Why Nations Fail: в чем ошибается ставшая культовой теория развития

Краткий пересказ и критический разбор книги Дарона Аджемоглу и Джеймса А. Робинсона «Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты» («Why Nations Fail»).

В западной науке об обществе есть большой раздел теорий развития, призванных объяснить механизмы экономического роста и становления демократии. Изданная в 2011 году книга Аджемоглу и Робинсона «Why Nations Fail» («Почему страны терпят неудачи», в русском переводе «Почему одни страны богатые, а другие бедные») вошла в канон учебных курсов по развитию и в топ-списки экономических бестселлеров. «WNF» претендует на последовательное изложение теории развития с точки зрения институциональной экономики – школы, рассматривающей экономику через влияние на нее институтов – в первую очередь права собственности, законности, конкуренции и политического строя.

«WNF» относится к числу метамонографий: это не самостоятельное исследование, а написанный популярным языком реферат большого количества работ институциональной школы, причем только немногие из них созданы авторами книги лично или в соавторстве. Излагая несколько десятков экономических исследований, Аджемоглу и Робинсон рассматривают их через призму общей теории. По мысли авторов, «институты» разделяются на плохие (экстрактивные) и хорошие (инклюзивные). Экстрактивные институты примерно равноценны рентной экономике – доходу от природных ресурсов, монополий, рабского труда – и олигархической власти, оттесняющей большую часть общества от раздела доходов и принятия решений. Инклюзивные институты – это конкурентная экономика, свободный рынок, открытый для всех предпринимателей, политическая демократия и другие позитивные характеристики, которые, по мнению авторов, присущи современным богатым странам и нескольким избранным историческим обществам. Рост и процветание связаны с наличием инклюзивных институтов. Точных определений и критериев в книге не содержится, характеристики раздаются в основном умозрительно («подобные тем, что существуют в США или Южной Корее»), и эта проблема атрибуции, как мы сейчас увидим, – ахиллесова пята книги.

Авторы книги – экономист и политолог; большая часть работ, использованных для «WNF», также принадлежит экономистам и политологам. Историков среди авторов книги нет, хотя вся книга относится к жанру экономической истории. В итоге у историка чтение «WNF» вызывает желание схватиться за карандаш и начать подчеркивать косяки с точки зрения исторической науки. Перечислить все огрехи невозможно, приведем для иллюстрации лишь некоторые.

Один из наиболее часто упоминаемых авторами «WNF» кейсов – Ногалес, разделенный пополам город на американо-мексиканской границе. Сравнивая два Ногалеса, авторы делают вывод, что различия обусловлены тем, что американский Ногалес живет в пространстве превосходящих американских инклюзивных институтов, а мексиканский – в пространстве худших экстрактивных институтов. Но Аджемоглу и Робинсон говорят о современном Ногалесе. А в 1950 году американский Ногалес был использован для съемок фильма «Оклахома!» как натура бедной сельской Америки, да не 1950-го, а 1900 года: в такой беспробудной нищете и отсталости жил городок. Американские институты больше столетия почему-то не действовали на Ногалес, взлет которого начался намного позже, да и сейчас город по душевому доходу значительно ниже среднеамериканского уровня. В Ногалесе XXI века действует совсем другой институт, который крупный исследователь американо-мексиканского пограничья Джеймс Гербер так и назвал – «институт границы». Составляющие большую часть экономики американского Ногалеса фабрики-макиладоры прибыльны благодаря сочетанию льготного таможенного режима и низкооплачиваемой рабочей силы; упоминая их, книга не использует слово NAFTA, благодаря которому с 1994 года макиладоры и существуют. Бизнес Ногалеса – классический пример пограничной ренты, которая, по терминологии Аджемоглу и Робинсона, – «экстрактивный институт». А кто же крупнейший работодатель американских жителей Ногалеса? По переписи 2010 года, это Министерство внутренней безопасности США, в чьем ведении находится пограничная служба; за ним следует полиция. Это тоже институты, но не инклюзивные: они берут на работу лишь граждан США. Обо всем этом книга умалчивает.

Еще один любимый кейс авторов и всей школы институционализма, приводимый в «WNF», – Венеция, где с конца X века шел резкий рост процветающих торговых компаний, среди основателей которых были люди, не входившие в аристократию. Но почему именно это время – X век? Историк-медиевист в отличие от экономиста отреагирует сразу. В 992 году дож Пьетро Орсеоло получил от византийского императора Василия II хрисовул – жалованную грамоту на «дар императора подданному». Этим документом император оформил отношения с Венецией, номинальной провинцией империи, но фактически независимой. Хрисовул до нас не дошел, но по его описаниям и цитатам можно понять, что это был союзный договор: Венеция должна была по требованию предоставлять активно воевавшему от Крыма до Сицилии императору военный и транспортный флот, а взамен Василий давал республике огромные таможенные льготы во всех владениях империи, – и не исключено, что это был не первый льготный режим. Так сложилась венецианская монополия на международную торговлю, просуществовавшая несколько столетий. Это сразу объясняет возникновение множества торговых предприятий: нобили Венеции эксплуатировали свое исключительное положение в главной сверхдержаве тогдашнего мира, бывшей тогда почти на пике могущества и покорявшей все больше земель.

Что же до формата торговых экспедиций commenda, который, по мнению институционалистов, венецианцы якобы изобрели, то он известен как минимум за тысячу лет до того – из опыта Римской республики. Закон и обычай Рима запрещал благородным сословиям, сенаторам и всадникам, заниматься «низкой» торговлей; но деньги были нужны всем, и по подобию сельскохозяйственной испольщины (урожай пополам между землевладельцем и фермером) был придуман формат «часть владельцу, часть капитану», получивший имя «societas»: отсюда современные «society», «societe» и русская калька «общество». Этот правовой шаблон римского права Венеция, чтившая свое происхождение от Рима, и применила. У византийских греков и мусульман также были аналогичные правовые структуры (хреокойнония и кирад) задолго до появления commenda, что тоже давно описано в исторической литературе.

Итак, если бы авторы были последовательны в своей классификации, они должны были бы признать Венецию идеальным образцом не инклюзивного и конкурентного, а экстрактивного и рентного общества. Но золотой век венецианской торговли, связанный с экстрактивным институтом, не укладывается в концепцию «WNF», и хрисовул Василия был то ли по неведению, то ли сознательно опущен авторами книги.

Институционалисты ухитрились обнаружить «экстрактивные институты» даже в доколумбовой цивилизации майя, что граничит уже не с наукой, а с фантазией. Мы слишком мало знаем о майя, чтобы судить о том, каковы были их социальные порядки: в основном мы оперируем догадками на основе скудных объективных данных. Расшифровать письменность майя не значит понять смысл того или иного слова, руины зданий и остатки вещей говорят и того меньше. Даже причины исчезновения цивилизации майя нам ясны не до конца, и делать на основе имеющихся знаний глобальный вывод об «экстрактивных институтах» по меньшей мере спекулятивно.