Фото: Maxim Shemetov / REUTERS
Вчера Владимир Владимирович снова отвечал на вопросы потенциальных инвесторов. А практически ни одна встреча с инвесторами не обходится без выяснения вопроса, кто и за что сидит в России и когда выйдет. Потому что какие могут быть инвестиции в страну, в которой этот вопрос не до конца понятен? И в той или иной форме очень часто задается вопрос о «политических узниках» и что с ними Владимир Владимирович собирается делать. А Владимир Владимирович за много лет свою роль хорошо выучил и четко ответил, что политических заключенных в России не наблюдается, а сидящие сугубо по закону и за дело люди стали политиками от нечего делать уже в тюрьме.
Можно отреагировать просто: «Путин врет» или «Россия – страна политических репрессий». Ну а можно все-таки попытаться понять логику Владимир Владимировича. Ведь не просто так он это сказал, чтобы общественность позлить. Да и инвесторов просто так не обманешь – там легковерные дураки вымирают в ходе жесткого естественного отбора, который Дарвину и не снился. Но прежде всего надо понять, а кто же они такие – политические узники современной России? Если посмотреть на вопрос чисто юридически. И немного – логически. Итак, на деле политические узники разделены в России на несколько категорий.
Высшая. В ней числятся люди, в отношении которых факт политического преследования установлен, кем и положено, – Европейским судом. Почему суд так важен? Да потому что только он обеспечивает то, что требует Европейская конвенция: выслушивание мнений сторон независимыми судьями. Это вам не частное мнение самой уважаемой общественной организации или даже Госдепа. У них вон и выдвинутый на премию Сахарова Сноуден – преступник.
А кто же у нас в высшей категории? Пока один-единственный экс-олигарх Гусинский (Тимошенко и Луценко – это все-таки Украина), которому очень сильно повезло с Европейским судом. Российское государство в то время было еще практически совсем непуганое и могло себе позволить подписать формальный документ о сделке «активы в обмен на свободу». Но реноме настоящего политического страдальца господину Гусинскому особенно не пригодилось. По крайней мере раскручивать он его не стал, да и вообще ходят слухи, что он мечтает вернуться к русским березкам.
Проблему признания преследования политическим Европейский суд четко обосновал в ряде своих решений, указав, в частности, что арест и осуждение даже очень известного лица (олигарха, политика и т. п.) и последовавшие за этим политический шум, массовые публикации, банкротство компаний и падение рынков не делают дело политическим. Иначе в мире образовался бы круг влиятельных неприкасаемых, любое действие в отношении которых немедленно признавалось бы политическим преследованием. Поэтому в высшую категорию практически невозможно прорваться.
Вслед за высшей категорией логически идет первая. К ней после анализа международной практики можно отнести лиц, которых признавали подвергшимися политическим преследованиям авторитетные специализированные международные организации. Например, Amnesty International. Хотя она и не называет лиц, подвергшихся преследованиям, «политическими заключенными», но термин «узники совести» в общественном сознании практически полностью его заменяет.
Однако признание «узником совести» имеет свои логические и юридические загогулины. Так, Amnesty International признала Ходорковского таковым только после семи лет заключения и второго приговора, а вот Pussy Riot – практически через неделю. Естественно, что подобная неравномерность вызывает много споров: кто же из узников самый крутой и настоящий – тот, который отсидел всего пятнадцать суток, но был признан узником на второй день, или все-таки тот, кто тянул «десяточку», но кого признали соответствующим высокому званию «политического» только к концу срока.
К первой категории политических заключенных (в данном случае политических беженцев) можно отнести и лиц, которым теми или иными государствами было предоставлено политическое убежище. Круг этих лиц весьма широк, в него входят люди с весьма различной репутацией: от Бориса Березовского до банкира Бородина, от русско-казахского олигарха Аблязова до отдельных лиц нетрадиционной сексуальной ориентации.
Об отдельных политических беженцах вроде бы вообще не принято говорить в политкорректно-рукопожатном обществе – слишком неоднозначны их взгляды и слишком явно они не укладываются в некий стандарт – кто именно таковым является. Их как бы нет. Но они есть, и международные организации учитывают их прецеденты в своей работе. И не надо надеяться, что если политическим беженцем однажды признали Березовского, то через годик таковым не смогут признать Сердюкова. Система работает одинаково для всех.
Итак, остаются политические страдальцы, извините за термин, «второго сорта», к которым автоматически относятся лица, не попавшие в более высокие, привилегированные категории: причастные к большим и раскрученным политическим делам второстепенные персонажи, лица, объявленные политическими узниками какими-нибудь общественными организациями, не имеющими необходимой репутации, а то и просто признанные таковыми ушлыми журналистами или своими собственными адвокатами.
Самое интересное, что в наведении какого-либо порядка в определении того, кто является политическим узником, а кто нет, абсолютно не заинтересованы в первую очередь сами адвокаты и правозащитники. Почему? Да потому, что сейчас есть возможность называть своего клиента «политическим», если о нем как причастном к тому или иному политическому делу (или как о лице, в деле которого имеется нечто политическое) написал малоизвестный политический сайт или заявила общественная организация «Рыболовы северного Техаса за мир во всем мире».
Далеко за примером ходить не надо: не далее чем вчера Amnesty International признала «узниками совести» трех лиц, проходящих обвиняемыми по «болотному делу». И тут у любого юриста возникает резонный вопрос: а остальные? Защитники остальных подсудимых напряглись. Грядет скандал.
Или история с судном Greenpeace: может быть, российские пограничники и следователи и перегнули палку с пиратством, но даже самые агрессивные международные организации не спешат объявлять дело политическим. Поскольку палка о двух концах: сегодня ты назовешь политическими этих, а завтра они же залезут на американскую нефтяную платформу, которая засоряет Мировой океан ничуть не меньше, чем российская, и придется обвинять уже Госдеп США во взятии политических заложников. А то, чего доброго, американцы и ракетой долбануть могут – они на тему безопасности нефтепромыслов после разлива нефти у BP особенно не рефлексируют. Так что надо знать меру.
Но, несмотря на вышеизложенные чисто логические соображения, российская одержимость воспринимать каждое дело как политическое, а каждого сидельца – как политического заключенного – переходит все разумные юридические и логические границы. В результате куда ни плюнь – политический заключенный, куда ни глянь – политическое дело. Об этом, правда, через пару месяцев, когда PR-волна спадает и адвокаты уже не могут давать по двадцать интервью в день, успешно забывают, и бывшие политзэки сидят, как все, или даже хуже, благодаря испорченным со следствием и тюремной администрацией отношениям. Но дело-то было объявлено политическим!
На деле получается, что когда очень много политических заключенных, но нет ни революции, ни открытой гражданской войны, ни соответствующей жесткой международной реакции (как, например, в отношении Лукашенко), а страна председательствует на авторитетных международных форумах, то политических узников как бы и нет. Ведь за каждым лицом, признанным политическим заключенным, должны стоять люди, до конца готовые защищать его как выразителя их собственных убеждений. Обращаться в международные суды. Обивать пороги международных организаций. Писать подробные исследования о соответствующих делах. Не давать власти спуску ни на минуту. Пусть вместо двадцати будет один политический заключенный, но о нем будут знать все – от сахалинских правозащитников до руководства ПАСЕ. А пока есть только красивые слова, Владимир Владимировичу и возразить, в общем, нечего. И инвесторам придется ему поверить. Поскольку они верят делам, а не словам. И бумажные политические заключенные их не напугают.
