Франц Рубо. Оборона Севастополя
Если бы в 1854 году кто-то в Москве додумался украшать кареты патриотическими лозунгами, то на улицах от фраз «На Париж!» и «Можем повторить!» рябило бы в глазах. 28 марта Франция объявила России войну. Днем раньше это сделала Англия. Реакция русского общества была единодушной: мы вам перепокажем 1812 год!
Тренд шел с самого верха. Император Николай I еще в начале года предупреждал в письме Наполеона III: «Россия, ручаюсь в том, явится в 1854 году такою же, как была в 1812-м». Прозвучала эта тема и в февральском манифесте «О прекращении политических сношений с Англией и Францией»: «Мы и ныне не тот ли народ русский, о доблестях коего свидетельствуют достопамятные события 1812 года!»
Аналогия действительно носилась в воздухе и была подхвачена. «Происходящее теперь – только возобновление двенадцатого года, это вторая Пуническая война Запада против нас», – пишет Федор Тютчев. «Крепко начинает попахивать двенадцатым годом», – соглашается Петр Вяземский. И даже невозвращенец Герцен в Лондоне почувствовал, что «воздух 1612 и 1812 годов повеял в России».
«И пусть двенадцатого года великие вернутся дни!»
«Наглое вмешательство» западных держав в идущую уже почти полгода русско-турецкую войну вызвало в России не столько возмущение, сколько недоумение: неужели там действительно забыли величайшую в военной истории Европы катастрофу 1812 года?
Или все уж позабыли,
Как гостей ты приняла:
Как носы они знобили,
Как ложились их тела!
– вопрошал неизвестный автор стихотворения «Святая Русь».
