Фото: EPA / ИТАР-ТАСС
Интересно, как это смотрелось по телевизору. «Ваш предшественник, Дмитрий Анатольевич Медведев, – одним из последних его обещаний в послании президента было обещание перераспределить доходы, чтобы триллион передать на муниципальный уровень. Владимир Владимирович, как вы относитесь к этому обещанию? Потому что я могу сказать как будущий мэр: когда мы получим эти средства, вы увидите картинку того, какой может быть наша великая Россия», – наверняка какой-нибудь человек в телевизоре напомнил зрителям, что этот «будущий мэр» (его зовут Илья Пономарев) два года назад был заметным деятелем Болотной площади, причем, может быть, даже более заметным, чем другие: не каждый депутат Государственной думы может похвастаться тем, что штат его помощников стал бесперебойным поставщиком обвиняемых по «болотному делу» и по делу «Анатомии протеста». Но то помощники, а сам – вот, пожалуйста, сидит на «Валдае», денег просит, пришел к успеху, и не он один, вон они все сидят рядом.
Телевизионная девушка, взволнованно спрашивающая Путина о поколении тридцатилетних (Путин назовет ее Ксюшей, но в официальной стенограмме подправят, напишут «Ксения Анатольевна»); ветеран госбезопасности, которому наследник эмчеэсовских рыбопромышленников Воробьев оказался во многом обязан своим почти туркменским результатом на подмосковных выборах; бывший товарищ Путина по партии «Наш дом Россия», участие которого в прошлогодних выборах в Барнауле стало, как теперь понятно, репетицией нового володинского курса, позволяющего впускать некоторых оппозиционеров в переднюю, чтобы у наблюдателей не было ощущения, будто в России вся оппозиция обвиняется по разным уголовным делам. Теперь их показывают по телевизору, и весь мир видит – Путин может вести диалог даже с побежденными. Если, конечно, они умеют с правильной интонацией произносить фразу «Подтверждаю, что – первоклассная площадка, никакой цензуры, открытый разговор, самые жесткие вопросы».
Меньше всего хочется кого-нибудь в чем-нибудь упрекать. На Болотную площадь в декабре 2011 года каждый шел за чем-то своим, и, в общем, сразу было понятно, что как минимум для половины выступавших на тех митингах настоящий, а не декларативный список требований к власти сводился к единственному пункту – быть принятым в большую семью (а авторитарное государство, как и любая ОПГ, – это, конечно, большая семья) и иметь возможность по праздникам задавать папе острые вопросы, хоть про поколение тридцатилетних, хоть про бюджетные ассигнования. Они хотели попасть на «Валдай», и они попали. А все остальные чего хотели?
А в этом, наверное, и проблема. Лозунг «За честные выборы», который начал тускнеть сразу же по мере развития болотного движения, – к весне 2012 года он походил уже на стрелку с надписью «Лыжная база» знойным летом. По поводу освобождения политзаключенных, которого Болотная тоже требовала, вначале долго спорили, кого именно считать политзаключенными (бесспорным был один Мохнаткин, так его Медведев, уходя из Кремля, даже успел выпустить), а потом источником политзаключенных стала сама Болотная, и как-то глупо теперь хотеть чего-нибудь, кроме свободы для тех, кто сел в тюрьму за право Ильи Пономарева и Ксении Собчак поговорить с Путиным на «Валдае».
Когда-нибудь – может, перед четвертым сроком Путина, может, перед восьмым, – исчерпается и володинская, как когда-то сурковская, политическая система, и люди снова выйдут на улицу возмущаться, и власть, может быть, опять хотя бы на один вечер испугается, и кто-нибудь, может быть, опять возьмет бутылку виски и пойдет договариваться с Кремлем, а кто-то, кому есть что терять, захочет стать оппозиционным лидером. И, может быть, тогда люди, которые выйдут на площадь, вспомнят печальную историю российского протеста в 2011–2013 годах и сделают какие-нибудь выводы, и эти выводы позволят избежать тех ошибок, которые привели нас к телевизору, показывающему этот чертов «Валдай». Никакой другой политической надежды на хотя бы отдаленное будущее придумать сейчас не получается, только такая.