в сапогах и повторять бы не хотел. Мужики-то и не знают, как быть мужчинами без понтов и показной самцовости.

Суверенный феминизм победил в России по факту, и сам, может быть, тому не рад. Что-то надо с этим делать. Для начала, наверное, принять такую простую идею: когда право на мужское поведение оставляется только за начальником, оно из мужского превращается в мужланское. И ориентация тут, право, ни при чем.