Фото: Sergei Karpukhin / Reuters

Фото: Sergei Karpukhin / Reuters

Время теперь специальное, женское. Мимозы, тюльпаны, игривые заголовки в газетах. «Двести семей получили премии за рождение детей от губернатора», допустим. Или вот: «Экспертиза женских трусов на токсичность показала занятные результаты». Раньше, конечно, в прежнее, немодное время центром фразы стало бы волнительное словосочетание «женские трусы».

Написал и вспомнил немодные бедные времена: я студент, со мной подруга, и мы приехали на вещевой рынок в Петровско-Разумовское, чтобы купить, ну, допустим, мне куртку, а ей ботинки. Или наоборот. Такое забывается легко, но не забыть грустного восточного человека, который, ошибочно приняв нас за перспективных покупателей, выскочил откуда-то из лабиринтов, образованных бесконечными рядами турецких и китайских шмоток, с криком «Женское белье!» Мы прошли мимо, но он не сдавался. Он шел за нами еще минут десять, и то пел, то вопил, то выл на разные голоса свою короткую мантру: «Женское белье! Женское белье! Женское белье!»

Но то раньше, а теперь в первую очередь внимание обращаешь не на «трусы», а на «токсичность», и дело не только в возрасте. Язык меняется, новые смыслы теснят старые. И не важно, что имели в виду авторы новости – кто их читает дальше заголовка, эти новости? Думать начинаешь про токсичность. Токсичные трусы по нынешним временам должны говорить своей хозяйке какие-нибудь гадости, видимо. Унижать, навязывать патриархальные стереотипы и без стеснения рассуждать о гендерном неравенстве.

Когда 8 марта 1857 года работницы текстильных фабрик Нью-Йорка вышли на свой Марш пустых кастрюль, словосочетания «гендерное неравенство» еще не было, хотя неравенство, конечно, было. И когда Клара Цеткин в 1910 году про текстильщиц Нью-Йорка вспомнила, словосочетания не было, а неравенство было. Мы живем богаче предков: у нас есть и словосочетание, и неравенство.