Ростов. Успенский собор. Вид из настенных коридоров Кремля. Фото: Екатерина Давыдова
В начале февраля прошлого года мы с Андреем Громовым шли по улице – в сторону модного, простите за выражение, коворкинга, где тогда располагалась редакция Republic. И шутили – помню почему-то – про китайскую болезнь, которая еще только начинала входить в моду. Про то, как опустеет Москва, как закроют питейные заведения, да и музеи, пожалуй, тоже закроют, и как мы будем жить в мире, ужавшемся до размеров квартиры.
К сожалению, через пару месяцев наши шутки сделались явью, но мы тогда об этом не думали – мы ведь шли, чтобы обсудить последние детали запуска «Севера».
Или нет, не так, тут начинать надо совсем издалека. Когда-то совсем давно мы с бабушкой ехали на поезде. Не помню теперь, куда, да и не важно. Зато помню, как я, устав слушать невообразимо скучные взрослые разговоры и обонять запах вареной курицы, вышел из купе в коридор вагона. Я смотрел в окно и думал про войну.
СССР с таким надрывом боролся за мир во всем мире, что даже и я – а мне было лет шесть, может быть, семь, – понимал, или, правильнее сказать, чувствовал, что большая война неизбежна. И, разумеется, мысленно готовился принять в защите родины деятельное участие.
Я, кстати, отлично представлял сценарий будущей войны: сначала, естественно, враг все завоюет, и даже родной мой поселок тоже захватит (хотя последними врагами, которых наши края видели, были, пожалуй, татаро-монголы). Мы с верным другом Михой ждали врага, прикидывали, где можно организовать схроны с оружием (правда слова «схрон» тогда еще, кажется, в нашем лексиконе не было). Собирали на помойках ржавые железяки, понимая, что оккупанты все оружие у населения конфискуют, и надо же будет с чего-то начинать.
Врага вот только я угадывал смутно: возможно, это снова будут немцы, такие, как в кино. Но ведь немцев мы уже победили один раз? Или все-таки американцы – такие, как на карикатурах в газете «Правда»: в касках с сеткой, увешанные разнообразным оружием – от кинжалов до атомных бомб. Или что-то среднее. Немецкие американцы. Американские немцы.
Они все завоюют, мы уйдем в партизаны и героически погибнем, но не совсем: интересно же посмотреть, как нас будут хоронить среди дымящихся развалин родного поселка, только что очищенного от захватчиков, какие речи будут говорить, и как заплачет бессердечная Наташка. Должен быть какой-то способ посмотреть, не может быть, чтобы не было способа.
А потом наши победят, и будет парад, и вообще все будет хорошо. И пионеры придут с цветами к нашим с Михой могилам.
Миха и правда теперь в могиле: выбрал в начале девяностых нелегкую дорогу бандита и погиб в девятнадцать на своей войне (доводилось немного рассказывать про него на «Севере»). Пионеры к его могиле не ходят, хотя памятник у него – один из самых заметных на поселковом кладбище, в полном соответствии со вкусами братвы. Местная достопримечательность. Я не выбрал и все еще не погиб. Но это все было потом.
А пока я стоял, прижавшись лбом к нечистому стеклу, и смотрел в окно. Окно запотевало, приходилось протирать его ладонью. За окном была родина. Обычная такая Россия без особых примет. Поселки, деревья, полуразвалившиеся домики станционных рабочих (почему они всегда полуразвалившиеся, кстати? – есть в этом особая русская тайна).
Где-то в России. Вид из окна поезда
Я думал о войне, и вдруг сообразил, что родина – отличное для войны место. Все эти жуткие дороги, недостроенные коровники, бетонные будки, села и городки, застроенные домами, которые не жалко бомбить. Это не я один жду врага, мы все его ждем – лет сто или больше – заманиваем в свои необжитые края, чтобы потом уничтожить. Возможно, в этом ожидании и есть смысл русского бытия.
Ладно, про смысл бытия я тогда не рассуждал, просто теперь к слову пришлось.
А потом прошли годы. Совок издох. Большой войны, по счастью, не случилось. Взгляды мои на жизнь несколько изменились. Но вот то свое ощущение я помню до сих пор. Ни эпоха нефтяного изобилия, ни модный урбанизм, ни общее смягчение нравов не отменили главного – моя гигантская неуютная родина по-прежнему себя не любит. Так и ждет каких-нибудь печенегов, чтобы закопать их в вечных колдобинах.
Таблички установлены в марте 2020 года в Ярославле неизвестными активистами.
Замысел «Севера» вырос как раз отсюда – из мыслей о том, как это все неправильно и даже обидно. Что-то надо делать с этой всеобщей нелюбовью к себе. В недостатке любви к своему – корень наших проблем. Стремление учить других жить, часто переходящее в кровопролитие, – тоже из неумения, из нежелания замечать, обустраивать и любить свое.
А ведь у нас есть, что любить. Наша непростая, а иногда так и вовсе жуткая история оставила нам не только привычку к зверству. Не зверство в житиях наших святых, в легких соборах, в глазах Иисусов с икон. Есть какое-то передергивание за привычным риторическим ходом – списать все беды на историю, пробормотать ритуальную фразу о врожденной тяге к деспотизму, махнуть рукой… Да нет же – наша история и наша культура про то, что наши ценности – те же, что и у Запада, мы Европа. Ну, да, особенная, так ведь все особенные, нет одинаковых.
Церковь Ильи Пророка в Ярославле. Умопомрачительная красота. А там ведь еще и внутри настоящий шедевр мировой живописи – фрески от потолка в пол, созданные артелью Гурия Никитина.
«Север» – скромная попытка как раз со стороны истории, из прошлого выйти на эту мысль, важную для настоящего. Мы примеривались долго, мы не решались, мы просто ленились, и вот год назад наконец рискнули.
Что-то получилось, что-то пока нет, но останавливаться не хочется: настоящее как раз и показывает, что замысел остается актуальным – пусть даже с реализацией замысла куча объективных и субъективных проблем. Важно помнить, кто мы, в чем наши корни и куда наша дорога как раз сейчас – когда министр иностранных дел без стеснения рассуждает о грядущем разрыве с Европой, когда борьба за мир вновь достигла такого накала, что перспектива большой войны невозможной уже не кажется, когда казенная история превращается в сплошной поток слюнявого восторга, из которого вымыто все живое, все настоящее, все интересное, и когда под разговоры о необходимости хранить память государство убивает память.
Да еще и наказывает тех, кто пробует этому убийству сопротивляться. Ладно, надеюсь, мысль понятна, размазывать ее по страницам незачем, да и боязно – вдруг оскорбишь ненароком какого-нибудь ветерана битвы на Калке, а там серьезный ценник, миллион, дороговато.
И вот что я хочу, пожалуй, напоследок сказать: глупо хвастаться достижениями (тем более, что их немного). Неловко перечислять то, что мы пока не сумели сделать – да и вообще, вдруг сделаем еще, всякое бывает. Но кое-что получилось: мы нашли читателей, и, больше того, единомышленников.
Знаете, очень важно видеть ваши отзывы, чувствовать внимание, не всегда благожелательное, но всегда живое. И так важно было осенью, когда мы презентовали «Север» в одном из столичных баров, видеть живых людей, которых оказалось неожиданно много, и которым интересно то, что мы делаем.
Спасибо, что вы с нами, а мы, если вы, конечно, не против, продолжим.
Не то, чтобы я верил, что горстка авторов и читателей проекта «Север» победит однажды вечную русскую нелюбовь к себе. Но мы ведь хотя бы пытаемся.
