Фото: Alexander Demianchuk / Reuters

Фото: Alexander Demianchuk / Reuters

В каком-то смысле история всегда начинается с географии. «Петербург это равнина, где растут не хлеба, а колонны» – такой увидел центральную часть столицы Российской империи маркиз Астольф де Кюстин, которого мы, в невежестве своем, считаем русофобом, не догадываясь, что в одной и той же едкой манере он описывал и Россию, и Германию, и Испанию, и Англию. Безусловно, самая богатая колоннами часть города – реликтовая система площадей вдоль Невы (по сути, это сеть прагматических пустырей – бывших военных плацев, промышленных площадок, логистических зон и так далее). Начинается эта сеть с Марсова поля, которое чуть было не превратили в фан-зону мундиаля-2018, и заканчиваются у Новой Голландии, которую сейчас возвращает к жизни фонд Дарьи Жуковой.

Исаакиевский собор, вокруг которого сегодня разыгралась нешуточная психодрама, – помпезный долгострой периода империи, не единственный, но самый громоздкий памятник александровского градостроительного вставания с колен после побед над Бонапартом, – окружен пустотами со всех сторон. «Люблю воинственную живость / Потешных Марсовых полей, / Пехотных ратей и коней / Однообразную красивость…» – это про них. Как ни старались архитекторы связать пространство вокруг Исаакия в нечто цельное, – попытки продолжались чуть ли не два столетия, – ничего цельного так и не сложилось.

Примечательно, что, если спросить людей в любом русском городе, какую площадь в Питере они знают, скорее всего, они назовут Дворцовую, которая в отличие от Исаакиевской действительно похожа на классическую городскую площадь. Но в рейтинге сцен российской исторической драмы Исаакиевская площадь безусловно опережает Дворцовую. Главные подмостки противостояний, а значит, и рывков вперед, которыми политически движется наша страна, а теперь город, – здесь.