«Не считаю, что журналистика непременно должна быть объективной»

Телекомпания НТВ – символ российских СМИ нового времени. Созданный в 1993 году по специальному указу президента Ельцина НТВ быстро стал каналом, обязательным для просмотра, – по доле аудитории канал прочно занимал третье место, уступая только государственным ОРТ и РТР. Переход НТВ под фактический контроль государства в лице «Газпрома» и исход с канала журналистской команды во главе с Евгением Киселевым вызвал самый большой резонанс в обществе – митинг в защиту НТВ около «Останкино» собрал несколько десятков тысяч человек (по оценкам организаторов). Немного, если сравнивать с многомиллионной аудиторией канала, но такого внимания не привлекала судьба ни одного другого СМИ. Не вызвало такого интереса и закрытие канала ТВС в 2003 году, хотя делали его те же люди: туда почти в полном составе перешел «уникальный журналистский коллектив» НТВ. С тех пор Евгений Киселев на российское телевидение не возвращался. Сейчас он ведет общественно-политическое ток-шоу «Большая политика» на украинском «Интере» и программы на радиостанции «Эхо Москвы». В интервью Slon.ru он рассказал, чем сегодняшняя журналистика отличается от журналистики 1990-х, в чем он разошелся с другим основателем НТВ, а сейчас гендиректором ВГТРК Олегом Добродеевым, и что думает о последнем интервью Владимира Гусинского. Романтика и гражданственность | Не те коммунисты | Роковые ляпы | Расхождения с Добродеевым | Дедушка Гусинский

– Как изменилась журналистика по сравнению с девяностыми?
– В 90-е годы в журналистике было еще очень много романтики и много (извините за очень пафосное по нынешним временам слово) гражданственности. Все-таки в журналистику тогда люди шли не только за деньгами. А в телевизионную журналистику шли не только для того, чтобы быстро прославиться в качестве ведущих бесконечного количества развлекательных шоу на бесконечных спутниковых каналах. Сейчас я порой листаю глянцевые журналы и в разделах светской хроники вижу длинноногих девушек с модельной внешностью и ничего не говорящими мне именами и фамилиями, которые всякий раз сопровождаются коротким словом «телеведущая» или «телезвезда». Я, откровенно говоря, очень редко смотрю разного рода развлекательные шоу. Но допускаю, что среди них есть более-менее удачные программы, а у этих программ – способные ведущие, в том числе девушки с модельной внешностью. Но все же в 90-е в телеведущем ценились, прежде всего, журналистское мастерство, образованность, интеллект, эрудиция. В этом было отрицание телевизионных стандартов, сложившихся во времена брежневского застоя: главной фигурой на ТВ тогда был диктор, как правило, профессиональный актер (или актриса) с отличными внешними данными, с правильной техникой речи и хорошо поставленным голосом. Они могли вести концерты, могли – праздничные репортажи с Красной площади, могли – развлекательные программы, а могли и медленно, торжественно читать новости, написанные для них другими людьми, при этом совершенно не разбираясь в предмете. Не хочу никого обидеть, среди дикторов были люди высокообразованные гуманитарно, но это было скорее исключением, нежели правилом. В дикторском цеху, на мой взгляд, преобладали люди недалекие, ограниченные, к тому же – в известном смысле – нравственно развращенные привычкой послушно читать в эфире насквозь фальшивые, лживые тексты. В самом конце 1980-х – начале 1990-х на телевидении произошла революция: ведущими понемногу начали становиться журналисты, которые разговаривали со зрителями на обычном человеческом языке, порой даже с дефектами дикции или произношения. (Все мы, к примеру, за последние четверть века привыкли к голосу Владимира Познера, а ведь если прислушаться к нему внимательно, можно уловить очень легкий иностранный акцент: родные-то языки Владимира Владимировича – французский с английским). Зато и Познер, и Владимир Молчанов, и ребята из «Взгляда», и первые журналисты, допущенные к ведению программы «Время», и ведущие ТСН, и ведущие «Вестей» первого призыва в эфире свои слова говорили, за каждое слово отвечали, а самое главное – вызывали доверие. И этим с лихвой компенсировали недостатки. Посмотрите на тех, кто был в первой десятке, скажем, самых популярных телеведущих 1990-х. – Один из них – передо мной. – Согласитесь, совсем не гламурные персонажи были. Я, кстати, был самый гламурный из всех. В глянцевом журнале дебютировал еще в 1995-м – давал интервью в первом номере российского издания Playboy. – Образ у вас был дорогой, конечно. – Очевидно. Но во всяком случае об этом на ТВ думали в последнюю очередь. У журналистов моего поколения представления об имидже часто были такие: аккуратно подстриженный и повязавший хороший галстук. В конце 1980-х мы познакомились и подружились с одним из будущих телеакадемиков Сергеем Скворцовым. Я тогда работал в программе «Время», а он – в ГУВСе (Главном управлении внешних связей Гостелерадио СССР). В 1988 году мы делали один совместный проект с маленькой компанией KING-5 из Сиэтла, с которой Сергей сотрудничал со времен первого знаменитого телемоста «Ленинград – Сиэтл» с Владимиром Познером и Филом Донахью в роли ведущих. В рамках этого проекта мы поехали в Америку, я – впервые. Скворцов – в силу чуть большего возраста и значительно большего телевизионного опыта – относился тогда ко мне по-отечески и наставлял: «Нам здесь заплатят хороший гонорар, и ты обязательно купи себе хороший галстук. Спроси Познера, он не даст соврать: хороший галстук – это главное орудие телеведущего, не пожалей денег». И тогда, зажмурив глаза от ужаса, я купил красный в черный горошек шелковый галстук долларов за 15 или 20, что тогда казалось немыслимым расточительством. Он мне прослужил, кажется, до времен НТВ. Отличительная черта той журналистики в том, что мы были в пылу революционной борьбы. Журналисты тогда не соблюдали правила разделения информации и комментария. А большинство репортажей в газетах ли, по телевидению ли, были окрашены личным отношением автора к обсуждаемым событиям. Причем, многие репортеры преподносили это свое отношение, как говорится, «в лоб». Вот посмотрите на западную журналистику, она теоретически разделяет факт и комментарий. Возьмем примеры на близком материале – посмотрим на сайтах «ИноСМИ» или «ИноПресса» переводы статей ведущих западных газет и журналов о России. Вроде бы, абсолютно все сбалансированно, никаких оценочных комментариев. – Но при этом – безумно оценочно.
– Да, у читателя обычно не остается никаких сомнений, на чьей стороне симпатии автора, но формально ни к чему не подкопаешься, все это – между строк, на уровне тончайших нюансов. Впрочем, я так скажу уже не про 1990-е, а про журналистику вообще. Я не считаю, что она непременно должна быть объективной. Более того – хорошая журналистика субъективна. Мне, как читателю, интересно отношение автора к событиям и людям, если только он при этом честен, дает полную картину событий, основные точки зрения на происшедшее и не навязывает категоричных оценок. Дай мне три точки зрения – крайние и срединную, и я с удовольствием прочту текст, написанный темпераментным языком, когда автор не скрывает своей позиции, когда его что-то возмущает или восхищает. В прежние времена, как раз в 90-е, в СМИ, как говорят китайцы, «расцветали тысячи цветов». Можно было, обложившись газетами, получить всю палитру мнений. А сейчас торжествует проправительственный лоялизм (не дай Бог, сказать то, что не понравится властям). А, если возвращаться к 1990-м, то оценочность – это и хорошо, и плохо. Но я бы сурово не судил журналистов за это – все-таки страна была на переходе, она, по сути, прошла его почти бескровно. Да, в Москве в августе 1991-го и в октябре 1993-го пролилась кровь. Да, был апрель 1989-го в Тбилиси, кровопролитные события в Баку, Прибалтике и Средней Азии. Была, наконец, Чечня. Но все-таки удалось избежать полномасштабной гражданской войны, как в бывшей Югославии. Хотя до рукопашной доходило не раз, а уж какие словесные баталии были! Но тогда, в начале 1990-х, решался не вопрос о том, кто будет следующим президентом страны – Сергей Борисович Иванов или Дмитрий Анатольевич Медведев (что, как мы сейчас понимаем, наверное, – одно и то же). Тогда все-таки решалось гораздо большее – в какую сторону пойдет Россия: вперед или назад. В 1996-м году вопрос стоял не просто о победе кандидата КПРФ Геннадия Зюганова, а о том, что вся страна может развернуться и пойти в обратном направлении.

НЕ ТЕ КОММУНИСТЫ
– Вы по-прежнему в это верите?
– Я абсолютно в этом убежден. Просто многие совершенно антиисторичны в своей оценке того, насколько опасно было тогда возвращение КПРФ к власти. Судим о коммунистах образца 1996 года, глядя на них сегодняшних. А они с тех пор изменились – постарели, обрюзгли, обросли жирком, почувствовали вкус к жизни в парламентской оппозиции... Это ведь отличная жизнь. Созидательной работы не ведешь, ни за что не отвечаешь, только критикуешь, а тебя еще и по телевизору показывают.
Депутат, между прочим, приравнен к федеральному министру, пользуется соответствующими благами и льготами, наконец, у него дипломатический паспорт. Он не устает говорить отдельное спасибо европейским бюрократам, не так давно постановившим, что российские граждане с диппаспортами могут въезжать в страны ЕС без визы.
Чиновники Евросоюза, по сути, отдали в руки российской власти право выдачи виз в страны ЕС. Ведь диппаспорт у нас кому только ни выписывают. В результате российские чиновники с легкостью необыкновенной путешествуют по Европам, а простые граждане стоят в очередях к иностранным консульствам в Москве, но в итоге все частенько натыкаются на отказ.
И потом, возвращаясь к коммунистам образца 1996 года, – они тогда были злые, они не могли забыть поражений, им казалось, что власть – на расстоянии вытянутой руки. А преобразования в стране не так далеко зашли, чтобы было невозможно не развернуть ее в обратном направлении.
Жили бы мы с вами сейчас в улучшенном варианте Северной Кореи.
Это сейчас многие снисходительно смотрят на Зюганова: ах, какой душка! Над ним, оказывается, можно даже подшутить – лидер КПРФ научился, наконец, добродушно реагировать на язвительные реплики в свой адрес.
Да и в гробу коммунисты видали эту власть. Зачем она им? И так все замечательно – машины, дачи, квартиры, щедрые научные и литературные гонорары. Еще и на поправках можно подзаработать. – Походы в Кремль опять же.

– Походы в Кремль, зарубежные поездки – заседания в ПАСЕ, парламентские делегации, когда можно смотаться то в одну страну, то в другую и при этом, повторяю, никакой ответственности.
Я это к тому говорю, что сегодня журналистов, которые были тогда на острие атаки, часто ругают за то, что они были за Ельцина и против Зюганова. Но ведь у них тогда гражданская позиция доминировала над профессиональной.
Сейчас многие будут из себя страшно умных строить и говорить, мол, было понятно, что никакой Зюганов не победит, а Ельцин останется. Но Ельцин мог остаться по-другому: не мытьем, так катаньем, отменить выборы, как ему предлагали некоторые. А он на это не пошел.
И потом, знаете ли, я думаю, что если взять сейчас любой тогдашний бюллетень новостей НТВ или любой выпуск моей программы «Итоги» образца 96-го года и внимательно пересмотреть, все будут в шоке. Потому что там, наряду с новостями о Ельцине, есть репортажи о предвыборной кампании коммунистов, о том, что делал Явлинский, какой митинг провел Лебедь и даже о том, как Горбачев пытался побороться за пост президента России.
При том, что симпатии журналистов были не на стороне Зюганова, мы все же его кампанию освещали полноценно. Может, за исключением одного-двух совсем неизвестных маргинальных кандидатов, мы всем давали слово, всех звали в эфир.
И, кстати, то, что мы позвали Горбачева в «Герой дня без галстука» после того, как где-то ему очень нелюбезный прием устроили (то ли кинули в него чем-то, то ли еще нечто подобное сделали), вызвало страшное недовольство в Кремле – там бывшего президента СССР иррациональным образом не любили гораздо больше, чем Зюганова. Тем не менее, никаких «оргвыводов» не последовало – никого с работы не уволили и от «кремлевского пула» не отлучили. – Недовольство не Малашенко выражал?

– Господь с вами, Игорь Евгеньевич никогда не значился официальным сотрудником штаба Ельцина, он был всего лишь внештатным его советником с марта по июнь 96-го.
Впрочем, Малашенко весьма активно участвовал в предвыборной кампании, отвечал за координацию работы СМИ, а главное – учил Ельцина создавать информационные поводы. Малашенко любит вспоминать, что едва ли не главной причиной успеха Ельцина в 1996-м было то, что он мгновенно схватил, что нужно делать во время кампании, чтобы СМИ не из-под палки, а с радостью рассказывали, что с тобой происходит.
Когда он делает эффектные заявления, словесные «загогулины», или когда палкой разбивает горшок с завязанными глазами, или у кого-то из присутствующих музыкантов отбирает деревянные ложки и начинает сам играть, это мгновенно становится первой новостью. Просто этот повод хорош и словесно, и по картинке.
А у Зюганова были лишь заявления, митинги и трибуна, с которой он проклинал антинародный режим. Все было как под копирку. И он, разумеется, проигрывал.
Путин в этом смысле – верный ученик Бориса Николаевича: то тигрицу за ушком почешет, то белухе Даше ошейник прицепит, то попозирует чуток топлесс. И – фото премьера гарантированы на первых полосах самых посещаемых сайтов. И Обаму встречает с ряжеными в стиле «развесистая русская клюква». При этом, кстати, решается две задачи – с одной стороны уязвить его и показать: «Отношусь к тебе, Барак Хуссейнович, как к туристу заезжему и развлекаю тебя так». – Думаете, это было мотивом?

– Конечно. Встреча с ряжеными была демонстративной. А вторая цель – «картинка»: мужик в красной рубахе с сапогом, растапливающий самовар на крыльце премьерской дачи, бил любую другую картинку.
Возвращаясь в 1996 год, хочу сказать: Малашенко надо отдать должное – вскоре после выборов Ельцин предлагал ему пост главы администрации, но Игорь Евгеньевич не захотел идти на госслужбу, предпочел остаться в частном бизнесе. А сейчас, глядишь, президентом был бы уже. – Вы серьезно?
– А что? Чем Малашенко хуже других? Не знаю, может, он и жалеет, но это вопрос к нему. Но факт, что пост руководителя кремлевской администрации сначала предложили ему, и только после того, как он отказался, – Чубайсу.

РОКОВЫЕ ЛЯПЫ
– Сейчас, спустя годы, какие прежде всего истории с НТВ вспоминаете? Какие материалы, может, чуть-чуть, но изменили ход истории? – Мне трудно сказать. Все же мы – ремесленники, которые пишут на злобу дня. Какие-то эпизоды, если напрячься, можно вспомнить. Было очень много проектов, за которые не стыдно. Я не говорю о конкретных материалах. Скажем, новости НТВ середины 1990-х годов. Там было много ляпов, шероховатостей. У нас, в общем-то, были совсем неоперившиеся мальчики и девочки – после журфака. Все это поколение журналистов, которое уже рассеяно по разным каналам, – Вадим Глускер, Марианна Максимовская, Алим Юсупов, Андрей Черкасов, Павел Лобков (и список можно было бы продолжить), было очень юным. Не было ни одного человека, которому исполнилось бы тогда, в начале пути НТВ, хотя бы 25. Некоторые уже работали, а все не могли доучиться на журфаке МГУ, дописать диплом. Приходилось навещать Ясена Николаевича Засурского, просить отнестись к ним с должным пониманием и максимально возможной мерой либерализма. Постепенно, к 1995-му, когда нас застала врасплох чеченская война, большинству этих ребят пришлось мотаться туда вахтовым методом, работать военными корреспондентами. И тогда НТВ вышло уже на некий стандарт информационного качества, которое ничуть не уступало любой серьезной западной телекомпании, которая следует своим традициям десятилетиями. Я полагаю, что с точки зрения подачи новостей, «картинки», верстки, то есть с точки зрения сугубо журналистских параметров, мы уже тогда были на уровне международных стандартов. А к концу 1990-х подтянулись и по другим параметрам – научились оперативно рисовать компьютерную инфографику, приобрели новые технические возможности, начали делать прямые включения с места событий в эфире новостей. Сейчас – это норма жизни, а ведь в 1998-м мы вели колоссальные споры: чего ради надо выводить корреспондента в прямой эфир, что он такого скажет и зачем эти дорогостоящие тарелки («fly-away») рядом с Думой. Ведь ведущий, сидя в студии, порой получает ту же самую информацию через агентства гораздо быстрее. Но «говорящая голова» (по сути – антителевидение) корреспондента в кадре с места события придавала новостям такой драйв и такую степень документальности и достоверности, что тарелки стали покупать еще и еще. Это стало нормой не только для нас, но и для других каналов, нормой утреннего и дневного ТВ (вечером все же не столько событий происходит). Мы первыми придумали использовать и вторую, удаленную студию. Это кажется ерундой сейчас, но дополнительная студия – не в «Останкино», а в тогда еще не разобранной гостинице «Россия», решила множество проблем – мы приглашали комментаторов в срочные выпуски новостей. А потом, с возникновением чудовищных транспортных пробок, это и вовсе стало спасением. Прежде мы не раз сталкивались с тем, что люди физически не успевают доехать до «Останкино». Что касается содержательных вещей, то их много. Если вспомнить то, что делал я, Леня Парфенов, Светлана Сорокина, то это было три больших проекта – «Итоги», «Герой дня» (который сначала вели мы с Парфеновым, а потом единственной ведущей стала Светлана) и «Намедни». «Фирменная» программа Парфенова существовала в разных вариантах. Сначала как субботние неполитические новости за неделю, потом как замечательный документальный сериал «Намедни. Наша эра» и, в конце концов, уже в начале 2000-х, после моего вынужденного ухода с НТВ, как замена «Итогам» – пока не была закрыта по цензурным соображениям, но это уже совсем другая история. Еще был «Глас народа». Это было далеко не первое общественно-политическое ток-шоу в России, но это было первое ток-шоу «в живую». Кроме нас, ток-шоу в прямом эфире практически никто еще не делал, а сейчас, по-моему, уже не делает никто. Вот теперь, десять лет спустя, я делаю очень похожую программу в Киеве. «Большая политика с Евгением Киселевым» каждую пятницу в 21:30 на «Интере» – самом большом украинском телеканале – собирает процентов двадцать всей телевизионной аудитории страны. У нас был еще один замечательный проект – первое авторское документальное кино для прайм-тайма. Оно объединялось общим названием «Новейшая история». Парфенов сделал двухсерийный документальный фильм «17 мгновений весны. 25 лет спустя». И показывали мы его в сентябре 1998-го года. В ноябре Светлана Сорокина показала фильм «Сердце Ельцина». А в декабре я показал «Афганский капкан» – двухсерийный фильм, который рассказывал об истории ввода советских войск в Афганистан в декабре 1979 года и их ухода девять с лишним лет спустя. В «Мавзолее» Павла Лобкова были редчайшие съемки, которые я нигде никогда больше не видел. Или, например, Константин Точилин (он позже ушел из журналистики – после нашего многократного изгнания из эфира) сделал превосходный двухсерийный фильм о гражданской войне в Испании в 1936 – 1939 годах «Над всей Испанией безоблачное небо». Простите, всех сейчас и не вспомню. Спустя какое-то время другие каналы тоже стали делать документальное кино для прайм-тайма. В какой-то момент оно стало одним из наиглавнейших программных продуктов. Другое дело, что авторская стилистика в документальных телефильмах сейчас, пожалуй, сохранилась только у Николая Сванидзе в «Исторических хрониках». Фигура независимого журналиста в роли размышляющего вслух ведущего-рассказчика на современном российском телевидении вообще не в почете. – Вы как руководитель огромной редакции помните ли моменты, когда вы всерьез раздумывали – ставить какой-то сюжет или нет? Раздумывали ли вы о том, что, если поставить сюжет, то последствия могут быть такие, что уж лучше и не ставить? – Наверное, могло такое быть, но я не помню. Особенность человеческой памяти такова, что многие важные вещи мы пропускаем, а что-то незначительное запоминается. Например, я помню совершенно дурацкий, идиотический случай. [Было это во время событий] с подлодкой «Курск». Новости шли у нас с двухчасовым шагом, если брать утро и день – в 10, 12, 14, 16, а потом в 7 вечера. И при этом приходилось выходить еще с одним «невидимым» выпуском, который нельзя было посмотреть в Москве, то ли в 3 или в 5 вечера, – выпуск, с которым мы шли только на одну из «орбит». Когда новости работают с часовым шагом, причем в эфир выходят не пяти – семиминутные выпуски, а полноценные, почти получасовые – от людей, как говорится, дым идет. И произошла дурацкая ошибка – не помню уже, кто именно из ведущих ее допустил: Юрий Лужков выступил с резкой критикой командующего ВМФ, но сочетание «военно-морской флот» из уст журналиста выпало. Прозвучало лишь, что главнокомандующий должен уйти в отставку. Фраза, особенно вырванная из контекста, означала, будто мэр Москвы – в недавнем прошлом один из главных политических конкурентов Путина – призывает к его отставке. И надо же, именно этот эпизод попался на заметку Владимиру Владимировичу, который из этого раздул целое политическое дело. Как раз была встреча Путина с руководителями СМИ. – Как всегда тайная? – Ну, такая полузакрытая. О ней не сообщалось в печати, но из нее и не делалось особого секрета. Такие встречи регулярно происходили и происходят до сих пор, может быть, не так часто, как раньше. На одну из них пригласили главного редактора «Эха Москвы» Алексея Венедиктова – от него-то я потом и узнал детали. Тогда уже в разгаре была война Кремля против владельцев телекомпании, которых обвиняли во всех смертных грехах. И когда на той встрече в очередной раз зашла речь на эту тему, господин Путин выложил на стол папочку с расшифровкой того злополучного фрагмента новостей НТВ: «Вот, полюбуйтесь, мне принесли – показали, как НТВ работает. Это – политическая провокация, чтобы столкнуть президента и мэра Москвы». Венедиктов тогда пытался объяснять, что в журналистике всякое бывает, в том числе и ошибки, не ошибается лишь тот, кто вообще не работает, что эта новость прозвучала в эфире в одном из дневных выпусков, когда ни один из каналов не собирает большой аудитории, так что особого информационного ущерба она никому не могла нанести (мол, если уж устраивать провокацию, то в прайм-тайм), что прозвучало это сообщение в одном ряду с десятком других новостей на ту же тему, которые ведущий выдал публике в информационной горячке, можно сказать, скороговоркой. Что эту ошибку все равно выловили старшие коллеги и тут же исправили, строго указав на нее молодому журналисту. Но все это было напрасно – Путин уперся: провокация, и точка! Вот как порой обходится одна маленькая досадная ошибка. Помню историю про то, как покойный президент Ельцин в очередной раз попал в больницу. Это было то ли в конце 98-го, то ли в начале 99-го года. Как правило, в то время из президентской администрации заранее сообщали все новости, касавшиеся здоровья Ельцина – уже после того, как он перенес операцию на сердце. И эта информация, конечно, очень тщательно фильтровалась. А тут мы узнаем, что Ельцин слег в больницу с внутренним кровотечением, из какого-то нестандартного источника – то ли это было сообщение западной радиостанции, а то ли иностранного информагентства. Это было в воскресенье. Тогда «Итоги» выходили тремя выпусками – короткий выпуск в 6 часов вечера, основной выпуск в 9, а около полуночи еще один – в формате интервью с каким-нибудь занимательным гостем, когда можно было неторопливо и обстоятельно обсудить какую-нибудь важную тему. Последнюю часть мы обычно записывали днем – по той банальной причине, что мало кто готов был, при всей любви к НТВ, ехать в Останкино на прямой эфир поздно вечером в воскресенье. Конечно, у меня был большой соблазн выдать в эфир в главном выпуске программы «Итоги» сенсационную новость о новой болезни Ельцина. Но меня останавливало то, что информация была не из официальных источников. Как это бывает по воскресеньям, в Кремле никто трубку не брал, и вообще ни до кого невозможно было дозвониться. Мне пришлось решение принимать одному. Я четко знал, что можно назвать Ельцина как угодно – желтым земляным червяком, преступником, который развалил Советский Союз и по дешевке распродал злокозненным олигархам всю народную собственность. Знал, что теоретически сойдет с рук все, кроме одного – выдать что-нибудь не то, какую-нибудь «дезу» про президентское здоровье. Тут не мне лично – всей телекомпании не поздоровится. Я принял решение – сначала все-таки попытаюсь проверить информацию по официальным источникам, а если новость подтвердится, то расскажем о ней в последней части программы. Мне тогда ценой неимоверных усилий удалось разыскать пресс-секретаря президента Дмитрия Якушкина. Он подтвердил, что Ельцин – в ЦКБ. Более того, согласился прийти и прокомментировать эту новость. Самое смешное, что для этого пришлось отменять записанную днем программу с другим ближайшим человеком Ельцина – тогдашним управляющим делами президента Павлом Бородиным. Но с Бородиным мы обсуждали какую-то совершенно другую тему. Не помню уже, что именно, но ни слова о здоровье Ельцина. Именно поэтому наша беседа безнадежно устарела. Пришлось извиняться перед Пал Палычем и давать в прямой эфир разговор с Якушкиным. Он, правда, ничего толком не рассказал, но зато мы первыми сообщили всем со ссылкой на официальные источники, что президент действительно попал в больницу с желудочным кровотечением. Я помню и другой случай – так сказать, зеркально противоположный. Во время второй войны в Чечне вспыхнул громкий скандал, вызванный репортажем корреспондента одной западногерманской телекомпании (по-моему, RTL). В нем говорилось, что в Чечне найдено захоронение погибших чеченских боевиков, которых, судя по всему, перед смертью пытали – руки и ноги трупов были связаны колючей проволокой. Подавалась эта новость как подтверждение того, что российские военные зверствуют над пленными. Вдруг выясняется – ничего подобного! Вот так, обвязав колючей проволокой руки или ноги убитого, зацепив конец проволоки за танк или БТР, тело убирают с поля боя. Достаточно варварский способ, но – единственно возможный. Потом специально показали эти кадры – как бронетранспортер тащит по раскисшему полю убитого чеченца. Скандал был грандиозный. Хотя, когда эти кадры только появились в сети международного обмена теленовостями, все казалось очевидным – Чечня, крупные планы убитых. Немецкие корреспонденты не сами же раскопали могилу и обмотали трупы «колючкой»? Но оказалось, они просто не знали, как работают в Чечне похоронные команды. В репутационном отношении этот случай нанес очень болезненный удар по НТВ. В России ведь мы были единственными, кто ретранслировал этот репортаж. Не потому, кстати, что другие, в отличие от нас, сразу разобрались, что к чему, но потому, что большинство других телекомпаний просто испугались показывать этот материал. Ведь он поначалу выглядел как совершенно убийственное документальное подтверждение того, что многочисленные слухи про зверства «федералов» совершенно не беспочвенны. Кстати, впоследствии эти слухи получили-таки подтверждение в делах Буданова, Ульмана и других военных, обвиненных в совершении преступлений против мирного населения. Но тогда на нас стали в очередной раз злорадно показывать пальцем как на «клеветников России». Так часто бывает, увы, – ошибаешься там, где все вроде бы абсолютно очевидно, а на воду дуешь тогда, когда никаких подводных камней нет. РАСХОЖДЕНИЯ С ДОБРОДЕЕВЫМ – И всегда была бурная реакция Кремля? – Не обязательно. Бывало, что приходилось краснеть из-за бурной реакции людей с демократическими убеждениями. Во время бомбежек бывшей Югославии, например. Когда они начались, я был за границей, в Праге. Так совпало, что президент Чехии Вацлав Гавел вдруг ответил согласием на давнишнюю просьбу об интервью. Как это иногда бывает, согласился не тогда, когда интервью было остро необходимо, а тогда, когда информационный повод давно миновал. Но из уважения к Вацлаву Гавелу мне пришлось лично съездить в Прагу (интервью-то просили для меня). В Праге я следил за событиями на Балканах по CNN, Skynews, BBC и другим западным телеканалам: помимо показа самих бомбежек, они все время напоминали об их предыстории, об отказе Милошевича подчиниться требованиям мирового сообщества изменить политику в отношении албанского населения Косова, прекратить этнические чистки. Очень подробно рассказывалось о гуманитарной катастрофе, о том, как сербы, деревня за деревней уничтожают албанские села. А албанские беженцы стягиваются к границам. И это впечатляло не меньше, чем съемки ночного Белграда. При этом я не знал, как мы освещаем те же самые события. Через два дня возвращаюсь я в Москву, и вижу – о, ужас! – мое любимое НТВ под руководством Олега Добродеева заняло абсолютно просербскую, антизападную, антинатовскую позицию, вся соответствующая информация абсолютно окрашена идеологически! Используется лексика, совершенно не присущая НТВ, – типа «натовские агрессоры». При этом почти нет никакой информации о том, что происходит на границах [Косово]. По поводу этнических чисток и гуманитарной катастрофы практически ничего нет! И, главное, я тут же начинаю получать звонки от единомышленников, поклонников НТВ: «Да что вы делаете? Мы вас больше смотреть не будем!» Правда, это звонили в основном представители либеральной творческой интеллигенции, которые уже тогда были в меньшинстве. Большинство же было охвачено панславянским ура-патриотическим угаром, будто на дворе было лето 1914-го, когда вот так же Россия втянулась в Первую мировую войну. Как сейчас помню, была суббота. Смотрю я выпуск новостей в 14:00, а в ведущий буквально в самом начале говорит, что впервые после 1941 года в небе над Белградом появились самолеты с черными крестами на крылья – и так далее, все в такой же стилистике. Это было как кувалдой по голове! Голимая антизападная пропаганда. Я, ни слова не говоря, приезжаю в редакцию, смотрю ленты новостных агентств. И вижу, что эта замечательная фраза про натовских стервятников переписана с ТАССовского комментария. Эта «журналистская находка», оказывается, даже не нашим журналистам принадлежит. Складывается ощущение такое, что мы пользуемся ТАССовскими материалами как образцом для подражания – не меняя в их сообщениях ничего, но при этом на ТАСС и не ссылаясь. Благо, у нас была возможность смотреть западные каналы, которые продолжали показывать жуткие съемки с высоты птичьего полета, и громадное ущелье со скопившимися албанскими беженцами – без воды, еды и, простите, нужников. Я иду к коллегам, которые получают «картинку» западных станций. И они говорят, что наша служба выпуска эти картинки не просит, а просит только бомбежки, заявления Милошевича. Я иду на выпуск. Была суббота, как сейчас помню. И говорю Татьяне Ростиславовне Митковой: «Татьяна Ростиславна, привет, а можно полюбопытствовать, что у тебя в папочке?» Надо сказать, я никогда не влезал в работу вечерних ведущих на уровне просмотра папки. Я все-таки не был руководителем службы новостей (на тот момент я был председателем совета директоров компании, а Олег Добродеев – генеральным директором. И, понятно, что гендиректор – это первый человек компании, осуществляющий оперативное руководство). Но председатель совета директоров все-таки слово в компании имеет. И Олег Борисович не раз мне говорил: если тебе что-то не нравится, обращайся в новости напрямую – к Митковой, к Осокину. Он вообще очень Миткову любил, считал ее информационным гением. А Осокина не любил и скрупулезно выискивал ошибки. Мне было понятно, почему так происходит: Татьяна была абсолютно управляемой. Но при этом управлялась только одним человеком – Добродеевым. А Осокин был очень независимым, всегда. Надо при этом заметить, что все наши споры касались только верстки программы. Фигуры умолчания, например, не было никогда. – Ни разу? – Не могу вспомнить ни одного случая. Она возникала только тогда, когда 20 новостей нельзя втиснуть в выпуск. – И политической целесообразности не было? – Не могу вспомнить ни одного случая. Да, мы могли не дать очередное трескучее заявление Жириновского или кого-то из противоположного лагеря – записных демократов, поливающих коммунистов. Но надо отличать новости и заявления политиков, которые пытаются просто обратить на себя внимание. Заявления ведь вообще редко бывают новостями. Так вот, прихожу я к Тане и рассказываю, что я не случайно приехал на работу в выходной, что мне звонят люди и говорят, что мы даем новости с перекосом. Она мне в ответ: «Олег так говорит – бомбежки важнее». Но бомбежки-то начались из-за того, что Милошевич не прислушался к требованиям НАТО прекратить этнические чистки. В общем, разговор у нас был жесткий. В том числе и про ТАССовскую новость. Пикантность ситуации заключалась в том, что Добродеев был недоступен. А потом он вдруг позвонил мне в ярости: «Как ты смел прийти на выпуск и давать указания?» Я ему отвечаю – столь же темпераментно: «Да потому, что мне категорически не понравилось, как освещаются события! И потому, что я получил кучу звонков от «референтной группы», как ты любишь говорить. В этой ситуации мы ведем себя непрофессионально». Это было первое сильное наше столкновение с Добродеевым. Меньше чем через год Добродеев ушел с НТВ, и тогда это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Но никто не знал, что почти год происходят периодические стычки – абсолютно идеологического свойства – о принципиальных вопросах редакционной политики. Кстати, даже внутри телекомпании об этом почти никто не знал. Если вспоминать какие-то эпизоды, связанные с новостями, то была еще такая история. Осенью 94-го года мы зафиксировали момент – исторический, незадолго до войны в Чечне. Тогда на телевидение часто приходили протокольные съемки. Не те, что сейчас обставляются помпезно, – с заученными словами и какими-то диалогами премьер-министра или президента с их приглашенными. Тогда это называлось «БэЗэ» – без звука. Была встреча Ельцина с официальными лицами, а звук затирался. И под это подкладывали текст кремлевской пресс-службы. И как-то Ельцин встретился с руководителями силовых министерств и ведомств, с понятными участниками: министром обороны Грачевым, министром МВД Ериным, руководителем Федеральной службы контрразведки Степашиным, советником президента по национальной безопасности Батуриным, секретарем Совбеза Лобовым, руководителем Федеральной погранслужбы генералом Николаевым и маршалом Шапошниковым, который был советником у Ельцина. И вот приходит такая картинка: в кабинет входит Ельцин, здоровается со всеми за руку и все садятся за стол. Я увидел ее в новостях, и что-то меня резануло, зацепило. Пошел на выпуск, попросил исходную кассету и начал ее тупо смотреть – раз пять смотрел. И тут меня осенило! Я понимаю, что двери распахиваются, заходит Ельцин, а Коржаков, начальник охраны, не с ним заходит, как обычно, а стоит вместе с другими силовиками, ждет появления президента! И Ельцин здоровается с ним так же, как со всеми прочими участниками встречи. И потом Коржаков садится за стол так же, как и все. То есть он уже не охранник, а – полноправный участник встречи, хотя об этом почему-то официально не объявлено. Видимо, в Кремле из-за этого испытывают чувство неловкости. И все это я рассказываю в одном из выпусков «Итогов», со стоп-кадрами. Этот сюжет тогда очень сильно ложился в тему, что Коржаков, возглавив службу безопасности президента (она стала отдельным силовым ведомством), превратился в одного из наиболее влиятельных силовых министров, одного из тех, кто подталкивал Ельцина к войне в Чечне. И это была эксклюзивная аналитика в чистом виде. ДЕДУШКА ГУСИНСКИЙ – Как вы сейчас вспоминаете отношения с Гусинским? – Владимир Александрович никогда не вмешивался в работу журналистов. Я не помню ни одного случая, чтобы он напрямую позвонил кому-то из журналистов или ведущих НТВ, чтобы он отдал распоряжение или высказал пожелание. Для всех, кто работал на НТВ, это был добрый Дедушка Мороз. Который раз в год, в октябре, на корпоративный праздник что-нибудь дарил, премии выписывал, выдавал кредиты на покупку машин, квартир, повышал зарплаты. С 1993-го года, кстати, повышение зарплаты происходило каждый год. Был, конечно, случай, когда и понизили зарплаты – процентов на 20, но только наиболее оплачиваемым сотрудникам – после дефолта 98-го года. Зато даже в кризисные месяцы платили аккуратно и привезли банкомат «Мост-Банка» – тогда же была проблема снять наличные с карточки, особенно с валютных счетов. И чтобы люди не давились в очередях и не отвлекались от работы, прямо в «Останкино» притащили банкомат. Гусинский обсуждал наши программы только с тремя людьми – с Малашенко, Добродеевым и мной. И я скажу так: мне сложно вспомнить конкретный случай, чтобы Гусинский на чем-то настаивал, а я брал под козырек. Или наоборот. Владимир Александрович был человеком абсолютно разумным, думающим, начитанным, остроумным, человеком, который следил за тем, что происходит в стране и мире, имел свое мнение, суждение и серьезные источники информации. Иногда очень важные и интересные вещи, политическую информацию, я узнавал от него. Иногда он подсказывал важные, нужные вещи и давал точные советы, обращал на что-то внимание. Это было полезно. Но иногда, как у бывшего режиссера, безудержный полет фантазии заводил его далеко. И здесь работал такой принцип – я внимательно слушал его советы и говорил: «Хорошо, сделаю так, как ты говоришь», – но делал по-своему, понимая, что то, как я сделаю, будет лучше всего. Я не помню такого случая, чтобы мы разругались в пух и прах. Но все споры, прежде всего, касались формы – графики, того, как я должен выйти и что-то сказать. Это были советы человека, который окончил ГИТИС. Я знаю, что жесткие стычки по содержанию новостей были у него с Олегом Добродеевым. Это касалось, например, истории, которую я вам рассказал. Гусинский, насколько я помню, был крайне недоволен и раздосадован. Смешно получилось, кстати: мы в конце концов сбалансировали новости из бывшей Югославии не потому, что я вмешался, а потому, что Добродеев получил-таки звонок от Гусинского. Вот его спросите. Думаю, Олег Борисович с удовольствием расскажет, как ему выкручивал руки Владимир Александрович. Спросите. Правда, я не знаю, насколько он сейчас доступен. – Недоступен совершенно. – Понимаю. Он теперь – большой государственный муж. В свое время ушел от Гусинского, потому что ему не нравилось работать «информационной заточкой» (это его, Добродеева, слова). А вот работать много лет «информационной заточкой» Кремля, видимо, совсем другое дело. Впрочем, я не удивлюсь, если через некоторое время Олег Борисович возглавит новую либеральную перестройку в СМИ – это почти наверняка случится, как только либерализм опять станет мейнстримом. – Как вы отнеслись к последнему интервью Гусинского? Вас оно не удивило? – Процитирую одного нашего с Гусинским общего знакомого: перечитайте это интервью внимательно, оно говорит само за себя. Тем же, кто считает его излишне «верноподданническим», возражу: в наше время человек, пытающийся публично расписаться в лояльности Кремлю, не называет Ходорковского свои другом.