Питер Пауль Рубенс. Пир у Симона Фарисея
Питер Пауль Рубенс. Пир у Симона Фарисея
Парадокс: чем примитивнее ошибка, тем тяжелее объяснять сторонней публике, в чем именно ее ошибочность. Большинство профессионалов при словах о едином и единственном учебнике истории в ужасе хватаются за головы; нормальный обыватель, распахнув наивные глаза, искренне недоумевает: а что ж тут может быть плохого? И попробуй доказать, что это зло: с ходу, однозначно и доступно. Этим часто и умело пользуются политики; большинство довольно, оппоненты, вязнущие в рассуждениях, посрамлены. А что там выйдет, что будет? Да то и будет, что нас не будет, как говорил в таких случаях Пушкин.
Закон о защите чувств верующих – из этого демагогического ряда. Как бы ни разъясняли его потаенные смыслы и скрытые следствия, для слуха нынешнего избирателя он сладкозвучен, потому что рифмуется с массовым чувством угрозы. А как только ты начнешь развинчивать его системный блок, раскладывать по полочкам – тут же интерес к тебе угаснет; мели, Емеля, нам не до тебя. Это очень скучно – слушать нудные нотации о том, что чувства – вещь неуловимая, неопределимая, неконтролируемая.
Еще тоскливее вникать в рассудочные доводы о том, что реальной защите от имени и по поручению государства подлежат не мысли и сердечные движения, а объекты, места и пространства. То есть все, что общество готово наделить особым статусом, объявить социально священным, потребовать отказа от публично проявляемого презрения. Формы которого каталогизируются, описываются и закрепляются законом. Как в какой-нибудь «Русской Правде». Спиливание креста – 15 кун, рисование свастики на стене синагоги – 10 (или, скажем, 20), концерт на солее без письменного разрешения настоятеля – публичное порицание. И не потому, что это оскорбляет чувства, а потому, что нарушает правила поведения в местах, которые мы договорились выделить из общего ряда.
Причем для государства, объявившего себя светским, нет и не может быть особой разницы между социальным и религиозным пространством. На одних и тех же основаниях, с одной и той же страстью и с одним и тем же хладным равнодушием оно имеет и право, и возможность, и обязанность ставить под особую защиту от вандалов, актуальных художников и шалунов кресты, театры, памятники воинам, надгробия, включая и надгробия на могилах сомнительных персон. Считаете, что кресту не должно стоять вот тут – идите в муниципалитет, убеждайте давших разрешение; находите неправильным строительство театра в данной точке – судитесь с департаментом культуры; убеждены, что памятник поставлен негодяю, – требуйте его демонтажа законным способом. А полезете крушить колонны, рассыплете осколки на сцене, подпилите основание распятия или мазнете краской памятную доску, получите по заслугам. Потому что – значимый объект.
Но поскольку, повторяю, объяснять все это совершенно бесполезно, долго, нудно, я скажу всего лишь две вещи.
Первая: закон опасен прежде всего для тех, кто за него сегодня ратует. Теперешняя власть благоволит консервативному, традиционному, привычному. Православие ему понятнее агностицизма, берл-лазаровский извод иудаизма ближе обновленческих раввинов, старый добрый ислам – ваххабизма, а буддизм, как мы вчера узнали, вообще нам как родной. Но не надейтеся на князи, на сыны человеческия, в них же несть спасения; сегодня им приятней Берл Лазар, а завтра полюбится Гейдар Джемаль; нынче они православны, но уже готовы на пробу отпустить с цепи Невзорова – пусть полает на церковных в статусе доверенного лица президента; что же будет через годы, когда православие им (или следующим) надоест, «его пора бы мальчикам в забаву оставить»?
Как только это случится, вдруг выяснится, что закон о защите чувств легко разворачивается в любую сторону. Традиционные религии вполне могут начать оскорблять утонченные чувства обновленцев, атеисты соберутся с силами, зарегистрируют общину верующих в полное неверие и получат право на религиозные переживания, которые так легко задеть. А имамы, уже ставшие завучами в одной отдельно взятой российской республике, могут быть оскорблены и колокольным звоном, и фильмами о христианстве. Глядишь, их тоже запретят. А кого-нибудь из правоверных иудеев… и так далее, и тому подобное. Друзья, не запускайте бумеранг; у бумерангов есть неприятное свойство – они умеют возвращаться в самую неподходящую минуту и очень больно бьют по голове.
А второе… мало ли кто из моих православных единоверцев оскорбляет мои чувства, проповедуя бесчеловечие как норму жизни и попирая все, что я считаю в Церкви главным: любовь, милосердие, терпение, смирение, живительную радость сердца, братскую отзывчивость? Что же мне теперь – судиться с ними?
