На его месте должен был быть я. Почему так сложно отказаться от важных имен и канонов?

Само существование фигуры автора и тем более канона как собрания подписанных образцовых текстов и артефактов, определяющих образовательные программы, давно вызывает вопросы, причем разные. Так, digital humanities работают с большими массивами текстов, показывая, что по соседству с известным текстом обнаруживается тысяча малоизвестных или совсем неизвестных, но не то чтобы сильно ему уступающих. У структурализма и постструктурализма были теоретические претензии к позиции автора как собственника текста, диктующего его интерпретацию. Но все это – в том числе взрывной рост числа «пишущих», как говорил Ролан Барт, но не «писателей» – не привело к сколько-нибудь значительному стиранию фигуры автора, скорее, наоборот, авторство стало еще более дефицитным и востребованным. Попросту говоря, мы ориентируемся на имена, а не на содержание текста, так же, как и раньше, если не больше, что эксплуатируется и самими авторами, и их агентами – в конечном счете кучка авторов составляет все тот же условный 1%, диктуя всем остальным свои условия.

Есть несколько способов нейтрализовать фигуру авторства, представив ее в качестве одной, но не обязательной возможности в распределении позиций культурного производства. Один из способов – ввести различие «львов» и «лис», некогда использованное Макиавелли, а сегодня успешно применяемое такими эпистемологами и историками науки, как Стив Фуллер. Редукция авторства в чисто позитивных исследованиях не отвечает на основной вопрос – почему недостаточно что-то написать, чтобы быть автором, и почему авторы составляют канон, литературный или научный клуб избранных? «Львы» и «лисы» не отвечают на этот вопрос прямо, но определяют разные способы его рассмотрения, разные модели авторства как такового.

«Львы» – традиционалисты, полагающие, что канонизация неотделима от самого факта письма или производства артефактов. Соответственно, множество текстов, составляющих шлейф автора, представляет собой информационный шум, польза от которого может быть лишь в том, что он служит фоном, оттеняющим нечто действительно важное. Бытовое представление о культуре (как предмете охраны, желания или заботы) обычно тяготеет к «львиной» точке зрения, часто потворствующей телеологической иллюзии: путь автора представляется предначертанным, так что, скажем, Пушкин был Пушкиным с самого рождения, как и Кант. «Львы» не отрицают новации как таковой – им необязательно знать, что́ именно важно, какой именно автор заслуживает прочтения, зато они знают, что такой автор и авторы наверняка есть, и они уж точно отличаются от не-авторов, писак и графоманов. Попросту говоря, позиция автора всегда является, с точки зрения «львов», выделенной, маркированной, хотя сама по себе она может определяться множеством внешних факторов и историй. Так, герой Булгакова Рюхин, рассуждая о величии Пушкина, не может понять, чем оно объясняется, делая вывод, что Пушкину просто «повезло». «Лев» мог бы и согласиться с этим рессентиментным заключением, однако он сделает вывод, что повезло не абы кому, а Пушкину. То есть авторы, даже если допустить случайность имени «Пушкина» или «Канта», представляются нередуцируемыми единицами смысла, баловнями текста и больших данных.