Дмитрий Быков: «В школе мой час стоит где-то две тысячи»

Есть вещи, которые мне не нравятся в школе. Например, мне неприятна ситуация с ЕГЭ по литературе — считаю, что это глупость. И, конечно, чудовищно малы учительские зарплаты, далеко недостаточен престиж профессии.

«Это как водные лыжи: если вы умеете — это большое удовольствие, если нет — то все время ныряете носом в воду»

В принципе, час учительского времени, если посчитать, это сколько ж у меня получается? У меня 10 часов... Это значит, что где-то тысячу стоит один мой час, наверное, где-то две, а где-то меньше. Есть школы, например, провинциальные, сельские, в которых учитель при полной нагрузке получает 4000 в месяц. Я не берусь сказать, сколько там стоит час, но думаю, что он стоит гораздо дешевле, чем час дворника, например. Но все это по большому счету не так уж важно, потому что профессия, по крайней мере, дает чувство нужности: дети сейчас хорошие, восприимчивые, очень настроенные негативно по отношению к текущему политическому моменту; гораздо больше смотрящие, читающие, чем предыдущее поколение, растленное, в общем, тучными годами. Пожалуй, если бы нам немножечко не мешало еще и профильное министерство, которое совершенно не понимает, что такое школа, вообще было бы отлично.

Моя школа — совершенно обычная, она ничем не замечательна. «Интеллектуал» — абсолютно государственная школа, но рассчитанная на детей, которые чуть более одарены, которые, в общем, уже что-то из себя представляют.

Правда ли, в школу идут те, кто не реализовался в другой профессии? Это все равно как бы спросить альпиниста или парашютиста, что в парашютисты идут люди, не сумевшие реализоваться где-то еще. Но профессия — как экстремальный спорт. Это очень опасные во многих отношениях вещи: в психологическом смысле, например, трудные при контакте с родителями. Если вы настроите против себя класс, то это, в общем, серьезная психологическая травма — как если входить в клетку с дикими зверями. Если вам это нравится, если вы находите в этом кайф, адреналин, если вы умеете диким зверям объяснить, зачем нужна русская литература. А если нет, то это, профессия рискованная и травматичная, не говоря уж о том, что у учителя очень высок соблазн стать маленьким сектантом — генералом в своем муравейнике, когда он весь мир полагает лежащим во тьме, а себя и ближайших учеников светилом разума.

Сегодня, когда все общество охотится на педофилов, любой ученик может просто заявить, что учитель к нему приставал, и тем решить свои проблемы с успеваемостью на много лет вперед. А учителя просто упрятать в каталажку — его можно обвинить в чем угодно.

А вообще это — как водные лыжи: если вы умеете, это большое удовольствие, если нет — вы все время ныряете носом в воду».

Константин Сонин

«Шесть лет я работаю учителем в одной из престижных московских школ. В ней есть математический, гуманитарный и простые классы, причем последние — не намного слабее остальных. Я преподаю именно в этой школе, потому что сам ее закончил; у нас существует традиция: выпускники принимают активное участие в жизни школы и через много лет после ее окончания. То есть это — моя помощь школе за то, что я сам получил от нее. До того, как я начал работать учителем, в течение нескольких лет помогал обучать математике в математическом классе.

Свою зарплату (а это не секрет, что зарплата у учителей маленькая), я всегда тратил либо на ассистентов (у меня не получается вести уроки каждую неделю), либо на книжки для школьников.

Думаю, что современная школа должна не столько «давать знания», сколько «учить учиться». Именно в школе дети должны осознавать, как правильно строить отношения с людьми, которые тебя окружают (в том числе с теми, кто выглядит и ведет себя не так, как ты, то есть с людьми других убеждений, культур, религий); как заниматься политикой; как быть лидером среди одноклассников; как поддержать того, чьи планы тебе наиболее близки и т.п.
При этом современная школа должна учить школьников не фактам, а умению отличать факты от вымысла. Например, в обществе со свободой слова — пусть и несовершенной, как у нас сейчас — публикуются учебники истории со всеми мыслимыми точками зрения. Хороший выпускник школы, прочитав книжку, сможет сам разобраться, что в ней факт, а что вымысел, посмотрев не только «Википедию», но и специализированный сайт, научную литературу, проконсультировавшись с экспертом. Это, конечно, относится не ко всем предметам — по биомедицине, например, публикуется ничуть не меньше популярной ерунды, чем по истории или экономике.
Разным школьникам в разных школах нужны разные программы обучения. Если сравнивать нас с другими странами, то наши программы слишком унифицированы — для такой большой и разнородной страны. Тем более плохо, когда унифицирована оплата труда учителей — нужно дать школам большую свободу в привлечении денег родителей, лишь бы этот процесс был открытым. Если для этого придется пожертвовать частью свободы школьной администрации (если у школы есть попечительский совет, состоящий из людей, которые пожертвовали школе серьезные деньги, то они взамен попытаются взять контроль над происходящим на себя), то придется это перенести.
Сейчас хороших учителей меньше, чем хороших школьников. Чтобы преподавать сильным школьникам, нужно закончить серьезный вуз. Но, увы, людей, получивших хорошее образование (а значит, способных зарабатывать приличные деньги), трудно убедить в том, что они могли бы работать в школе. Впрочем, исключения были и будут всегда.

Похожая проблема и с директорами: если человек может справиться с управлением в школе, то он легко найдет себя в бизнесе, в госуправлении или где-то еще. Было бы прекрасно, если попечительские советы школ — когда у школ будут попечительские советы — смогли бы нанимать людей на место директора, предлагая им высокую зарплату. Пока что работать в школу идут по призванию (да, это — не меньше, чем у ученого, художника или предпринимателя), трудятся здесь только те, кто может чему-то научить и хочет делать это. Увы, среди известных людей тех, кто может учить, — немного, а уж почти нет таких, кто хочет делать это».

Евгений Бунимович

«Я учитель в третьем поколении, не бросал преподавание даже когда был депутатом. Я мечтал об этом всегда, но после мехмата в школу не распределяли, мне пришлось работать в НИИ, а один мой приятель, тоже с мехмата, мне говорил: «Какая школа? Ты что, с ума сошел? Это же каждый год одно и то же». Но однажды я встретил на улице другого приятеля, которого, наоборот, отправили в школу после педвуза, хотя он собирался в аспирантуру. У него был математический класс, и он отдал его мне.

Сейчас я преподаю углубленную математику, связанную со статистикой, которая вообще никогда не входила в школьную программу. Увы, это только факультативы, потому что когда я стал уполномоченным, мне приходилось из-за разных ситуаций постоянно уезжать прямо с уроков — вот и пришлось сократить количество часов. Но зато сейчас я, помимо математики, рассказываю про права ребенка. Это не совсем урок, скорее, такой интерактив, во время которого я с ними разговариваю и пытаюсь понять, что надо делать.

«Учитель теперь — тоже продавец услуг»

Не хочу говорить, в какой школе я работаю: я и раньше не говорил об этом — когда работал депутатом. Потому что если скажу, то некоторое количество сумасшедших обязательно придет в школу и начнет терроризировать ее. Скажу лишь, что я там работаю давно: у меня нет свойства менять что-то: ни город, ни жену, ни школу, да и география вообще мало что решает.

Почему я не бросаю работу в школе? Потому что во время уроков всегда происходит фантастическая вещь: я рассказываю ученикам про какой-то опыт, культуру, историю человечества, да? Но это одновременно все то, что человечество постигло за тысячелетия, при этом если ты по-настоящему ведешь урок, то они сами это постигают — и в этот момент происходит целое открытие! А еще через лет 20 после работы я, наконец, стал ощущать, что это ученики мне дают и гораздо больше, чем даю им я. Это ключевая мотивация.

В современной школе меня больше всего задевает одна вещь: у нас до сих пор нет очереди из учителей — это плохо. Но, с другой стороны, и хорошо, потому что это дает свободу и автономию, потому что если ты профессионально работаешь, то директор не захочет с тобой расстаться, даже если есть какие-то проблемы, — и у учителя будет внутренняя свобода. То есть необязательно быть отличником и выполнять те глупости, которые требует от тебя та или иная реформа.

Правда сейчас, честно говоря, мне как учителю не просто. Меня очень сильно задевает эта идеология образовательных услуг. Учитель теперь — тоже продавец услуг. Это звучит очень абстрактно, но, на самом деле, это задевает каждого учителя, потому что это — купля-продажа. Может быть, экономически это правильно. И не важно, какое именно вышло постановление, какая именно была реформа, это — идеология времени. Эта ситуация, когда тебя якобы вписывают в рыночные отношения, меня по-человечески очень задевает.

Мне всегда становится смешно, когда все клянут новое поколение. Может, это уже старость, но мне кажется, что новое поколение как раз не хуже, а лучше и лучше. Они практичнее — это хорошо. Значит, ученики хотят идти в институт, чтобы не просто поступить куда-то, они хотят понимать, что будут делать дальше. И с точки зрения смысла, и с точки зрения денег, и с точки зрения чего хотите: они прагматичные, безусловно. Наверное, они мало читают, но зато у них есть другие формы постижения нравственных вещей. Да и есть то, в чем они разбираются гораздо лучше, чем взрослые. Не надо думать, что мы такие высоко нравственные, а они циничные. Ничего подобного. Они лучше чувствуют себя личностью. В этом моя надежда. Правда, когда я смотрю на страну, на ее проблемы и на учеников, у меня возникает только один вопрос: будет ли новое поколение востребовано в России?»