Отдыхающие на набережной Севастополя. Фото: Reuters / Pavel Rebrov
Счастье людей не всегда зависит от их благосостояния, зато прямо соотносится с политической обстановкой. 1 октября Фонд Егора Гайдара провел дискуссию, участники которой пытались выяснить, почему россияне несчастны. Большинство опросов, измеряющих уровень удовлетворенности жизнью в разных странах, показывают, что россияне довольны жизнью меньше, чем жители стран со сходными экономическими показателями.
Социологи пытаются найти причины этой аномалии. Действительно ли наши соотечественники стали счастливее после взятия Крыма? Почему на Западе табуирована скорбь, а у нас успех? Когда россияне перестали доверять друг другу? На эти вопросы отвечали психолог Людмила Петрановская, профессор ВШЭ Кристиан Вельцель и руководитель отдела социокультурных исследований «Левада-центра» Алексей Левинсон.
Алексей Левинсон: Счастье «Левада-центр» не изучает – мы задаем вопрос о настроении, и политические события влияют на него самым непосредственным образом. Единицы сообщают, что у них прекрасное настроение – в России неприлично говорить, что у тебя все хорошо. С 1993 года у россиян преобладало негативное настроение, а солнце взошло – угадайте когда? В 2000 году, и с тех пор не гасло. В декабре 2011 года, когда в России вроде бы напряжение и многие из вас на Болотной, за спиной у вас в 2,7 раза больше сограждан испытывают счастье, чем несчастье. К февралю 2012-го счастье стало бить в потолок. Наконец в апреле 2014 года, когда пошла война, 64% сказали, что настроение у них ровное, 14% – что прекрасное, а несчастненьких было меньше 2%. С взятием Крыма показатели настроения россиян за неделю прыгнули на статистически значимый интервал. И все это во время событий, которые во всем мире расценивается как трагедия и ужас.
Кристиан Вельцель: Мы проводим исследования в сотне стран мира, но российские данные требуют отдельного разговора. Когда мы начали наблюдать за настроениями россиян в 1991 году, мы получили оценку 7,5 по 10-балльной шкале – на уровне Германии и Японии. К 1994 году она упала радикально – до 4,0, до уровня Зимбабве и Ирака, с тех пор растет, но медленно. График во многом идет параллельно кривой ВВП. Примерно с 80-процентной вероятностью, глядя на ВВП, можно сказать об уровне счастья в стране. Но есть две группы, которые отклоняются от закономерности, – это Латинская Америка, где люди более счастливы, чем можно было бы предсказать по их ВВП, и постсоветские страны, включая Россию, где уровень счастья ниже, чем благосостояние. Все латиноамериканские страны демонстрируют высокую религиозность и чувство национальной гордости, а постсоветские, наоборот, низкий уровень гордости в связи с распадом империи и низкую религиозность после 70 лет советской власти. Когда пришел Путин, не только ВВП, но и чувство гордости, и религиозность стали расти. Но есть и оборотная сторона: система ценностей стала более консервативной, а это не способствует установлению демократии и гражданского общества.
За последние 15 лет большинство россиян сделали скачок из нищеты к почти что достатку: сделали приличный ремонт, купили машину, о которой раньше не мечтали, съездили в Турцию. Когда материальный уровень заполняется, настроение растет, но потом, согласно пирамиде Маслоу, люди начинают осматриваться вокруг, и их интерес смещается. Мы видим рост волонтерского движения и благотворительности с нуля. Кто-то продвинулся дальше и стал задаваться вопросом, а что у нас с выборами и гражданскими правами. И подъем, связанный с «Крымнашем», тоже про это – тоже выход из своего сарайчика: мы хотим найти место своей страны в мире. Но все эти игрища могут привести к тому, что все опять провалится в стадию выживания.
Левинсон: Совсем недавно мы провели опрос, в какой мере заслуживают доверия разные институции. Угадайте первую пятерку? Это президент, церковь, армия, правительство и госбезопасность. В хвосте – милиция, профсоюзы, политические партии, суд и СМИ. Что касается доверия друг другу, у людей есть ощущение, что в советское время все любили друг друга и помогали, а сегодня доверять можно только «своим». И слово «свои» приобретает почти юридический смысл. Это большая беда нашей страны, что формальные институты потеряли влияние по сравнению с неформальными, и весь народ считает правильными такие отношения, которые сам же называет коррупцией.
Петрановская: Под доверием я понимаю способность солидарно решать проблемы. У нас в зажиточном поселке за 10–15 лет жители не в состоянии скооперироваться и заасфальтировать дорожку. За советские годы, когда общество было устроено супервертикально, были разрушены все горизонтальные структуры. До революции съезды учителей обсуждали орфографическую реформу, и от их протоколов невозможно оторваться – там такая драма, Шекспир отдыхает! И это все было уничтожено, как и община в деревне, и цеховые институты, и профсоюзы были заменены суррогатом. И мышцы атрофировались. Моя личная претензия к либералам 90-х в том, что они бросили людей на произвол судьбы, а должны были не вылезать из телевизора, обсуждая каждую реформу, и не позволить всяким МММ пользоваться наивностью людей.
Левинсон: Люди готовы спонтанно помогать друг другу, собирать кому-то деньги, но этим людям очень трудно превратиться в организацию, когда само слово «организация» из 58-й статьи вошло в генетическую память как отягчающее обстоятельство. Делать что-то сердцем – пожалуйста, а объединиться и работать постоянно – нет.
Петрановская: Чем может помочь государство? Не лезть и не мешать. Огромное количество организаций не выживают, потому что все сделано для того, чтобы заниматься этим было мучительно и ты был бы с самого начала виноват.
Вопрос:Так почему все-таки россияне несчастны?
Петрановская: При всем росте экономики не выполнены два условия: благосостояние не вышло на уровень конца советской эпохи, к тому же нет стабильности цен. Раньше на ложке была выбита цена 7 копеек – цены были константой жизни, и то, что это изменилось, для большой доли населения, все еще живущей советскими мерками, означает, что ни на что нельзя надеяться. В нашем обществе плохое настроение является защитной реакцией: человек с плохим настроением имеет больше прав, чем с хорошим, как больной перед здоровым.
Есть общее ощущение, что все мы проигравшие и не использовали те охренительные возможности, которые нам давала нефть: власть не принадлежит людям, экономики нет, социальной структуры нет. На одном уровне люди искренне говорят, мол, стало же лучше, набережные построили и на улицах не стреляют, а с другой – понимают, что все упустили. В поезде, несущемся в пропасть, можно радоваться тому, какие мягкие кресла и какой обед был вкусный, но само это состояние диссонанса счастью не способствует. Счастье нужно оценивать не только по ответам людей на опросы, но и по их поведению: если они заводят детей, значит, хотят продолжать жизнь здесь, а если стремятся уехать или много пьют – в стране не очень все хорошо.
Чтобы понять, почему все так радовались Крыму, представьте: у человека все плохо, жена ушла, с работы уволили, денег нет даже на покурить. И тут он находит пачку сигарет – жизнь-то налаживается! И вот ты такой правильный приходишь и говоришь ему: пачка чужая, надо вернуть. Да он тебе в лицо плюнет!
