![Дональд Трамп подписывает Закон, призванный отреагировать на экономические последствия пандемии. Фото: Shealah Craighead / White House / flickr.com](/images/uploads/780/18b7d7722269542911224265b8e083f2.jpeg)
Дональд Трамп подписывает Закон, призванный отреагировать на экономические последствия пандемии. Фото: Shealah Craighead / White House / flickr.com
«Суверенен тот, кто принимает решение о чрезвычайном положении». Этими словами открывается одна из главных книг XX века по политической теории – «Понятие политического» Карла Шмитта. За этим утверждением стоит вполне ясная логика: кто имеет власть прервать нормальное течение дел, создать исключение из обычного порядка, тот и является сувереном, настоящей верховной властью. Суверен способен на такое действие, поскольку наделен легитимностью – его действия признаются гражданами/подданными как справедливые и правомерные.
Таким образом, способность к введению (и прекращению) чрезвычайного положения характеризует качество политической системы и показывает, кто в этой системе является сувереном. Политическим философам редко удается проверить точность своих построений экспериментально: проверка теорий политики связана с драматическими, а нередко и с откровенно трагическими событиями. К счастью, драматические события, которые затрагивают несколько стран одновременно и тем самым предоставляют возможность для сравнительного анализа, исключительно редки. К несчастью, наше поколение стало свидетелем такого события: глобальной эпидемии коронавирусной инфекции COVID-19.
Чтобы понять, почему введение чрезвычайного положения (не в узко юридическом, а в более широком смысле) и способы его реализации несут важную информацию о природе конкретного политического режима, сначала разберемся с появлением чрезвычайного положения как феномена общественной жизни.
"Нет ни одной тяжёлой ситуации, которую правительство России не использовало бы для создания какой-нибудь пакости" (примерно так, дословно не помню). И таких пакостей всё больше. Причем пакостей, законодательно закреплённых.
Необходимо отметить, что кое-что всё-таки вводится российскими властями не навсегда, а на определённое, чётко прописанное время. Например, доплаты врачам, повышенные пособия и т.п. ))
Как ни печально, ситуация с коронавирусом все больше напоминает сюжет пьесы Фридриха Дюрренматта «Визит старой дамы» (был фильм СССР).
"Послабления" которые сейчас начинают делать в Европе и США (про остальных уже и говорить...) подозрительно похожи на массовое кредитование гюлленцев на этапе утраты ими человечности.
И финал известен.
Следуя примеру царя Ксеркса надобно высечь весь народ. Впрочем, уже начали, и не только в Москве, устроив очереди на вход в метро. В других городах люди стояли в очереди за пропусками. И это не праздношатающиеся, а не самые высокооплачиваемые работники, обеспечивающие жизнедеятельность городов. Высокооплачиваемые продолжают передвигаться на автомобилях. Правда, и у них риск есть быть высеченными при проверке пропусков и почему-то багажников.
Если уж применять автомобильную метафору к режиму ЧП, то это будет форсирование двигателя, а не торможение. Соответственно, конструкция двигателя должна предусматривать этот режим. Современные авто не допускают работы в «красной зоне» тахометра, принудительно снижая обороты. ЧП означает временное отключение этого ограничителя.
Авторитарные режимы испытывают трудности с переходом к ЧП оттого, что у них ограничители давно сломаны и демонтированы. Для них ЧП давно стали формой нормальности, они рутинно существуют в этом состоянии. Их институты уже работают в условиях чрезвычайности (терроризм, кризис, санкции, враждебное влияние извне...), запас форсирования минимальный.
Форсаж опасен для двигателя сильным износом и риском полного заклинивания поршней. Переход к диктатуре в любой из описанной Шмиттом форм — комиссарской или суверенной — гарантированно означает поломку старательно выстроенного властного механизма. Форсирование уже случилось, и запаса по мощности практически нет. Система властных институтов и так выстроена по модели комиссарской диктатуры. Еще немного добавить оборотов и глядишь двигатель заклинит и вскипит. Вчерашнее московское метростояние хорошая к тому иллюстрация.
Суверенная диктатура, прямое чрезвычайное правление одного лица будет означать лишь демонтаж властной вертикали и полный административный паралич.
Вывод из всего этого получается любопытный. Превращая нормальное правление в чрезвычайное, суверен тратит ресурсы, способные помочь справиться с реальной чрезвычайной ситуацией на ерунду, на борьбу с химерами в своем воображении. Когда настоящая опасность приходит, в его распоряжении уже нет дополнительных средств. Авторитарный режим тверд, но хрупок, сильные шоки часто его ломают.
И еще, последовательно применяя формулу Шмитта — «суверен тот, кто способен объявить чрезвычайное положение» — мы видим, что наш собственный, при всех, казалось бы, неограниченных полномочиях, в нее не вписывается. Он неспособен к этому действию, он уже растратил возможность его произвести. Он не суверен, а заложник любовно выстроенного им аппарата управления.