Фото: ИТАР-ТАСС / Станислав Красильников
– Первый вопрос напрашивается: почему вы вышли из «СР»? Что стало последней каплей?
– Никакой последней капли не было. Я полгода назад, когда произошла история с Гудковыми, четко сказал, что я собираюсь делать. Я сказал, что приостанавливаю партийную деятельность до съезда, а на съезде выступаю по поводу идеологии, социальной базы и людей, которых вот так повыгоняли, непонятно почему. Кроме Гудковых у нас были еще разные эпизоды, просто они не настолько распиарены. Съезд решения не принял – я сделал то, что анонсировал тогда. Поэтому никакой последней капли не было, было решение, принятое давным-давно. Интрига была только со временем, когда это произойдет
– А кого еще вот так выгоняли и за что?
– У нас есть целый ряд региональных партийных организаций, у которых тоже были противоречия – в основном с Левичевым и возглавляемым им аппаратом. И все эти противоречия были на ровном месте, а аргументировались потом совершенно фантастическими обвинениями. На самом деле так же, как это было и с Гудковыми.
– Это были противоречия личного характера или все изгнанные были оппозиционерами?
– Вопрос не только в оппозиционности, вопрос, в принципе, во взгляде на партийное строительство. Кто-то хотел бороться с местными властями, а руководство почему-то решило, что вот с этими не надо. С другими надо, то есть мы, в принципе, с очень большим количеством региональных боссов ведем такой джихад, но с некоторыми партия по той или иной причине договаривалась. Классический пример – Владимир, где Беляков вполне мог победить Орлову, но партия ему сказала «Стоп!», и его делегировали в итоге в Совет Федерации.
– Какие впечатления от съезда?
– Впечатления от съезда у меня, наоборот, самые благоприятные. Я ожидал, что будет гораздо больше единомыслия. Понятно, что выдвижение делегатов идет под контролем аппарата, и в этом смысле ожидать сильной оппозиционности было бы странно. А тут съезд четко поделился примерно на три равные части: активную оппозицию, которая решила в открытом голосовании выступать, скрытую оппозицию, которая не решилась проголосовать против, но видно было по аплодисментам, что они на нашей стороне, и консерваторов. Я еще раз убедился, что партия здоровая, что этот большой объем критики в СМИ либерального толка по отношению к ней – он несправедлив. Партия – сложный механизм, поэтому люди вынуждены действовать по законам определенного коллектива и не всегда активно высказывают свою точку зрения. Иногда партия не успевает за быстро меняющимся общественным настроением, это правда. Но партия – это не только руководство. Нельзя выходить из партии потому, что несколько руководителей – идиоты.
– Как вы оцениваете результаты выборов 8 сентября?
– Для партии они были плохими, и ровно потому, что не было четкой позиции. Я об этом говорил на съезде: партия ударилась в оппортунизм. Председатель партии, лично Николай Владимирович Левичев, – главный оппортунист. Классический диагноз – через это левые партии многих стран мира проходили. Это не новая история, но с этим надо бороться, и достаточно жестко. Съезд выбрал путь отказа от борьбы: он отсек крайности. Ведь одновременно посты в руководстве потеряли три знаковых человека – Мизулина, Дмитриева и ваш покорный слуга. Мы представляем собой разные полюса, но все по-своему радикальны. Соответственно, осталась серединная линия. Это противоречит моему убеждению, что партии как раз нужна четкая позиция. Позиция в сторону Мизулиной была бы лучше, чем отсутствие позиции: как минимум она дает возможность работать с определенным сегментом избирателей. Все остальные говорят: «Нам тут ловить нечего, мы уходим». Зато фанаты Елены Борисовны приходят. А так непонятно, кто мы – мы не с этими, не с этими и не с этими, при этом как бы пытаемся быть со всеми. Это приведет только к дальнейшему падению рейтинга – и все.
– Олег Шеин перед съездом призывал охранителей выходить из партии, а в итоге уходят оппозиционеры. Кто-то еще может покинуть «СР»?
– Я думаю, никакого массового исхода из партии не будет, – я очень на это надеюсь. Я не отягощен ответственностью перед коллективом, потому что я не являюсь руководителем регионального партийного отделения, а большое количество наших, как ты их называешь, оппозиционеров – Зубов, Шеин, Дмитриева – являются руководителями своих парторганизаций. Для них это не просто выход, а распад целой региональной структуры. В моем случае это не так. Региональная структура в Новосибирской области от меня зависит – она находится на моих площадях, я ее лицо, но я не являюсь ее формальным руководителем. Мне в этом смысле проще. Кроме того, для выборов мэра Новосибирска это может иметь даже положительное значение. Я многократно говорил, что мэр должен быть вне партийных интриг, чтобы быть мэром всех горожан. Зато мы сделаем эту межфракционную группу.
– Кто туда войдет?
– У нас есть договоренность, что я не анонсирую никаких фамилий, пока люди сами не скажут. Сам об этом уже публично сказал Гудков. Но вообще у нас примерно десять человек, которые собираются, и еще примерно пять-шесть потенциальных.
– Не собираетесь вступать в другую партию? Вот и Прохоров уже предлагает сотрудничество.
– У меня здесь алиби: это запрещено законом. Пока я депутат, я ни в какую партию вступать не могу.
– А работать с кем-то вместе?
– Я работаю со всеми, но Прохоров правый сам по себе. Хотя он и позиционирует «Гражданскую платформу» как партию для широких слоев, с точки зрения ее идеологии это никак не проявляется. Для меня очень важна левая идентичность, а работать я готов со всеми. Если речь об инициативах, с которыми мы согласны, почему нет? И я даже готов вносить инициативы, с которыми я не согласен, но они резонансы, просто для того, чтобы они были обсуждены в Госдуме. У нас Открытое правительство, возглавляемое моим земляком Михаилом Абызовым, на самом деле совсем не открытое: они отклоняют инициативы и не дают возможности Думе даже рассмотреть тот текст, за который люди проголосовали. Я считаю, что мы сможем их вносить. Раньше у нас руки были связаны фракционной дисциплиной: есть порядок, что любая инициатива должна пройти через партийный экспертный совет на предмет соответствия программе. Теперь этого нет.
– Вопрос не про партию. Сегодня Генпрокуратура нашла нарушения в деятельности фонда «Сколково». Что происходит?
– Что-то проспали наши прокуроры охоту на «Сколково». Я думал, она уже завершилась, а тут они проснулись. Печально это все. Проект очень важный для страны, и проект неплохой, что бы про него ни говорили критики, которые просто не являются игроками рынка инноваций. А люди, которые реально создают эти самые стартапы, работают со «Сколково» и видят в этом прямую для себя выгоду. То, как его гробят, просто пытаясь на этом заработать свои аппаратные очки, крайне печально. Обвинения, которые я слышал, просто смешны. Они пишут про порядок выделения земли, получение разрешения на строительство – но «Сколково» ведь создавалось как самоуправляемая территория, где все решения принимает фонд. Так в законе написано, и этим товарищам стоит почитать, что нормы Градостроительного кодекса на «Сколково» не распространяются.
– Этот новый виток гонений на «Сколково» – кем он развязан и против кого?
– Я считаю, что на самом деле это гонения не на «Сколково», так же, как и в предыдущий раз, а на конкретных людей. Тогда главным объектом атаки был Сурков, а сейчас, по-видимому, главный объект атаки – это Вексельберг. Это мое личное предположение. Есть, наверное, высшая справедливость в мире, потому что Вексельберг мне предлагал вернуть деньги в размере 750 тысяч, а сейчас к нему пришла прокуратура и предлагает ему, между прочим, тоже лично, вернуть деньги в размере, не знаю, 750 миллионов. Значит, бог есть, вот что я хочу сказать. Правда, я сомневаюсь, что он что-нибудь вернет.
– И кому это понадобилось? Ну, кроме высшего суда.
– Насколько я понимаю, там сейчас есть определенные коммерческие процессы вокруг «Русала», в котором Вексельберг участвует. Какая-то терка, связанная с акционерами «Русала». Я думаю, причину сегодняшнего демарша прокуратуры надо искать в тех краях.
– Вас это как-то может коснуться?
– У меня была одна-единственная история, о которой я уже сто тысяч раз пожалел, что я это делал. То есть я знаю, что у меня была хорошая работа, нужная для страны, которой я горжусь, но теперь мне ее будут долго припоминать.
