Надежда и вера

У заключенного есть право на телефонные разговоры с родственниками. Вы платите 400 рублей за 15 минут связи с ИК-14 в Мордовии, звоните в call-центр УФСИНТЕЛЕКОМ, называете себя, называете имя осужденного, место отбывания наказания, говорите, что оплатили разговор с помощью «Яндекс.Денег», и вам разрешают разговор. Предупреждают, что он продлится ровно 15 минут, а потом прервется. На следующий день в назначенное время раздается звонок:

– Сейчас вы будете говорить с ИК-14, Мордовия.

– Здравствуй, Надя. Ты можешь сказать, от чего я тебя отвлекла, что происходило до момента, когда мы начали разговаривать?

– Сейчас я работаю во вторую смену, это означает, что я ухожу на работу только в четыре часа, поэтому я была в жилой зоне, сейчас должна начаться проверка, а до этого была уборка в отряде.

– А что проверяют?

– Проверка – это когда проверяют наличие численности осужденных. Одна происходит в одиннадцать утра, а вторая – в пять вечера. И есть две смены работы, первая –с восьми утра до четырех часов дня, а вторая смена – с четырех часов дня до двенадцати ночи. У меня как раз неделя, когда с четырех до двенадцати.

– А когда ты освобождаешься в четыре часа дня, что ты можешь делать?

– Казалось бы, времени много, если посчитать по часам, но существует такое понятие, как режим, и оставшийся день почти полностью наводняется какими-то ничего не значащими процедурами, которые съедают все мое время и время всех других осужденных. Свободных часов практически не остается, и то время, которое прописано в режиме как свободное, по факту свободным не оказывается, и ты должен делать всякие процедуры: поход в столовую, поход в комнату общей гигиены, где всего пять кабинок на зону в пятьсот человек. Эти процедуры отнимают весь день.

Остается время только на письма, книги я уже практически не читаю, потому что у меня нет такой возможности, но отвечаю на все письма и пишу очень активно, для меня сейчас очень важна интерактивность и поддержание информационной связи с миром.

– У тебя получается уйти в себя, думать о своем, заниматься своими делами?

– Уйти в себя у меня получается практически всегда, потому что это главный принцип выживания в колонии. Отмораживаться – это ключевое слово, потому что если постоянно реагировать на возникающие стимулы, то можно очень быстро стать невротиком, поэтому люди замыкаются, и первое впечатление, когда ты попадаешь в колонию, – это сотни людей с каменными лицами, передвигающиеся строем.

И, естественно, возникает вопрос, а почему никто не общается, не радуется, не смеется. Но по большей части здесь это не заведено, и люди своих эмоций не показывают, а все переживают внутри день за днем. Все замыкаются, а смеяться тут не очень принято, если кто-то и когда-то это делает, к нему подходят и говорят – а тебе что, весело? Или: а тебе что, заняться нечем? И, соответственно, реакция человека – он замыкается в себе. И переживает свое состояние и свой мир где-то глубоко внутри.

– Когда ты в последний раз смеялась в колонии, ты помнишь этот момент?

– Я смеялась? В последний раз я смеялась, когда читала сегодня свои собственные записи, они как раз касались моих первых впечатлений от колонии. И, на мой взгляд, это невероятно смешно. Я думаю, что когда-нибудь поделюсь этим с другими, как и возможностью посмеяться над собой.

– А ты плакала там? Или это тоже невозможно?

–Нет, я здесь не плачу, здесь не хочется плакать никогда, мне кажется, это особенная защитная реакция. Когда вокруг хотят, чтобы ты плакал, чтобы ты унижал себя, ты этого не сделаешь, такой закон вредности. И поэтому это не мой вариант отсидки – плакать. Здесь очень мало плачут, потому что понимают, что от этого ничего не изменится. Это скорее какая-то глубокая скорбь, которая так не выражается.

– Надь, у тебя получилось с батюшкой поговорить? Помнишь, ты говорила, что в колонии есть батюшка?

–Поговорить у меня получилось, я недавно поцеловала крест. И мы говорили с батюшкой насчет крещения, но побеседовать долго и глубоко мне пока не удалось. Храм я посещала, я знаю его историю, батюшка рассказывал мне про иконы в нем.

– Ты думала креститься в православие?

–Нет, просто батюшка предложил мне поцеловать крест, я спросила, возможно ли это для меня, потому что я некрещеная, он сказал, что поцелуешь – тогда скорее покрестишься. Я могу это сделать, наверное.

Запись голоса Нади Толоконниковой (аудиоверсия интервью)

– У вас в колонии обсуждали то, что Депардье приезжал в Мордовию, вы шутили про это?

–На тот момент мне было совершенно не смешно. Мне было не до Депардье, мне было достаточно тяжело в тот момент, когда он приезжал, это был период адаптации, и мне было очень сложно. Я практически не смеялась тогда, и тем более над Депардье. Это жестокое глумление, которое началось еще в марте 2012-го и продолжается до сих пор. Депардье – это часть программы глумления надо мной в частности и над русским народом в целом. Мне кажется, это не очень красиво, – покупать известных и продажных людей и привозить их в регион, в котором русских людей убивают. Убивают морально в первую очередь и частично физически, во многочисленных колониях, которыми богата Мордовия.

– Самое страшное пока последствие занятия политикой в России – то, что случилось с тобой. Ты помнишь момент, когда тебе было страшнее всего? И когда тебе перестало быть страшно?

– Во все время моего ареста и заключения мне не было страшно, чувство страха, оно отключилось у меня в тот момент, когда мне было лет 14–15, это чувство не было никак связано с внешними причинами, оно было связано с тем, что я поняла, что я могу умереть. Это называют экзистенциальным ужасом – я этот ужас испытала и поняла, что жизнь конечна. И, соответственно, в эти 14 лет я решила для себя, что я не буду жалеть свою жизнь, я буду ее тратить. С того момента страха как такового я не испытывала, и опять же – когда меня заключили, мне не было страшно, несмотря на то, что это было неожиданным для меня вариантом развития событий. Я в то же время на уровне какого-то маленького шанса допускала, что это может случиться, потому что я знала, что такое политика в России, и сам шаг на эту политику в России, он исходил из моего тогдашнего старого-старого подросткового решения жить бесстрашно и жить, не страшась за каждый момент своей жизни. Я доверяю миру, я доверяю судьбе, и я верю в то, что она меня ведет правильной дорогой. Сейчас мне кажется, что это сложный, но это важный этап моей экспериментальной жизни, который, я верю, приведет к чему-то лучшему, чему-то хорошему. Я очень надеюсь, что мое отношение к жизни может помочь и людям, окружающим меня, я надеюсь, что моя жизнь окажется не напрасной.

– Ты понимаешь, почему вышла Самуцевич?

–Я не знаю, почему освободили Самуцевич, я думаю, что для меня этот вопрос частично прояснится, когда я выйду, потому что сейчас я нахожусь в информационной изоляции, и я бы не хотела выносить вообще никаких суждений по этому поводу.

– Как ты по-человечески сейчас относишься к Фейгину, Волковой, Полозову?

–Я нормально к ним отношусь, для меня вполне возможно общение с ними, и я не вижу большой проблемы в своих отношениях с ними. Я благодарна им за тот период времени, когда они мне помогали. У нас возникли некоторые разногласия, мы перестали общаться. Но так бывает, люди встречаются, люди расходятся.

– Ты думаешь, если бы у тебя были другие адвокаты, все могло бы быть иначе?

– Я думаю, все могло бы быть хуже, я целиком не за политику. Но я считаю, что честность и политическая прямота могут помочь. Я не пытаюсь выгадать для себя больший или меньший срок, для меня важно говорить правду, а лукавить, утаивать что-то даже ради того, чтобы тебе дали за это меньше или не дали вовсе, я бы не стала.

– У тебя получается думать о жизни, которая будет потом?

– Планов я не строю, я достаточно сильно верю в интуицию и в судьбу, кстати, когда меня обвиняют в том, что я неверующий человек и даже атеист, я бы так не сказала. Может быть, это не совсем то, что подразумевается в христианской традиции в качестве личного Бога, это немножко более стоический вариант Бога, но судьба в моей жизни присутствует, и пока она мне подсказывает, что строить конкретных планов не нужно. Потом что это по меньшей мере наивно, имея перед собой по крайней мере еще год отбывания наказания в Мордовии в исправительной колонии номер 14, которая славится своими достаточно жесткими порядками. Но у меня есть ощущение того, что все можно выдержать, скажу, есть представление о том, что в будущем я не потеряюсь, потому что я полагаю, что нахожусь в контакте со временем и время чувствует меня, а я время. И есть направления, которыми я буду заниматься, безусловно, это будет политическое направление, и оно будет связано с искусством, как и раньше. В моей жизни ничего не поменялось, помимо того, что я обогатилась опытом, я бы хотела сказать спасибо Путину за это.

– Надя, а в чем твоя правда?

– Моя правда –в моей искренности, честности, прямоте, в том, что я говорю то, что я вижу, и то, что я чувствую, каждый раз каждому человеку, кто бы то ни был, чего бы мне это ни стоило.

***

Вас только что удалили из телеконференции.

УФСИНТЕЛЕКОМ: связь через годы, через расстояния.