Алексей Миллер. Фото: Михаил Воскресенский / РИА Новости
Егор Сенников продолжает серию разговоров с учеными и интеллектуалами о духе времени. Сегодняшняя беседа – с Алексеем Миллером, российским историком, специалистом по истории империй Нового времени и национализма, автором книги «Империя Романовых и национализм», редактором серии «Окраины Российской империи» в издательстве НЛО.
– Этой осенью можно было наблюдать за двумя довольно острыми историческими дискуссиями – в том числе и в вашем фейсбуке – по поводу книги Руты Ванагайте о Холокосте в Литве и об участии в нем литовцев и по поводу книги Энн Эпплбаум и ее книги о голоде на Украине в 1932–1933 годах. Что говорит появление таких дискуссий об обществе и об историческом сообществе в частности?
– Прежде всего, это не дискуссии. Просто я фиксирую разные позиции, зачастую прямо и не высказываясь по поводу сути вопроса. Вообще, это очень поучительно по нескольким причинам. Во-первых, эти дискуссии не являются диалогом. С самого начала одни говорят, что Эпплбаум или Ванагайте – хорошо, а другие – что плохо. Более сложные позиции почти не присутствуют, и это неслучайно. Переход к агонистской культуре дискуссии и к агонистскому пониманию политики памяти – это общая тенденция.
Агонистское понимание основано на том, что мы дискутируем, потому что мы боремся – и кто-то один побеждает. Раньше у нас была другая культура дискуссий – она предполагала, что по итогам спора мы поймем друг друга и, может быть, даже придем к общему знаменателю. Словом, это то, что в Европе можно назвать космополитической культурой памяти. Почему о книгах Ванагайте и Эпплбаум идут такие споры – тоже понятно; эти темы оказались в центре процессов пересмотра привычных нарративов о Второй мировой войне и о межвоенном периоде. Обратите внимание, что все основные дискуссии по поводу этого периода и идут. И там очень велики политические ставки.
– То есть можно сказать, что существует запрос на подобного рода книги и пересмотр этих тем в таком ключе?
– Существует такая политика, существуют тактика и стратегия. А слово «запрос» предполагает, что общество очень этого хочет. Это не так – общество в этом вопросе совсем не едино.
– А как должно реагировать историческое сообщество на такие книги?
– Знаете, у нас был предыдущий опыт, когда вышли две книги Тимоти Снайдера, совершенно не выдерживающие профессиональной критики. Профессиональное сообщество реагировало – то есть писало рецензии в научных журналах. Они выходили через 6–8 месяцев после выхода книг – как обычно это и бывает. И к тому времени это уже никого не интересовало, потому что тираж был распродан, все журналисты уже написали, какое это выдающееся произведение, все профаны уже прочитали и поняли, что узнали страшную правду. И тут появлялись какие-то историки, которые в журнале Slavic Review писали, что это черт знает что.
И это уже совсем никому не было интересно, включая автора, который вообще никак не реагировал на профессиональную критику – и продолжает ее игнорировать. Будучи профессиональным историком.
С Энн Эпплбаум другая история, но и в чем-то похожая. Она изначально не профессиональный историк. Мне кажется, что эта книга – попытка повторить историю с Робертом Конквестом, которого наняла украинская диаспора, снабдила его материалами – и он, будучи хорошим журналистом, написал «The Harvest of Sorrow» – книжку, которая оказала колоссальное влияние на общественное мнение, что было очень важно для украинской диаспоры. Потому что таким образом дискуссия переключилась с роли ОУН-УПА в Холокосте на голод 1932–1933 годов.
– Если продолжить ту же тему. Это ведь вообще довольно популярный нарратив, что все репрессии, которые совершались Советским Союзом, – совершались как бы русскими и от лица русских, а коммунизм – это такая русская вещь, которая принесла немало бед Восточной Европе. В самом этом логическом построении есть зерно правды – или это исключительно пропагандистский конструкт?
